Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов
— Это личные вещи Пьера, мне их только что прислали.
Она сунула руку в коробку, вытащила пачку писем и нервным движением бросила их на стол:
— Хочешь прочесть?
Я смотрел на рассыпанные по столу конверты и ничего не понимал:
— В чем дело?
— Помнишь, я как-то спросила, не писал ли ты Пьеру о моем намерении перейти на психфак? Ты поклялся, что не делал этого.
— Я сказал тебе правду.
— Ты не писал, зато твой придурок-братец себе не отказал! Ты рассказал ему — до того, как он завербовался!
Она достала из тетрадки конверт. Я узнал почерк Франка.
— Хочешь прочту? Он проявил трогательное внимание.
— Подожди, я все тебе объясню.
— Надо же, он объяснит!
Она встала, схватила толстую пачку конвертов и швырнула мне в лицо. Я успел поймать ее.
— Я верила только тебе, а ты меня предал. Ты! Ты соврал. Все вы, Марини, одинаковы!
— Неправда.
— Ты не имел права!
— Но я…
— Убирайся!
— Я не хотел…
— Исчезни! Я больше не хочу тебя видеть. Никогда!
Я вышел из квартиры, надеясь, что Сесиль меня окликнет. Не окликнула. Я вернулся к двери. Она была заперта. Все было кончено. Я не мог в это поверить.
В следующие дни я надеялся встретить Сесиль и объясниться с ней, бродил по Люксембургскому саду и в окрестностях набережной Августинцев, но она нигде не появилась. Если судить по результату, ложь — самый бесполезный и неэффективный способ решения проблем. Вранье — лучший способ нажить неприятности. Если бы я нарушил идиотское «слово мужчины», которое дал отцу, он бы меня не убил. Мама, возможно, поняла бы, что папа не мог не выручить сына из беды, и простила бы его. Скажи я Сесиль правду, она не перестала бы мне доверять. Я был похож на сорвавшегося с проволоки акробата, который ищет, за что бы ухватиться, и с ужасом понимает, что летит в пустоту.
* * *Бабушка Жанна провела несколько месяцев в больнице, но врачи оказались бессильны, и она мирно скончалась во сне. Дедушка Энцо спал в кресле рядом с больничной койкой, но ничего не почувствовал. Папа собирался на работу, когда дед позвонил и сообщил ему печальную новость. Он рухнул на стул и разрыдался. В последний раз они виделись в Лансе в конце августа. Папа спросил, хочу ли я поехать с ним на похороны. Мама не дала мне ответить, сказав, что я не могу пропускать зачеты, и посоветовала ему объединиться с Батистом. Папа отказался звонить брату:
— Он железнодорожник и поедет поездом.
Папа немедленно отправился в Ланс, а я позвонил дедушке. Телефон не отвечал, я решил послать ему письмо и написал, что все время думаю о нем и бабушке Жанне и хотел бы сейчас быть рядом. Жюльетта подписалась, и мы отправили наше послание.
Через десять дней папа вернулся. Я спросил, как дедушка, и получил странный ответ:
— Не знаю. Но очень надеюсь, что рассудка он все-таки не лишится.
* * *Развеяться я мог только в клубе. Четверг двадцать второго ноября стал особой датой: Кесселя избрали во Французскую академию. Не каждый день твой знакомый становится академиком. Мы знали, что Кесселя выдвинули, но были уверены в успехе его соперника Бриона[149] — слишком многие действительные члены академии были настроены против сына еврейских эмигрантов-космополитов. Мы сидели у радиоприемника и возликовали, когда ведущий объявил об избрании Кесселя. Взлетели под потолок пробки от шампанского, и начался самый грандиозный в истории «Бальто» праздник, проставились даже Жаки и папаша Маркюзо. Когда появился Кессель, на него накинулись с объятиями и поздравлениями. Пришел Сартр и тоже заказал вина для всех. Кессель чокался с каждым из присутствующих и с удовольствием выпивал.
— Мы боялись, что происки некоторых академиков помешают тебе избраться, — сказал Игорь.
— Человек способен на большее, чем сам думает, — лучезарно улыбнувшись, ответил Кессель.
Час был поздний, и я отправился домой. Потом мне рассказали, что пирушка продлилась до рассвета и папаше Маркюзо опять пришлось заказывать новые бокалы.
* * *Каждый следующий день делал отсутствие Сесиль все более невыносимым. Леонид пытался убедить меня, что нельзя терять надежду, что я должен противостоять судьбе и ждать подходящего момента.
— Не теряй надежды, — говорил он. — Она будет не первой женщиной, переменившей свое мнение.
— Как мне ни жаль, я с тобой не согласен, — перебил его Игорь. — Не следует себя обманывать. Они всегда стоят на своем, когда речь идет о важных вещах.
