Дом Кёко - Мисима Юкио

Сегодняшняя толпа в баре явно только что получила жалованье. Наконец, освободившись от подноса, подошла Тамико. Они перекинулись парой фраз, и Тамико упорхнула. Снова подошла. И опять сразу же исчезла. Кёко постепенно теряла терпение.

Кёко пила фраппе с мятным ликёром. Повторила уже две порции. Равнодушно отвечала молодому бармену, который осторожно заговаривал с ней. Рассердилась, решив, что в глазах бармена выглядит как брошенная женщина.

— Какой он из себя, тот мужчина?

— Так… — Тамико задумалась. В памяти у неё ничего не задерживалось, ухватить взглядом внешность она не умела, и, чтобы примерно описать недавно виденного сыщика, ушло немало времени. — Ну, худой. Дурацкая манера говорить…

Тут её позвали, и она опять убежала. Кёко была абсолютно трезва.

Осмотрела одну за другой винные бутылки, выстроившиеся на полках. Лиловатая жидкость — ликёр в бутылке в форме Эйфелевой башни. Ром — на этикетке картинка с танцующими в тени тропического дерева чернокожими мужчинами и женщинами. Кёко искала глазами бутылки из Нью-Йорка. В такое время Сэйитиро следовало быть рядом.

Кёко догадалась, кто нанял частного сыщика. Муж, с которым она рассталась. Она не хотела его вернуть, но, с другой стороны, чувствовала, что не сможет дальше вести привычную жизнь. Временами Кёко, приукрашивая события, думала, что ещё один период времени подошёл к концу. Тот, который не должен кончаться. В школьные годы такое чувство возникало у неё в конце каникул. Нельзя обрывать хороший отдых. Иначе обязательно остаётся привкус чего-то незавершённого.

Опять наступают серьёзные времена. Очень серьёзное время отличников, время ботаников. Опять полное единение с миром. Возрождение ценности ненужных вещей: человека, любви, желания, идеалов. Последовательное обращение в другую веру. И самое мучительное — полное отрицание руин, которые они так любили. Не просто руин, видимых глазу, но даже невидимых!

Кёко, гоняя кубики льда, увидела, что зелёный ликёр ниткой пролился на внешнюю сторону стакана. Напиток до середины наполнял коротко обрезанные соломинки из восковой бумаги и, как при уколе, стекал каплями. Но зелень пролитого ликёра слилась с чёрным, как смоль, покрытием стойки.

«Я шутила, как это делает скучающий мужчина, — подумала Кёко. — Цеплялась за некие абстрактные шутки. Женщине не следует так поступать. Но кажется, с тех пор как рассталась с мужем, я только так и поступаю. И всё же я всегда была довольна».

Несколько компаний разом отправились на выход. Тамико наконец-то освободилась и вернулась к Кёко.

— Скорее дай мне… Скорее дай мне зеркальце! — попросила она.

Кёко достала из сумочки пудреницу, открыла крышку и передала её Тамико. Та поднесла пудреницу к глазам и слегка прихватила пальцами с красными ногтями правое веко.

— Нормально, а то мне казалось, что, когда я опускаю веки, там что-то липнет. Будто клеем намазано. Вдруг так сразу почувствовала. Вроде ничего особенного. Просто не выспалась.

И Тамико принялась с жаром пересказывать только что услышанную от посетителя историю о привидениях осенней ночью на Гиндзе. Там около трёх часов ночи почти никто не ходит. Это дьявольский час, на улице всё смолкает, даже кошек нет. И в это время по ярко освещённой улице без расписания едет трамвай с единственным пассажиром — седой старухой.

Кёко хотела вернуться к разговору о частном сыщике, но сначала потребовала отдать пудреницу. Она прекрасно знала, как спокойно Тамико присваивает чужое.

— Так что он спрашивал?

— Про мужчин, часто ли бывают.

— Надеюсь, ты глупостей не наговорила.

— Только правду. У госпожи Кёко много друзей-мужчин, но чтобы дела сердечные — этого она не любит, потому никаких скандалов.

— Что поделаешь, это правда. — Кёко криво усмехнулась. На тонких губах блеснула губная помада. — Что ещё?

— Выспрашивал, на что живёте. Я сказала, что подробностей не знаю, но вроде бы устраивает за членские взносы вечеринки.

Кёко молчала.

— Прости. Не стоило об этом говорить? Забыла совсем, ты как-то говорила, будет плохо, если станет известно в налоговой инспекции.

