Эдуард Тополь - Игра в кино (сборник)
— Стойте!
Бородатый и водитель «Москвича» оглянулись.
— Смотрите, вы! — громко и презрительно сказала им Люся. — Вот кто меня любит!
И медленными шагами, с едва заметным, но все же заметным нарочитым перебором драматизма пошла к турнику, остановилась перед ним, глядя Мите в глаза, а потом рухнула перед ним на колени прямо в снег.
— Прости меня.
Из-за угла показалась старуха соседка, уже без внука.
«Москвич», заурчав мотором, поспешно ушел, и вместе с ним, конечно, укатил бородатый, а в окнах дома показались любопытные лица.
Митя сидел на турнике, нелепо перебросив ногу через перекладину и глядя на лежащую внизу Люсю.
Какой-то пацан катил мимо санки, остановился и с недоумением уставился на Люсю и Гурьянова.
Люся неловко поднялась со снега, отряхнула колени и сказала трезво и горько:
— Слезай же. И вали отсюда.
И, не поднимая глаз, медленно пошла к подъезду. Конец длинного модного трехцветного шарфа тащился за ней по снегу.
Проходя мимо осетра, Люся тронула его пальцами, будто, прощаясь, провела черту и — исчезла в подъезде.
Гурьянов глядел ей вслед, ждал еще неизвестно чего, потом неловко соскочил с турника, подошел к скамейке, надел свой полушубок, взглянул на осетра. И вдруг изо всей силы хряпнул его сапогом по осетровой морде.
Кафе «Метелица», второй этаж. Огромный притемненный зал битком набит молодежью. За четырехместными столиками сидят по восемь человек, пьют коктейли и лимонад, обсуждают последние записи Ринго Старра и Фрэнка Синатры, курят и негромко поют под гитару. Все тут знают друг друга, легко переходят от столика к столику, где-то изнывает от саксофонной истомы музыкальный автомат.
За одним из столиков — Митя Гурьянов в соседстве с дюжиной ребят и девиц.
— Да брось ты, — утешает его молоденький семнадцатилетний парень.
— Что ты знаешь? Что ты знаешь? — грустно вопросил Гурьянов. — Меня на Севере такая женщина любила! Эта по сравнению с ней… — Он презрительно и отчаянно махнул рукой.
— Ладно, старик! Что ты из-за какой-то метелки?.. Баба тебе нужна? Сделаем.
— Эй! — позвал официантку Гурьянов, а парень окликнул ее по имени:
— Зина.
Официантка подошла, Гурьянов распорядился:
— Еще шампанское, бутылку.
— Две, — сказал парень и объяснил: — На всех.
— Две, — подтвердил Гурьянов.
— Деньги сразу, — сказала официантка.
— У него есть, — успокоил ее парень.
— Деньги сразу, — бесстрастно повторила она.
— Правильно, — сказал Гурьянов. — Наш человек.
И достал из кармана пачку ассигнаций. Поглядел на них, разом трезвея, потом косым взглядом отметил, что компания, бросив свой разговор, тоже на эту пачку взглянула, ухмыльнулся и сунул деньги обратно. А официантке широким жестом протянул две десятки.
— На, тундра, гуляй!
— Еще трояк, — сказала официантка. — Шесть коктейлей было.
Он поглядел ей в глаза. Она смотрела на него спокойно, даже с каким-то наглым вызовом. На вид ей было двадцать два, ну — двадцать три, но глаза взрослые, беззастенчивые. Гурьянов, не споря, отдал ей еще три рубля. И предложил всем:
— Братцы, споем? — И, не ожидая никого, запел: — Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далеко… Эх, салаги, я такую женщину бросил!.. Товарищ, мы едем далеко…
Компания отстраненно молчала, официантка принесла шампанское.
Через час компания вывалилась из кафе.
— Гуд бай, старик!
— Слушай, отец, займи трешник на тачку.
— Танька, мать, ты куда? Опять «динамо»? Постой! — Пока, мужик, чао!.. И Гурьянов остался один.
Холодный ночной проспект с холодными неоновыми огнями. Шелуха отклеивающихся афиш, застывшие манекены в витринах. Высотные дома. И — одинокий Гурьянов.
Из кафе вышла официантка Зина. В шубке, модных сапожках. Посмотрела на Гурьянова, усмехнулась:
— Ну, все вытрясли?
Он промолчал.
— Ночевать-то хоть есть где?
— А тебе что?
— Ничего. Спрашиваю. На вокзал пойдешь? — Она опять усмехнулась. — Ну, пока.
И пошла, цокая сапожками по бетонным плитам тротуара.
— Эй, — окликнул Гурьянов.
Щелкнул английский дверной замок, дверь Зининой квартиры захлопнулась за Гурьяновым. Зина включила свет.
