Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина
Утром в воскресенье группа собралась на маленьком аэродроме Крятово примерно в десяти километрах от Чехова. Многие добирались до места на личном транспорте, а троих, в том числе Стемнина, привез на клубном обшарпанном «фольксвагене» Николай. В холодном салоне Стемнин ежился до крупной дрожи оттого, что не выспался и от тревожных предчувствий. Впрочем, глядя на заснеженные поля, перелески, начерченные на небе елки ЛЭП, он успевал одновременно и радоваться, что способен теперь беспокоиться из-за чего-то нового.
Из лесу выпрыгнули несколько домиков, напоминающих корпуса летнего лагеря. Черная река взлетной полосы перечеркивала белое поле. Радар, закрепленный на кабине военного грузовика. Несколько красно-белых метеозондов. Пять самолетов, три из которых скрыты под припорошенным брезентом. Те, что не прятались под тканью, дышали на ладан, и тревога Стемнина сменилась полноценным страхом. Возможно, именно оттого знакомые лица показались ему родными, даже любимыми. Все товарищи по группе были взвинченно веселы: смех помогает сохранить лицо. А улыбкам помогали и инструктор Коля, и приклеенные к борту салона мрачные картинки. На одной парашютист и смерть с косой показывали друг другу средний палец, причем палец смерти состоял из одной-единственной косточки. Николай балагурил:
— Если повезет, увидите, как снежинки родятся. Будете трогать облако, не снимайте перчаток.
Закудахтал мотор, задраенная дверь отсекла льдину света, и «кукурузник» двинулся к началу взлетной полосы. Стригущее фырканье пропеллера перешло в бодрый рев, самолетик поскакал по недлинной асфальтовой реке и, запрокинувшись, пошел бурить высоту. Николай дважды проверил парашютную амуницию и шлемы. Стемнин беспокойно поглаживал увесистый мешок с запасным парашютом. Говорят, парашюты складывают совсем юные девчонки, которые пока не допущены к прыжкам.
Круглые красные и зеленые шлемы напоминали спичечные головки. Парашютистов рассадили по весу — от тяжелого к легкому. Стемнин прыгал четвертым. Салон то и дело серо озарялся вспышкой: две девушки непрерывно фотографировали рядком сидящих товарищей, друг друга и себя.
— А правда, у кого не раскрывается ни основной, ни запаска, у того раскрываются крылья?
— Правда, Надя. Если ты хорошо вела себя при жизни.
Смешки.
— Николай! Сколько надо прыгать в тандеме, чтобы перейти к спортивным прыжкам?
— Ты, Света, как начнешь со мной в тандеме летать, потом одна не захочешь.
— А вы не слишком самонадеянны?
— Приготовились. Олеся, давай! С тебя все будут пример брать.
Инструктор открыл дверь, внутрь прорвался морозный свет и очищенный рык пропеллера. По куртке Николая побежали пузыри. Раздался двойной гудок.
— Николай Алексеич, голубчик, миленький, я чувствую, что не готова. Можно, я сегодня пропущу? — закричала Олеся, богатырского сложения девушка, которая должна была прыгать первой.
— Олеся, ты подойди да посмотри. Со второго этажа прыгать страшней, — поманил ее инструктор.
Звякнул крючок о поручень, девушка что-то сказала уже из дверей, но слов ее не было слышно, и сама она исчезла.
— Второй пошел. Надя, приготовиться.
«Если разобьюсь, по крайней мере и эта любовь разобьется вместе со мной, — подумалось Стемнину. — Хорошее дело — летать». Не прошло и минуты, как он оказался у открытой двери. Он увидел желтый парашют Нади, лопочущий и трясущийся далеко внизу. Воздух стал силой лепить из его лица какое-то другое. Внизу белели пустые зимние поля, на которые оседали шелковые маки куполов. «Ну, прощай, дура!» — пробормотал Стемнин неслышно и засмеялся.
— Пошел!
И бывший преподаватель ахнул в пустоту. Вместе с грузом двух мешков он понесся сквозь штормовую волну восходящих потоков, не понимая, где верх, где низ. Вдруг он ощутил, что не падает, а именно летит. Земля не приближалась, темный контур самолета отнесло куда-то вбок, а тело попало в невидимый плотный коридор, по которому и понеслось навстречу безграничному, неконтролируемому счастью. Тут Стемнин спохватился, что не считает, скороговоркой сказал «сто один, сто два» и дернул за кольцо. Ничего не произошло. «Вот оно!» Он дернул еще раз, гораздо сильней. Кто-то встряхнул его за плечи, и полет прекратился. Некоторые незримые взрослые взялись опускать Стемнина на землю. Только сейчас он вспомнил, что его тело существует отдельно, не вполне принадлежит ему и что это тело есть груз. Расчековал запаску, ловко зацепил кольцо за карабин и стал дышать. Дыхание доставляло огромное, почти запретное удовольствие. Примерно в трехстах метров от земли он заметил на поле алый лепесток опавшего Лидиного парашюта.