— Да ладно. Вряд ли частный детектив бросится в налоговую инспекцию. Так что всё нормально, — задумчиво ответила Кёко. Ходили слухи, что муж, с которым она рассталась, преодолев свою леность, хорошо заработал на корейском вопросе. Стеснённые обстоятельства Кёко, пожалуй, не огорчат его. Он может воспользоваться своим финансовым превосходством, чтобы великодушно обеспечивать дочь, живущую в обедневшем доме. Кёко вдруг вспомнила запах псины в закрытой комнате.

— Слышала, Сюн-тян будет бороться за титул чемпиона? — спросила Тамико.

Кёко ответила, что не знает. Они договорились, если он пришлёт билеты, пойти на матч вместе. А если билетов не пришлёт, то Кёко, скорей всего, не пойдёт. Этот мир раскалённой силы сейчас не годился для её душевного настроя. И потом, ей нравились следы боя на лице Сюнкити, а не сам бой. По лицу Сюнкити всегда бродили чувства, навевавшие образ свежей чёрной земли кострища. Чувства, напоминавшие о свежих, промытых ливнем руинах. Если подумать, Кёко больше любила его, когда он не дрался. Другими словами, его руины.

— Пойду, — внезапно сказала Кёко.

— Постой. Не станем ждать до закрытия. Сейчас я как-нибудь отделаюсь от посетителя, с которым договаривались. Может, спокойно выпьем этим вечером? Можно позвать мальчиков и поехать в ночной клуб. У Мануэля со вчерашнего дня выступает индийский фокусник, говорят, безумно интересно.

Кёко отказалась, не дослушав до конца. Когда Тамико вышла с ней на улицу, на дороге раздался страшный шум. От ветра упала вывеска соседнего кабаре. Под ногами опять летал бумажный мусор, пустые конфетные обёртки. Тамико предлагала её проводить, но Кёко покачала головой:

— Ты ведь не знаешь, сможешь ли сразу поймать такси.

Кёко отстранённо улыбнулась. Её радовала мысль, что она в одиночестве будет шагать навстречу порывистому ночному ветру.

Сюнкити, не сняв пояс чемпиона, вернулся в комнату ожидания.

Пока рефери объявлял о присвоении Сюнкити титула чемпиона Японии, зрители, отвернувшись от ринга, быстро расходились. Вовсе не потому, что Сюнкити им не нравился. Победа одержана, теперь, когда очередной чемпион назван, люди хотели скорей вернуться к мирному домашнему очагу. Здесь, можно сказать, публичный дом, где торговали силой, а они были толпой гуляк, которые сделали своё дело и не оглядываясь уходят из увеселительного заведения.

Сюнкити ещё не приходилось спокойно, не спеша, рассматривать чемпионский пояс. Вещица блестела, но пока он просто чувствовал на талии что-то тяжёлое и грубое. Вспышки фотоаппаратов ослепляли светом его стянутую поясом фигуру, а между тем Сюнкити непрерывно думал об этом поясе. Это было самое близкое его телу понятие.

По пути к комнате ожидания он чувствовал взгляды самых преданных болельщиков, оставшихся в зале, слышал их шёпот: «Ой, смотри, это чемпионский пояс!» Но Сюнкити не хватало смелости, чтобы спрятать его под накинутый на плечи халат или снять и рассмотреть. Его поддерживали лишь неясная, огненная боль и восхищение поклонников. Верхняя часть пряжки холодила кожу на животе. Золотое прикосновение славы… И опять-таки, чемпионский пояс просто плотно облегал тело, он казался отдельным, прочным, чужеродным объектом.

«Вот вернусь в комнату, сниму и хорошенько рассмотрю», — подумал Сюнкити.

Но стоило ему войти в дверь, как на него налетел Ханаока, обхватил за талию и содрал пояс. Он был донельзя возбуждён и неуправляем.

— Взяли! Взяли! Наконец-то взяли! — кричал Ханаока, убеждая каждого, что у него «верный глаз».

Он заявил, что хочет сам в этом поясе сфотографироваться вместе с Сюнкити. На животе, который только и выдавался на его хилом, маленьком теле, пояс не сходился, и Мацуката помог ему увеличить размер. Сюнкити заключил, что в руках этих людей ореол славы данной вещи поблёк и большая, золотого цвета пряжка, издевательски поблёскивая, развивает собственную бурную деятельность. Наконец буйство Ханаоки поутихло, пояс с него сняли, и он перешёл в руки Мацукаты.