— Неправда! — воскликнул Леонид.
Они затеяли долгий жаркий спор и незаметно для себя перешли на русский. Игорь опомнился первым и снова заговорил по-французски:
— Мы не можем прийти к согласию. Никто не знает, что лучше — ждать и надеяться или смириться и отступиться.
— Завтра будет новый и лучший день. Жаль, что ты так негативно настроен, Игорь Эмильевич. Лично я — оптимист.
— Я тоже, — ответил Игорь. — Худшее впереди. Будем радоваться тому, что имеем сейчас.
Январь — сентябрь 1963-го
1
В клубе был один человек, державшийся особняком. Чуть в стороне от остальных. Он никогда ни с кем не разговаривал. Просто стоял и смотрел, как другие играют в шахматы. Молча. Все его избегали. Я много раз спрашивал, кто он такой, и слышал в ответ: «Не знаю» или «Не твое дело».
Приходил он нечасто, как Лоньон. Появлялся незаметно, исчезал на несколько недель, и никто не обращал на это внимания. Он был худощавый, даже тощий, с трехдневной щетиной на впалых щеках, черными волнистыми волосами, выпуклым лбом, высокими скулами, глубоко посаженными карими глазами, обведенными темными кругами, тонким носом и ямочкой на подбородке. Он не выпускал изо рта сигарету, зимой и летом ходил в старом сером пальто, которое было ему велико, и придерживал полы левой рукой. Заштопанная и не очень свежая нейлоновая рубашка, слишком свободные брюки и стоптанные ботинки делали его похожим на бродягу. Жаки, такой внимательный к пожеланиям клиентов, никогда не спрашивал, что ему принести. Леонид не упускал случая оттолкнуть его плечом, если оказывался рядом, но странный посетитель не отвечал тем же и не пытался избегать Леонида. На праздновании, устроенном в честь избрания Кесселя в академию, я стал свидетелем странной сцены.
Мужчина стоял один, Кессель его заметил, налил бокал шампанского и направился к нему. Леонид кивком привлек внимание Игоря, он догнал Кесселя, когда тот протянул бокал «отверженному», и задержал его руку. Несколько секунд они молчали, потом Кессель поставил бокал на стол и отошел, а Игорь нервным движением смахнул его на пол. Человек без имени отступил назад, обвел взглядом веселую компанию и исчез.
* * *Мне очень не хватало Сесиль. В начале января я подумал, что пора бы нам помириться, и позвонил ей. Механический голос ответил, что номер абонента изменился и мне следует справиться на телефонной станции или поискать в «Желтых страницах». Я пошел к ней домой. В квартире никого не оказалось. Консьержка сказала, что уже два месяца не видела Сесиль и что почта тоже не приходит. В прошлом январе мы желали друг другу счастливого Нового года, а он оказался худшим в нашей жизни. Все знают, что пожелания — пустая формальность, но таков обычай, и они помогают не терять надежду. По сравнению с тем, что нас ждет, прошедший год может показаться вполне пристойным.
Я каждый день приходил в Люксембургский сад и сидел на стуле у фонтана Медичи. На свете нет ничего более идиотского, чем ритуалы, которые мы сами для себя придумываем в надежде задобрить Судьбу. Я был уверен, что однажды именно здесь встречу Сесиль, нужно только запастись терпением и ждать. Даже если Сесиль уехала из Парижа, рано или поздно она вернется и придет в Люксембургский сад. Я брал книгу и читал у фонтана. Время от времени фотографировал. Выбирал какую-нибудь деталь и ждал, когда свет придаст скульптурам затейливый вид. Николя полагал, что пора сменить тему, но мне и в Люксембургском саду хватало сюжетов. За пять лет я сделал сотни фотографий фонтана и окрестностей. Снимал мечтателей, зевак, читателей, студентов, пенсионеров, садовников и жандармов. Ациса и Галатею, лежащих у скалы. От них исходила тайна, необъяснимая, завораживающая, и я не собирался менять тему, пока не разгадаю ее.
* * *Я узнал его по сгорбленным плечам и усталой походке. Он остановился у мусорного бака, достал оттуда газету, устроился на стуле и начал читать «Франс суар» с последней страницы, где печатались комиксы. Потом убрал газету в карман пальто и подставил лицо бледному январскому солнцу. Он сидел, вытянув ноги, и как будто спал. Подошла служительница с рулончиком талонов на оплату и тронула его за плечо. Он вздрогнул, открыл глаза, поднялся и направился к фонтану, что-то недовольно ворча себе под нос, — платить он и не подумал, — и остановился рядом со мной. Я не знал, притворяется он, что не узнал меня, или пытается вспомнить мое имя, и решил помочь ему:
