Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
- Да ну, что ты! С чего взял-то? Навыдумываешь на пьяную голову! Не видели мы ничего, спали, чего нам смотреть-то было. Играют и играют, нам-то что? Правду мы говорили. Ей богу, спали как сурки. Правда, Володя? – заполошённо запричитал от страха Марлен, и лучше бы он совсем молчал, выдавая их своим жалобным оправдывающимся визгом. Владимир, поморщившись, осторожно ответил:
- В таком деле сомневаешься: то ли наяву, то ли во сне видел, и знаешь, так забудешь.
- 15 –
Довольный собой лейтенант заулыбался, широко растянув тонкие бесцветные губы. Ему достаточно было уже того, что он доказал свою проницательность, и не хотел пока обострять отношений с молодыми офицерами, напоившими и накормившими, хотя это его не очень-то и смущало.
- Молоток, лейтенант, - похвалил он Владимира, почувствовав в нём душевную стойкость и неминуемый отпор силе. – Так и надо! Но, уверяю тебя, на месте майора я б тебе обязательно помог вспомнить что-нибудь, интересное обоим. А уж твоему напарнику – запросто. Сам по себе я добрый, особенно для тех, с кем раздавил бутылёк. А мы даже и не один. Так что живите и помните мою доброту и не попадайтесь майору, не советую. Молчок о том, что знаем. Все молчим.
Послышались шаги по железным ступеням и полу, и в купе вошёл Кравченко. Он всё ещё был без гимнастёрки, но уже в сапогах, пыльных и стоптанных на одну сторону. Вблизи хорошо стали видны на худом теле мальчишеские тонкие рёбра, обтянутые прозрачной болезненной кожицей, так и не поддавшейся солнечному жару. На лице его взгляду не за что было зацепиться. Мягкий, слегка выступающий, заострённый подбородок, чуть припухлые щёки, маленькие, глубоко посаженные карие глаза, причём один явно темнее другого, несколько длинноватый узкий нос, нависающий на верхнюю слегка приподнятую губу, оттопыренные прозрачные уши, - всё как-то слегка и чуть-чуть, ничего запоминающегося. Только голова, пожалуй, многовато вытянута от макушки к подбородку. Про таких в зрелые годы говорят: у него лицо похоже на ослиную морду. Пока она у Кравченко только угадывалась, виделось, что не миновать ему этой приметы. Светлые волосы подстрижены слишком коротко для такого большого лица и головы, оставлена только чёлочка, зачёсываемая, вероятно, набок, а теперь смятая и слипшаяся от пота. Одно, пожалуй, запоминалось внимательному взгляду: зрелая неподвижность, затаённость и угрюмость лица. Они и пугали, и настораживали, и вызывали жалость.
Кравченко молча подошёл к столу, взял один из стаканов, понюхал, сморщившись, зачерпнул в него воды из ведра в углу на лавке, прополоскал и вылил в другой стакан, потом снова зачерпнул и выпил, громко булькая горлом в такт прыгающему на тонкой цыплячьей шее на удивление большому кадыку. Напившись, как-то мрачно посмотрел на старшего лейтенанта и выговорил ему ломающимся баском:
- Всё пьёшь? – и предрёк: - Так и останешься лейтенантом.
- Не твоя забота, - мгновенно отреагировал тот, видно, ожидая нечто подобное и не впервые огрызаясь на обидные недетские замечания мальчишки. – С твоей помощью, точно, останусь.
Кравченко, тоже, очевидно, привыкший к таким ответам, равнодушно посмотрел на пьяницу, повернулся и вышел, снова простучал сапогами о железо, вернувшись на свою лежанку в тщетной попытке уловить своим рефлекторным белым телом хоть несколько пятен солнечного ультрафиолета.
- Только из-за тебя и не стану, - пробормотал вслед с опозданием или скорее намеренно раздражённый лейтенант. – Накропает доносик теперь, что я вас притащил сюда с водкой, недоёбыш.
- Неужели выдаст товарища? – сочувственно спросил Марлен.
- Не выдаст, а сообщит по инстанции, как заведено. Служба такая у нас, всё должно быть высвечено, - веско и мрачно уточнил пострадавший.
- Совсем ещё пацан, - удивился Марлен, немного оживая после страстей, что наслушался от пугающе расхваставшегося под парами смершника.
А тот усмехнулся, как он умел, только одним ртом, да и то плотно сжатым, с глазами неподвижными и пустыми даже после выпивки, взял помидор, надкусил его неудачно, так что сок потёк на ладони, брезгливо обтёр их о грязное полотенце, висевшее над головой, и развеял сочувствие Марлена к пацану, от которого тот сам не больно-то ушёл по возрасту, а уж по телу и подавно. Каждому, кто хотя бы немного повоевал, хотя бы немного понюхал смерти под пулями, все вокруг казались много младше и сопливее, даже если они и были одногодками или старше.
