Дуглас Кеннеди - Испытание правдой
— Эй, ты там полегче.
Без всякого предупреждения она сбросила со столешницы разделочную доску. Нарезанный лук разлетелся по всей кухне.
— Не смей, черт возьми, указывать мне. Не смей…
Она запнулась и оцепенела, а потом как будто впала в прострацию, резко дернув головой. Все это продолжалось пару секунд, а очнувшись, она не сразу сообразила, где находится. Отрешенно посмотрев на меня, она спросила:
— Что я сказала?
— Не важно, мам. Ты в порядке?
— Лук почему-то на полу.
— Не волнуйся, я все уберу.
Она кивнула и вышла из кухни. Когда она вернулась, на ней были пальто и шапка.
— Я поеду к озеру, — сказала она. — Хочешь со мной?
Мы сели в мою машину и поехали по скользким серым улицам.
— Помнишь, когда-то у нас в Вермонте были настоящие зимы? — тихо спросила она — А теперь снег — такая редкость, и Четыре месяца у нас холодный промозглый мрак.
— Ты говоришь, как героиня из русского романа.
— Значит, я русская, — сердито буркнула она. — Зато в русских романах всегда есть снег, черт бы его побрал.
Я улыбнулась, радуясь тому, что мама снова в своей стихии. Мы подъехали к озеру, припарковали машину и спустились к узкой песчаной полоске. Мама тут же села, прижала колени к груди и уставилась вдаль, на очерченную Адирондакскими горами линию горизонта. Хотя ее волосы были совсем седые, а глаза давно утратили зоркость, своей позой она напоминала молоденькую девушку, которая мечтательно смотрит на воду и гадает, что принесет ей будущее. И тут мама произнесла:
— Знаешь, о чем я больше всего жалею? О том, что не счастлива.
— Разве не все так думают? — спросила я.
— Многие, я смотрю, очень довольны жизнью. Или, по крайней мере, мне так кажется. Потому что я сама никогда не была довольна, никогда не была…
Она снова запнулась, потеряв нить, и безучастно уставилась на воду. Спустя три месяца у нее диагностировали Альцгеймера, и началось долгое, медленное погружение в полное забытье.
Я не счастлива.
Глядя на Атлантику со стороны песчаных дюн Попэм-Бич, я почему-то вспомнила слова матери и не могла удержаться от мысли, что и про себя могу сказать то же самое. Не то чтобы я недовольна своей жизнью… просто я никогда не испытывала этого прилива счастья и возбуждения, которым начинается каждый день, и так до самой смерти. Да, были и у меня мгновения радости, веселья, восторга. Но то были скорее эпизодические вспышки в серой пелене будней, из которых соткана жизнь. Нет, я вовсе не мрачный тип и вечный нытик. И все же… как заманчива перспектива просыпаться каждое утро с ощущением восторга и вместе с ним побеждать скуку повседневности, видеть в своемкоротком пребывании на земле самое увлекательное приключение…
Нет, я, конечно, не такая. Да, во мне сохранилась любознательность, я пытаюсь оставаться оптимисткой, но…
Я не счастлива.
А Дэн, счастлив ли он? Он никогда не бывает угрюмым, но и восторженным его не увидишь. Это просто не в его характере, у него всегда все на уровне, все под контролем. Нет, и он не счастлив.
А Джефф? Злой человек, вечно сражается против всего, что не укладывается в его жесткую систему взглядов, болезненно озабочен своим имиджем Идеального Мужа и Отца, — Мистер Семейные ценности, Мистер Корпоративная Америка. Счастлив ли он?
И есть еще Лиззи… моя бедная пропавшая девочка, когда-то она сумела так чудесно организовать свою жизнь, казалось, полностью контролировала ее, старалась не угодить в ловушки, которые многим стоили карьеры и личной жизни.
И вот теперь…
О боже, опять я возвращаюсь к этому.
Я чувствовала, как щиплет глаза от слез, и убеждала себя в том, что это реакция на соленый воздух. Я заставляла себя идти вперед, смотреть прямо перед собой, а не под ноги. Казалось, все вокруг располагало к тому, чтобы выветрить из головы любые мысли. Но разве могла я перестать думать о Лиззи сейчас, когда не знала, жива она или мертва, а может, спит в какой-нибудь канаве или…
Я продолжала идти, не снижая темпа, оставляя позади заколоченные летние коттеджи, восстановленные колониальные особняки Попэма, пока передо мной не возник впечатляющих размеров маяк, на сотни ярдов выдающийся в море. Я посмотрела на часы. Без двадцати пять. Пора возвращаться.
