Василий Алексеев - Невидимая Россия
— Это ничего, я ему сейчас напишу. Нам нужен только адрес, где теперь ночует Свечин.
Через полчаса Павел входил во двор только что отстроенного дома. Когда он пересекал широкий двор, со стула, стоявшего у одной из дверей, поднялся дворник и вежливо спросил:
— Вы, гражданин, к кому?
Павел назвал фамилию.
— Второй этаж налево, — сказал дворник, внимательно вглядываясь в лицо Павла. В доме живут крупные коммунисты, понял тот.
На дубовой полированной двери квартиры была прибита медная дощечка с одной фамилией. Орловы занимали целую квартиру. Дверь открыла простая пожилая женщина.
— Орлов дома?
— Николая Федоровича нет, дома только Мария Евгеньевна.
— Можно ее видеть?
— Пожалуйста.
Женщина провела Павла в маленькую уютную гостиную. Стены гостиной были покрыты синей клеевой краской, на полу лежал турецкий ковер; кругом полированного, карельской березы столика стояли удобные кресла. Стиль 40-х годов прошлого века. Павел с удовольствием сел в кресло. Открылась дверь и в комнату вплыла очень толстая дама с умным, почти мужским лицом.
— Здравствуйте, — заговорила она густым грудным голосом, подавая Павлу большую пухлую руку. — Николай Федорович сейчас придет, может быть, я могу его заменить?
— У меня к вам письмо от Ильи Сергеевича. Я ищу адрес Свечина.
— Так он ведь живет где-то далеко! — насторожилась Мария Евгеньевна.
— Насколько мне известно, он здесь остановился у одного знакомого.
Раздался звонок.
— Вот и хорошо — это, наверно, Николай Федорович, — обрадовалась Мария Евгеньевна.
Но пришедший оказался не Николаем Федоровичем. В дверь легонько постучали и на пороге появился чистенький старичок, свеже выбритый, в стареньких, но аккуратно выглаженных серых брюках и в черном старомодном пиджаке.
— А, господин профессор! Вы знакомы? — очень ласково обратилась Мария Евгеньевна к старичку.
— Как же — постоянно в специальном зале библиотеки встречались, — любезно ответил старичок.
— Кстати, вы ведь знаете где живет Свечин?
Старичок сделался серьезным и ничего не ответил.
Павел, действительно, очень хорошо знал профессора Волина. Его всегда поражало, как мало отразилась революция на этом человеке. Часто, придя к открытию библиотеки, Павел уже встречал в гардеробе профессора. Старичок аккуратно передавал гардеробщице пальто, зонтик, снимал галоши и ровненько ставил их в угол. — Ничего не скажешь, приятный милый старичок, но напоминающий человека в футляре. Как это он ухитряется жить без всяких невзгод житейских? — подумал Павел.
— А позвольте узнать, молодой человек, зачем вам понадобился Свечин? — обратился профессор к Павлу, чуть-чуть наклоняя голову на бок.
Насколько мне известно, он человек наш — можно ему прямо сказать в чем дело, — решил Павел.
— Меня удаляют из Москвы за старую судимость. Я хотел посоветоваться со Свечиным, где ближе всего от города можно устроиться — он ведь, кажется, сам на таком же положении.
— А позвольте спросить, вы судились по делу историков или нет? — опять спросил профессор и опять легонько повернул голову на бок.
— Я судился по отдельному мелкому делу, об историках меня допрашивали попутно, — ответил Павел.
— Очень хорошо. Адрес Свечина я вам дам — он сейчас ночует у Миллера.
— У Владимира Владимировича?
— Вот именно — у Владимира Владимировича, А вы с ним тоже знакомы?
— Мы с ним почти друзья, мы даже работали некоторое время вместе, — обрадовался Павел, — но он мне никогда не говорил, что у него скрывается Свечин.
— Зачем употреблять такие страшные слова — скрывается! — мягко поправил его профессор, — все мы теперь принуждены несколько нарушать букву закона…
— Разве и вы? — Павел спросил полушутя, полусерьезно, не допуская мысли, что такой довоенного вида старичок может быть связан с чем-либо нелегальным.
— А почему бы и не я? Я молодой человек, уже отбыл пять лет концлагеря. Мне тоже запрещено проживать в столице.
— А как же… я вас встречал чуть ли ни каждый день в библиотеке?
— А вот так, как и вам теперь придется. На птичьем положении: сегодня в одном месте, завтра в другом — добрых людей много.
Как ни тяжело было у Павла на душе, но он улыбнулся.
— Знаете, — сказал он профессору, — я многое в жизни видел, знаю самые невероятные случаи, но вы и нелегальная жизнь в Москве, да еще в период чистки — это прямо невероятно! Могу поздравить — ни один агент не обратит внимания.
— Вот именно, — утвердительно кивнул головой старичок, — этого я и добивался. Вы еще молоды, а в моем возрасте часто менять места ночевок трудновато, вот я и замаскировался — ничего не поделаешь, жизнь всему учит.
— У вас отняли московский паспорт? — сочувственно спросила Марья Евгеньевна.
— Отняли.
— К сожалению, все наши коммунистические связи таковы, что хлопотать не у кого, — вздохнула Марья Евгеньевна. — Они ведь и своим не верят. В нашей среде хоть все друг другу помогают, а у них и этого нет: от семей арестованных все сейчас же отворачиваются. До Ежова еще можно было рассчитывать на человеческие чувства, а теперь только страх и жестокость, больше ничего.
— Так вы найдете Свечина у Миллера. Приходит он, правда, поздно, не раньше десяти часов вечера, чтобы поменьше на глаза попадаться, но в 10–11 вы его наверное поймаете, — сказал профессор.
Павел поблагодарил профессора, извинился перед Марьей Евгеньевной за беспокойство и вышел. — Век живи — век учись, — думал он, идя по лестнице, — такой безобидный, старорежимный, а хитрее молодого! Миллер тоже молодец — никогда ни одним словом не сказал, что так близок со Свечиным.
Вечером того же дня Павел поднимался по ветхой деревянной лестнице в квартиру Миллера. Миллер был давно на учете у организации, но за легкомыслие и неврастеничность ни в какие тайны не посвящался. В свое время, сразу после гражданской войны, попав в плен в форме белого офицера, Миллер спасся только тем, что притворился сумасшедшим, что ему дорого обошлось — пришлось, действительно, просидеть около года в психиатрической лечебнице… С тех пор он стал на самом деле не совсем нормальным, но это спасало его и дальше. Приходя в редакцию, Миллер целовал ручки секретарше и машинисткам. Для советского учреждения это было почти невероятным явлением, но к Владимиру Владимировичу все привыкли и всерьез его поступков не принимали. — А Свечин тоже прав, — решил Павел, — у Миллера скрываться почти безопасно.
Дверь открыла пожилая дама неопрятного вида.
— Сейчас посмотрю, дома ли Владимир Владимирович, — сказала она и ушла.
Павел стоял в темной, заставленной шкапами передней. Из коридора пахло чем-то кислым. Где-то в темноте послышался голос Владимира Владимировича:
— Заходите, дружище, очень рад вас видеть!
— Куда заходить-то? В темноте ничего не видно.
— Э, батенька, держите мою руку — у нас в коридоре лампочка перегорела. Это ничего, смелее — ступенек нет.
Павел устремился в темноту за Владимиром Владимировичем, как Данте за Виргилием. Сделав несколько поворотов между надвигающимися шкапами, они достигли двери, за которой оказалась маленькая, заставленная всяким старьем комната.
— Ну, смелее… Здесь живет моя бывшая теща. Слава Богу, что ее нет дома — зла необычайно! — любезно пояснил Миллер.
— А я и не знал, что вы были женаты!
— Был, но, увы, — всё в прошлом. Да, по совести сказать, оно и к лучшему: одному для нашего брата легче, а то, знаете, вечные попреки: почему ты, душечка, ничего не зарабатываешь? Смотри, наш сосед, простой сапожник, неграмотный и пьяница — и то как живет. А ты — научный работник! И знаете, она была права. Я ей так и сказал: милая, выходила бы ты лучше сразу за сапожника или за ответственного работника. А тут, знаете, еще теща — кошмар!
Комната Владимира Владимировича оказалась каморкой и порядку в ней было немногим больше, чем в комнате злой тещи. Только, вместо старья, вся она была завалена книгами.
— Садитесь, пожалуйста, на диван. Не бойтесь — это ничего, что ножка шатается.
— Скажите, Свечин ночует у вас? — прямо спросил Павел, опускаясь на торчащие из дивана пружины.
— А вы откуда узнали? — удивленно расширил красивые зеленоватые глаза Владимир Владимирович.
— Вы не бойтесь, узнал у своих — меня тоже из Москвы выгоняют.
На изящном, легкомысленном лице Миллера отразилась печаль и сочувствие.
— А как же жена? — заботливо спросил он.
— Жена останется здесь. Она всё время предлагает ехать вместе куда-нибудь в провинцию и заново строить жизнь, но я боюсь. Война может начаться в любой момент и тогда меня все равно мобилизуют, а она останется одна в какой-нибудь дыре без поддержки, без родных и знакомых. Кроме того, я и сам не хочу порывать с Москвой.