- Между прочим, - заметил смершник, - Кравченко – младший лейтенант, старше тебя по званию, учти. Недавно обмыли звёздочку, а заодно и шестнадцать лет. Из молодых да ранний, стервец. Далеко пойдёт, если кто не остановит по черепушке.
- Стрелять-то он хоть пробовал? – не унимался Марлен, почему-то заинтересовавшийся парнем или просто не находя другой темы для разговора, уводящего от сжимающих душу вопросов смершника.
- Это-то он любит. Мастак, можно сказать, - жёлчно опроверг сомнения Марлена офицер. – Шрам под глазом видел?
- Ну!
- Как-то брали одного старлея, уже в Германии, стишками антинародными баловался, - рассказал смершевец о природе отметки. – Кравченко только-только появился у нас. Ну и по дурости и по младенчеству сунулся первым к нему, решил рвение проявить сразу же, мол, я не такой уж и маленький. Думал, власть дана, так и бояться все должны. Старлей оказался, однако, другого мнения. Он ни в грош не ставил никого, кроме фронтовиков, считал их силой, потому что жизнью рисковали, все страхи опробовали. Да ошибся храбрец.
Лейтенант гаденько хохотнул, вспомнив как было.
- Как звезданул он за наглость Кравченке промеж глаз, тот и шмякнулся под нары кулём, в землянке дело было, да задел, падая, за угол виском. А потом лежал смирнёхонько, пока старшие и опытные вязали рассвирепевшего от унижения старлея. Орденами в нас кидался, срывая с гимнастёрки с мясом, костерил по матушке почём зря, но быстро выдохся, стал шёлковым и безропотным, смирился герой, такой войны он не ожидал. Все они, фронтовики, так. Сначала побузят, остудят пыл окопной вольницы и утихомирятся, делай с ними, что хочешь. Знать надо, как с ними обращаться: не лезь нагло в лоб, свой цел будет. Смиряясь, они думают, что их берут по ошибке, где-нибудь там повыше опомнятся, взвесят их заслуги, простят, если что не так по мелочам, извинятся и отпустят с миром. Как бы ни так! Не понимают, что чем больше заслуг, тем надёжнее у нас застрянут, таких отпускать тем более опасно. А там прямиком на лесоповал, смирять гордыню, затеряются, чёрт не найдёт. У нас не бывает ошибок, - повторил он уже высказанную однажды профессиональную заповедь.
Слегка отвлёкшись, закончил историю Кравченко:
- В общем, оставил старлей на морде Кравченки отметку на всю жизнь. Да, видно, задел какую-то жилу в мозгу, что стал тот жестоким и насторожённым: не лезь вперёд, та жила ему напоминает. Он и не лезет больше. Сначала стреляет, в потом уж подходит посмотреть, кого уложил.
Лейтенант скривил один угол рта в недоброй полуулыбке, выложив то, что беспокоило больше всего, и чего не сказал бы на трезвую голову, тем более незнакомым людям, а может, и сказал потому, что были абсолютно незнакомы, встретились и расстались, и всё забыто, а с души всё же камень вон.
- Год он у нас, даже больше, а мне всё не по себе, когда он сзади молча смотрит в спину, как будто прицеливается. Взгляд ощущаю как сквозь прицел. Повернусь – смотрит и даже не думает отворачиваться, как удав на кролика. Не моргнув, может укокошить и меня, если что не понравится. Ему-то и это скостят, а я-то к чертям в регистратуру ни за понюх. Вот и помалкиваю на наглость ушибленного недоростка, терплю через силу.
- Как же он вообще-то попал в армию, да ещё к вам? По возрасту рановато. И уже офицер. Кто за ним? – спросил Владимир, отвлёкшись, наконец, от своих чёрных мыслей и сообразив, что кто-то протежирует зачем-то парню, иначе бы тому несдобровать от лейтенанта.
- Ты правильно усёк, лейтенант, - похвалил смершник. – Чем больше тебя слышу, а ты говоришь редко, тем больше ты мне нравишься. К нам тебе надо, - так высоко оценил Владимира.
«Может быть, и вправду пойти к ним на работу», - подумалось на миг Владимиру. «Ну, нет. Жить здесь, просвеченным, не в моих интересах. Моя работа требует скрытности и как можно меньше глаз».
А агитатор продолжал тем временем:
- Василёк наш – единственный сынок у одного из комиссаров в нашем республиканском отделе. Владеет папаня кадрами и имеет большую силу. Неплохой мужик, ничего против не скажу. А сынок один, жалко. Жена пилит. Вот и пристроил его к нам заранее, чтобы не попал юнец на фронт. Кто знал, когда война кончится? Там, сам знаешь, пули летят туда и сюда, возьмёт какая-нибудь дура да и шлёпнет ненароком дорогое чадо. А у нас стреляют только в одну сторону, не опасно. Правда, как видишь, и здесь бог нашёл, как отметить шельму, - лейтенант удовлетворённо хмыкнул.