Я так озаботилась тем, чтобы поскорее убраться с берега, что как начался этот кошмар, я смогла просуществовать какое-то время без давящего груза мыслей о Лиззи.
К машине я подошла уже затемно. Низкий туман стелился над водой, так что пришлось включить дальний свет. К тому времени как я вырулила на трассу 295, на часах было почти семь. Но вместо того, чтобы отправиться домой, я решила повернуть на север и еще полчаса ехала вдоль побережья до Вискассета — очаровательного городка с почтовых открыток, с белыми церковками, капитанскими домиками и вдовьими пристанями. Летом здесь было не протолкнуться от туристов, а в это время года он, слава богу, пустовал. Но на главной улице, я знала, был маленький ресторанчик, и я поспорила сама с собой на то, что он открыт. Я выиграла пари и оказалась в ресторанчике единственной посетительницей. Официант усадил меня в отдельную кабинку, и я смогла вольготно разложить на столе воскресный «Нью-Йорк таймс», который читала, пока ела рыбный суп и мелкую треску, запивая белым вином «Совиньон», и на душе впервые было спокойно.
Когда я вернулась в Фалмут, было уже почти девять. Подъезжая к съезду на Бакнэм-роуд, я едва не поддалась искушению промчаться мимо. Я не хотела домой, не хотела рассказывать Дэну про ужасное интервью, не хотела плохих новостей от детектива Лиари. Мне просто хотелось остаться на этой дороге.
Но в нашей семье уже был один беглец, и я знала, что, нравится это или нет, нельзя пасовать перед трудностями (новоанглийская чувствительность всегда брала верх). Так что я развернулась и через десять минут уже была на подъездной аллее возле нашего дома.
На нижнем этаже было темно, но из спальни доносился звук работающего телевизора. Я поднялась наверх. Дэн уже лежал в постели, смотрел документальный фильм про Сталина по историческому телеканалу. Почему все мужчины среднего возраста питают слабость к историческому каналу? Я чувствовала, что здесь дело не в жажде знаний — скорее потребность в каком-то нужом опыте, так не похожем на повседневную рутину.
Дэн оторвался от телевизора, когда я вошла, схватил пульт и приглушил звук.
— Ну и где ты пропадала? — тихо спросил Дэн.
Я рассказала.
— Звучит красиво, — произнес он, снова поворачиваясь к экрану. — Пока тебя не было, пару раз звонили.
— Детектив Лиари?
Он покачал головой:
— Звонил твой отец, хотел узнать последние новости, и Джефф, который очень расстроен из-за того, что завтра «Геральд» опубликует материал.
— Его определенно не обрадует то, что напишут о его сестре…
Дэн промолчал. Он не сводил глаз с экрана.
— И меня немного беспокоит, что мои слова могут быть вырваны из контекста, — продолжила я.
Он упорно избегал моего взгляда.
— Уверен, что все будет не так уж плохо.
— Мне не понравилось, как прошло интервью.
— Он что, задавал неприятные вопросы?
— Да.
— Ну, если ты ответила на них корректно…
— Не в этом дело, Дэн. Парень — таблоидный репортер, и перед ним стоит задача произвести сенсацию. По тому, как он расспрашивал меня, я больше чем уверена, он все исказит…
— Если ты знала, что он из таблоида, почему бы тебе было не соблюсти некоторую осторожность?
— Ты что, шутишь? — произнесла я, едва сдерживая ярость.
Взгляд Дэна был по-прежнему прикован к черно-белым кадрам хроники русского ГУЛАГа.
— Я просто говорю, что…
— У тебя что, амнезия? — перебила я.
— Что это значит?
— Ты помнишь, что просил меня дать интервью?
— Послушай, не злись на меня за то, что оно прошло совсем не так, как хотелось.
— О, большое спасибо…
— Послушай, сбавь тон.
— Я не сбавлю тон, и к тому же мне бы очень хотелось, чтобы ты смотрел на меня, пока мы спорим.
Дэн щелкнул пультом, откинул одеяло и встал с кровати, схватив со стула халат:
— Это ты споришь, а не я.
— Не пытайся играть в свои привычные пассивно-агрессивные игры.
Он остановился и холодно посмотрел на меня:
— Пассивно-агрессивные? С каких это пор ты начала говорить на жаргоне психологов? — Его голос прозвучал сухо и без эмоций.
— Вот! Именно этим ты сейчас занимаешься!
Он подошел к двери. Я крикнула:
— Я не позволю тебе уйти вот так просто…
— Я не собираюсь воевать с тобой из-за пустяков.
— То, что сейчас происходит, вряд ли можно назвать пустяком. Наша дочь пропала.