— Сюда. — Она провела его по коридору в крохотную комнату-пенал с одним окном и тахтой у стены. Еще стоял здесь старый, отключенный от сети холодильник «Газоаппарат-II» и вместо столика и тумбочки — станок от ножной швейной машины. А больше в комнате ничего не было — пусто.
— Телефон в коридоре, белье в холодильнике, — сказала Зина. — В месяц сорок рублей, деньги сразу.
Она требовательно протянула руку, Гурьянов достал деньги, отдал. Зина деловито пересчитала, спрятала, предупредила:
— Ко мне в комнату хода нет, и вообще — без этого чтоб, без дури. Усек?
— Усек. — Он хмуро отошел к окну, поглядел на город. Город лежал внизу, в ночи, горбился крышами.
— Да ты не боись, — уже чуть мягче сказала за спиной Зина. — Я сначала тоже так. А потом… Тут жить можно. Устроиться только надо.
— Устроюсь, — произнес Гурьянов, глядя за окно и словно примериваясь к этому новому своему месту жительства.
Зина ушла в свою комнату, и ключ в ее двери сухо повернулся на два оборота — он слышал. Но ему это было все равно, он стоял у окна, смотрел.
Где-то вдали проклацал по стыкам рельсов грузовой трамвай, потом по ночной улице прошли, закуривая на ходу, рабочие с маленькими чемоданчиками в руках. В стороне вздохнул и ухнул кузнечный пресс. Над станцией метрополитена чинили мигающую красную букву «М». Москва исподволь, с ночи еще начинала новый трудовой день. И в одном из окон стоял ее новый житель Дмитрий Гурьянов. В полушубке, шапке — он только прибыл.
Прошел месяц.
Столица жила полнокровной столичной жизнью — она запускала по утрам конвейеры и станки, плавила сталь, училась в школах и институтах, по-весеннему мыла окна и красила садовые скамейки, собирала хитрые ЭВМ, синтезировала пластмассы, прокладывала новые тоннели метро. Она работала — красиво, с размахом, в ритме.
И Гурьянов тоже работал в этой многоликой Москве.
Десяток финских гарнитуров стояли на тротуаре у входа в мебельный магазин, солнечное весеннее утро смотрелось в их чистую полировку. Покупатели наперебой заискивали перед грузчиками и шоферами, дожидаясь своей очереди увезти мебель домой.
Затолкав последний сервант в набитый до отказа мебельный фургон, трое грузчиков и сами втиснулись туда же, и один из них — расторопный и ушлый бригадир Костик — тут же достал колоду засаленных карт. А Гурьянов закрыл за ними дверцу фургона, щелкнул задвижкой и ушел в кабину, сел за баранку, спросил у запаренного и счастливого от покупки клиента:
— Куда дерево везем?
— Какое дерево? — не понял тот.
— Ну, мебель.
— А! В Бескудники. Дерево!
Карусель рабочего дня закружилась в ритме утренней передачи радиостанции «Юность». Гурьянов вел свой фургон во всякие Химки, Бескудники, Беляево, Мневники и Медведково. Новая жизнь заселяла молодые пригороды Подмосковья, щедро строились тут новые высотные микрорайоны, и новоселы нетерпеливо ждали мебельный фургон у новых подъездов — радовались, суетились, ахали и охали. Финские, рижские и прочие мебельные гарнитуры взбирались по лестницам, поднимались лифтами и утверждались в новых квартирах. Полированные столы, серванты, тахты, шкафы, пуфики и мягкие диваны, гарнитуры под дуб, под бук, под карельскую и некарельскую березу — за этой мебелью выстаивали в очередях, гладили ей полировку, дышали на нее, таскали на руках, ставили в «красные» и во все прочие углы квартир, а Гурьянову и его напарникам доставались от этого ажиотажа щедрые чаевые — за перевозку, за погрузку-разгрузку.
Обедал Гурьянов в «Метелице», у Зины.
Маленький столик перед самым входом на кухню — служебный, двухместный. И порции служебные — с верхом. А напротив Зина сидит, смотрит, как он ест.
— Не спеши, — говорит Зина, и глаза у нее приглядывающиеся, оценивающие, и взгляд долгий.
Но он и так не спешит, да и на Зину не смотрит, и глаз ее не видит.
— У нас завтра рижские холодильники будут, новые. Надо кому?
— Катя на базе спрашивала, я скажу, — ответила Зина вскользь. И после паузы, вдруг: — Замкнутый образ жизни ведете, Дмитрий Петрович.
Он удивленно поднял глаза, она объяснила:
— Не ходишь никуда. Дома и дома.
— А куда ходить?
— Ну, сюда бы пришел вечером.
Он усмехнулся презрительно, стал есть.
— Найти тебе невесту, а? — весело предложила Зина. — А что? Ты не пьешь, не калека.
— Чего это ты? — удивился он ее настырности.
— Ничего, а что? Я ж где работаю? У меня тут такие девочки!.. Тебе кто больше нравится — блондинки? брюнетки?