Приземлилось хорошо, он встал на обе ноги (в глазах вздрогнула темнота) и почувствовал яростный восторг. Гасить крыло не пришлось, в поле не было ни ветерка, и шелк мягко осел на чистый снег. Все было другим: переосмысленная земля, по-новому прожитое небо, другие люди, с которыми он вместе прыгал. И конечно, другим был он сам. Стемнин подумал было, что нужно сообщить эту новость Вике, но так расхохотался своей глупости, что осел в снег, привязанный стропами к парашюту, еще недавно державшему его высоко над землей. «Тебя надо встряхивать посильней, дурная ты голова», — подумал он, вставая и смахивая снег. Неподалеку с неба сходил еще один купол — ярко-василького цвета.
6
— Более, чем приемлемо, Тимур Вадимович! Об этом и мечтать было нельзя! Не просто идет по программе, а бьет все графики. Было пять дубовых[2] прыжков, каждый раз с большей высоты. Четыре тандема, последний — с пяти тысяч метров. Теперь вот пара-план. Причем в полете он был на пять минут больше, чем велели.
— Чем объясняешь? Отвергает правила?
— По-моему, он все время хочет обострить ситуацию. Рисковать, прыгать на пределе возможностей. Не то чтобы прям русская рулетка, но приходит в голову, да…
— Смотри, Николай, ты мне за него головой отвечаешь.
— О чем вы, Тимур Вадимович, с ним все в порядке. У нас все инструкторы такие, значит, штатная ситуация. Иначе зачем человеку раз за разом прыгать с самолета? Это же против всех инстинктов. Он не военный, не спасатель, прыгает ради полета.
— Если с ним что случится, я за тебя тоже не ручаюсь.
— Ха-ха! Это приемлемый уровень риска.
— Для кого?
— Для всех.
Николай Янавичюс не был инструктором, хотя обладал всеми необходимыми навыками. Он прыгал с восемнадцати лет, насколько позволяла учеба в ГИТИСе, а потом работа в Молодежном театре. Договориться с авиаклубом не составило труда. На сцене Николай чувствовал себя скованней, чем в воздухе. Приняв на время роль инструктора, он впервые в полной мере осознал свой артистизм. Для работы с новичками артистизма хватало с избытком, для сцены — только-только вровень. Новенький, ради которого его и наняли, Илья, Николаю понравился. В этом смурном очкарике он узнавал собственную страсть перескакивать через ступеньку и неверие в прочность любого потолка. Николай не стал говорить Чумелину о своих сомнениях: иногда и впрямь казалось, что Стемнин подумывает свести счеты с жизнью, но не прибегая к самоубийству. Он словно предоставлял выбор судьбе, предлагая ей разные возможности избавиться от него, а в случае отказа ощущал себя победителем, избранником. Потешался над тем, что кто-то наверху им дорожит. Но это длилось недолго, и Стемнин стремился прыгнуть снова — сложней, рискованней, раздвигая границы правил и возможностей.
Впрочем, Николай Янавичюс беспокоился не слишком. Даже за самого рискового экстремала многое решает инстинкт. Для того чтобы переступить через край, куража недостаточно.
Повесив трубку, лжеинструктор заглянул в зеркало, висевшее в темном коридоре. Он постарался увидеть себя глазами Светы, девушки из той самой группы, в которой начинал обучение Стемнин. Увидеть получилось, восхититься — нет.
7
Веселые голоса перекрывали тарахтение мотора. Пять минут назад из снежной пыли вынырнула последняя машина, и компания в полном сборе набилась в «кукурузник». Хохот, хлопки ладоней, горящие глаза — удачное бегство от погони сделало то, чего не смогли бы сделать несколько часов застолья.
— Из Бори, однако, четкий румын или цыган!
— А я не знал, что Валера может водить как Шумахер-самоубийца.
— Галка, слышь, у тебя друзья — бандиты! Из них шайку сбивать да киоски грабить. И, кстати, скажи мне, кто твой друг…
— Наконец-то догадался… Ты на своих посмотри — эти вообще охотники за скальпами.
Галина добиралась до аэродрома тоже с приключениями. Утром, выйдя из подъезда, она обнаружила, что от четырех колес на ее «альмере» осталось всего два, она даже успела увидеть зад отъезжающей «Газели» и половину заляпанного грязью номера. Ее новенькая «альмера» опиралась на два обрезка бруса, напоминая безногого инвалида. Запаска имелась всего одна, и Галина поняла, что никакого торжества сегодня не будет. Она не могла решить, огорчаться или радоваться. Прыжок с самолета в честь развода — ну что тут приятного? Одно наказание к другому. Не то чтобы она сходила с ума из-за расставания с мужем или очень уж боялась полета, — сам способ отметить развод казался ей чрезвычайно странным. Но кража колес с новой машины! С покрасневшим от гнева лицом она огляделась. На улице мирно спали десятки автомобилей, и надо же было выбрать для преступления именно ее! Теперь придется подняться в квартиру, вызвать милицию, ждать, объясняться, писать какие-то заявления, подписывать протоколы. Никого, скорей всего, не поймают, но морока неизбежна. Выругавшись шепотом, Галя горестно вздохнула и направилась обратно к подъезду, как вдруг рядом лихо затормозил маленький джип, и в окошко высунулась веселая распаренная голова.
