Любовь и пепел - Маклейн Пола

Когда он повесил трубку, я еще долго держала телефон в руке, пытаясь утихомирить рев в ушах. Если бы кто-нибудь спросил меня много лет или даже месяцев назад, думаю ли я, что Эрнест способен на такое, я бы рассмеялась. Он слишком любил меня, чтобы зарыть мой труд. Но это было настоящее возмездие. По его мнению, предательство совершала я. Я бросила его ради своей работы и собственных целей, и теперь мне придется страдать, как страдал он.

Мне было невыносимо думать о том, что все это значит, или о том, что может понадобиться, чтобы мы снова стали заодно. Я едва узнавала Эрнеста. Его демоны победили, они захватили его, и, похоже, он больше не узнавал меня. Я не видела в нем любви, и это приводило меня в отчаяние.

Хуже момента трудно было найти. Вторжение в Нормандию должно было начаться в любой момент. Я готовилась к нему с октября, изучала то, что мне нужно было узнать, и планировала, как осветить это событие так, чтобы, когда придет время, мой голос прозвучал бы в унисон с другими и я смогла бы рассказать об одном из самых важных моментов в истории войны. Но теперь у меня не было никаких официальных полномочий и никаких гарантий, что все, что я напишу, найдет своего читателя. Как будто я вернулась к началу, когда у меня еще молоко на губах не обсохло и когда я направлялась в Испанию.

Впервые за много лет это воспоминание не принесло мне никакого утешения.

Когда я накинулась на Эрнеста, он лишь нахмурился, его челюсть уперлась в меня, а глаза окаменели.

— Ты давно вынуждала меня так поступить, не переставая провоцировала весь год. Только ты виновата в том, что я наконец пошел на поводу.

— Ты мог пойти в любой другой журнал в мире, абсолютно в любой, но ты выбрал мой. Я не знала, что в тебе живет такая жестокость! — Мое лицо пылало.

— Ну, если повезет, меня разнесет на куски. Тебе бы этого хотелось, не так ли?

— Неужели у тебя больше нет ко мне никаких чувств? — спросила я, но его лицо оставалось безучастным.

Когда я шла по коридору к спальне, у меня закружилась голова. Я протянула руку, чтобы коснуться стен кончиками пальцев, и почувствовала, что безнадежно заблудилась в темноте. И тут я совершенно ясно осознала: если я снова найду свой путь, это будет настоящим чудом.

Глава 71

Эрнест почти сразу же уехал в Нью-Йорк. Он улетел на гидроплане в Шеннон, а оттуда — в Лондон. Сначала я подумала, что в нем еще осталось немного любезности и он попытается и мне найти место в самолете, ведь у меня больше не было представительских расходов, никто не собирался оплачивать дорогу, и я уже потратила свой аванс за «Лиану». Но он сказал, что это невозможно: на самолеты ВВС Великобритании женщины не допускались.

Я обращалась за помощью ко всем знакомым, и в этот самый момент узнала, что Бамби подал заявление о переводе в управление стратегических служб. Почти сразу, как он получил допуск и его обучение было завершено, он вызвался десантироваться в тыл врага — в удерживаемую немцами часть Франции.

«Бам никогда раньше не прыгал с парашютом, а только слышал об этом», — с ужасом подумала я. Мне было страшно за него, и я испытывала чувство вины из-за того, что познакомила его с Ротшильдом и Черчиллем той ночью в Алжире.

Я использовала свои контакты, чтобы получить больше информации, но выяснила лишь то, что он засунул удочку в свой парашютный ранец, прежде чем отправиться во Францию, уверив своего командира, что это радиоантенна. Я молила бога, чтобы Бамби оказался в безопасности, и больше всего на свете хотела снова быть рядом с Эрнестом. Нам следовало держаться вместе, опираться друг на друга. Как еще могли бы мы со всем справиться?

И когда наконец появился шанс уехать, я просто не могла поверить своей удаче. Нашлось место на норвежском грузовом судне, загруженном двухтонными амфибиями «Утенок» и кучей ящиков динамита, которые собирались использовать в день высадки в Нормандии. Я была единственной пассажиркой. На борту не было спасательных шлюпок, не разливали алкоголь, так как на корабле нельзя было перевозить жидкость, и мне не разрешалось курить на палубе. Путешествие должно было занять двадцать дней — достаточно времени, чтобы подумать о том, в каком положении я оказалась и куда мне двигаться дальше.

Единственное, что я знала тогда, так это то, что пустое, гнетущее чувство преследует меня каждую секунду. Почти постоянно я думала об Эрнесте и гадала, не вырезал ли кто-то мое сердце из тела. Я лежала на своей тесной койке, уставившись в никуда, или бродила между неуклюжими машинами, пока мои ноги не превращались в желе. А когда наконец наступала ночь, спала как убитая.

Изо дня в день на море стоял туман. Прохаживаясь вдоль поручней, я отчаянно нуждалась в сигарете или в чем-то другом, что могло бы принести покой, в то время как воздух вокруг нас оставался густым и серым, как бетон. Снова и снова грузовой корабль гудел в темноте, объявляя о своем присутствии. Каждый раз я подпрыгивала, чувствуя, как звук разлетается эхом по всему телу, вибрируя среди ребер в грудной клетке и в позвонках. Будущее выглядело давящим туманом или бесконечной стеной теней. Я тоже стала тенью и обнаружила, что не могу думать о том, что нас ждет впереди, — пусть даже и оставался еще какой-то способ восстановить то, что было у нас раньше. Задача казалась необъятной, а надежды во мне не осталось, теперь она принадлежала другим людям, которые были достаточно сильны, чтобы удержать ее.

День сменялся ночью, по крайней мере, так должно было быть. Солнце вставало и садилось за плотными шторами. Когда мы приблизились к Англии, туман начал рассеиваться, поэтому, просыпаясь, я понимала, что за окном утро. Холодный, чистый ветер гулял по палубе. Он продувал мое шерстяное пальто и хлестал по лицу; но именно это мне и было нужно. Я стояла и смотрела на море, пока не замерзала настолько, что, казалось, больше никогда не согреюсь. Там, в трескучей ясности этого чувства, я действительно могла дышать свободно. Вдалеке виднелись айсберги. Сначала они были бесформенными, просто большими белыми пятнами, похожими на солнечные блики. Но по мере того, как мы приближались, они изменялись, отделялись и становились все более и более отчетливыми, как образцы архитектуры или произведения искусства, прозрачные, яркие, дикие и одинокие. Один из них был похож на лампу джинна, закругленную, закрученную сверху в спираль и полностью сделанную из алмазов. Еще один плавал как гора, в то время как другой отрастил крылья, словно прозрачно-белый голубь, и был пронизан таким сверкающим и вспыхивающим светом, что у меня перехватывало дыхание. Не существовало на свете ни одной причины, чтобы вновь обрести надежду, но в тот холодный восхитительный момент я ничего не могла с собой поделать.

Глава 72

Когда мое норвежское грузовое судно наконец причалило в Ливерпуле, я взяла вещи и сошла на берег. Здесь я почти сразу же столкнулась с двумя корреспондентами, которые рассказали об Эрнесте. Два дня назад после вечеринки он попал в автомобильную аварию на площади Белгрейв. Водитель был пьян и въехал в стальную цистерну. Эрнеста швырнуло на лобовое стекло, он ударился головой и ушиб оба колена. Его доставили в лондонскую больницу с серьезным сотрясением мозга.

Я сразу же помчалась к нему, не дожидаясь окончания рассказа. Даже несмотря на все наши трудности, мне необходимо было навестить его. Я боялась потерять своего мужа после всего, что было. Мы поступали так глупо, отталкивая друг друга, когда любовь была единственной вещью, которая имела смысл, учитывая происходящее в мире.

Когда я нашла его палату, я была готова сказать и сделать что угодно, но мне едва удалось протиснуться внутрь. В палате устроили настоящую вечеринку с коктейлями. Кто-то принес дополнительные стулья, и знакомые Эрнеста, развалившись в них, веселились и рассказывали истории. Дюжина или больше пустых бутылок из-под виски валялись под кроватью Эрнеста, на которой он бодро сидел и ничуть не удивился, увидев меня. Если не считать огромной белоснежной повязки, обмотанной вокруг его головы, как тюрбан какого-то самозваного паши, он выглядел совершенно здоровым.