Олег Стрижак - Город
Еще какое-то время я сидел в кресле, с фужером кеяьяку в руке. Так, ненавязчиво, изгнали меня из высшего круга игроков Города. (Суки, машинально и с безразличием подумал я; конечно: когда я, в последний мой вечер, снял сорок две тысячи…) И даже это меня не затронуло (…и даже привычная поза пораженца, в кресле, в пальто, и перчатка на левой руке; короткие гудки…).
…Значит — было всё.
Лишь теперь я вспомнил всё.
И голос мальчика явственно звучал: сей Грандисон…
Конечно. Я хвалился игрой (и, нужно думать, делал это весьма неприлично… — а чем же прикажете мне хвалиться, если мальчик вышиб из-под меня твердь за твердью?..); я хвалился везеньем и вечным выигрышем. Хмурый мальчик чуть улыбнулся, и произнес: сей Грандисон был славный франт; игрок; и… гвардии десант.
Я ударил его: через стол!.. такой удар невидим. Очевидцы замечают лишь его последствия. Мои подчиненные, на втором году диверсионной выучки, умели, пока человек может моргнуть, нанести три и четыре таких удара: а вот угадать такой удар и уклониться от него… умели из подчиненных моих — ой не все…
А мальчик уклонился. Уклонился, будто я лениво намерился почесать его за ухом. И ничего не отразилось в его лице: только внимание…
…я попал! (я же не на поражение бил!..), — и мальчик (с удовлетворением, боевым, отметил я), изменившись в лице, начал медленно оседать… проваливаться: в грязный пол.
Вздох ужаса: грянул, мучительной, длительностью, над грязным, под желтою лампой, столом.
И тогда я, зашедшись в бешенстве (я был невыразимо пьян), погнал всех вон; всех: и гостей, омерзительно пьяненьких, и хозяина, и нежных и доверчивых, несчастных, злосчастных девочек. Вот как все оно вышло…
XXVОтчего-то, к хозяину комнаты, где я набезобразничал, я звонил не из дому, а из телефона-автомата, с вечерней набережной Фонтанки, возле клиники Военно-медицинской академии (…дождь, дождь: в черноте, за стеклами, дождь: каплями и струйками по стеклам кабины… перед тем, как решиться позвонить, я довольно долго бродил под дождем вдоль Фонтанки, где горели вечерние окна, для чего-то зашел в подворотню: лампочка, кирпич ободранных стен. И грязная лужа, и доска в ней: находились на месте. Здесь я бежал за уходящим мальчиком, здесь спьяну упал… Всё мне было предъявлено и вменено…)
Ну, сказали в трубке. Я представился. Хозяин долго думал. А, сказал он, я уж думал, ты умер. Зачем?.. Умер, и всё. Тут куртка твоя, на. меду. пиджачишко. Бумажник: куча денег, рублей восемьсот. Я что… забыл? Нет; этот… мальчик принес. Чтобы на него не подумали. Извинился, что не смог принести тебя. Он что… рассказал? Ну; что делалось в подворотне, я видел; из окна. Мальчик очень красиво поведал, как на набережную: тарелка с мигалкой, и гуманоиды тебя увезли. Извини, мы допили с ним твой коньяк. Как его зовут?.. Хрен его знает. Возьми свое имущество; и туфли на резиновом ходу. Забери, а то я переезжаю. Куда, машинально спросил я. Кооператив купил. Книжка у меня вышла (все пишут книжки, со злобою подумалось мне…), премии: набежало. Занял еще. Кандидатскую защитил; вот диплом и отмечали. (Хорошенькие дела, подумалось мне.) А какая тема диссертации? Ты не поймешь, засмеялся он (…его не то чтобы высокомерие, но отсутствие уважения: что и у девочки моей, у жены, у проректора…). Назови! И он назвал: сочетание длиною слов в восемь, из которых я сумел опознать: бескоординатные, не очень отчетливо представляя, что это слово значит. Поздравляю, сказал без сердечности я; и повесил трубку. Вечер, и дождь…
XXVI…любил закрытые для непосвященных кабачки: в доме писателей, доме киношников, доме ученых, доме архитекторов, доме композиторов, где все знакомы, где найти можно давних друзей, приятно поговорить, узнать все новости и все сплетни, и где даже побоища, выяснение отношений давно назревших, протекают с семейною трогательностью и в непринужденности. Вечер семнадцатого ноября все еще длился и близился к ночи, когда я, взбежав по ковровой лестнице дворца, где прижились театральные люди, легко и почти весело вошел в дымный зал ресторана, и душевный знакомец мой, актер Мишенька, из Комедии, приветственно и приглашающе махнул мне: иди к нам!.. Мишеньку я любил, и вечер в компании с ним обещал беседу изящную, легкую, блистательно остроумную-злую. Мишенька бог был в насмешливом и безжалостнейшем злословии: за что и бывал бит не раз, но актерская жизнь в терпении, а Мишенька был неистребим; ему было лет сорок с лишним, вечный неудачник, актер невезучий, сочинитель каких-то неизвестных пьес и халтурных текстов для телевидения, октябрятских речёвок,
двусмысленных до неприличия, я искренне презирал всех, кто к сорока ничего не добился, людей ничтожных и пропащих; но Мишеньку я любил… и я без раздумий, и даже в некотором удовольствии, отвечая на шумные приветствия из всех углов, из-за каждого столика, пошел к изрядно уже набравшейся компании Мишеньки… и Мишенька, уже поднявшись навстречу мне, с актерской торжественностью и широтой, расплескивая красное вино из воздетого излишне бокала, закричал влюбленнейше, с актерскою звучностию и с подачею текста, на весь, дымный и пьяный, зал:…вот он! сей Грандисон был славный франт! игрок.!… и Гвардии Десант!
XXVII…засмеялись; и я улыбнулся: вежливо и обаятельно; и принужден был (следя, чтобы Мишенька у не залил меня вином!..) ощутить на щеке своей мокрое, любящее Мишенькино лобзание (…актерская низменная манера; поцелуй двух Иуд…), и присел к их столику (…мне мигом нашли, притащили тяжелый стул…), и выпил их дешевого красного вина, внимая вежливо и с улыбкой утомительному до оскомины, актерскому трёпу; кто-то с чувством вздохнул, что неплохо бы водочки!.. и чего-нибудь закусить, и я пропустил вздох этот искренний, точно он и не звучал: нет, юноши, с холодной и почти наслаждающейся злостью подумал я, нынешним вечером меня вы не выставите… (не знаю, как сейчас, а в ту пору в актерской братии жил термин выставить: то бишь, заставить какого-нибудь лопуха, вроде меня, раскошелиться щедро на выпивку и жратву… и дело даже не в выпивке и жратве, хотя выпить после вечернего спектакля очень хочется; чтобы сбить к чертям всё дергающее возбуждение, да и не после спектакля выпить тоже хочется, — тут еще дело в искусстве выставить, в благороднейшем удовлетворении: чтоб похвалиться наутро, с больной головой, что вчера того козла на семьдесят рублей выставили… Терпеть не могу актеров! народец вздорный, пустой, истеричный, изломанный, с чудовищною претензией на исключительность: и не представляющий из себя ничего… вот как кувшин; нальешь в него мед, будет кувшин с медом, нальешь молоко, будет кувшин с молоком, вечером принц датский, утром серый волк, вечером бригадир вальцовщиков… и сидят ведь за рюмкой, и горько жалуются, что они люди худшей, самой зависимой в мире профессии: ну, в профессию их никто пинками не загонял, и не видел я, чтоб из актеров уходили, ничто так не губит, как сказочное их, возле-сценическое безделье, в жизни моей не видел худших бездельников, и худших циников, актер не профессия, а вывихнутость психики, говорить, стоя у рампы, выкрикивать в зал какие-то весьма зажигательные слова, причем с непостижимой искренностью: и через час, за рюмкой, глумиться над теми словами с безжалостностью и веселостью матерной — изумляющей… народец ничтожный, невежественный — вопиюще, безграмотный, как извозчичья лошадь, и все они неудачники, все — несостоявшиеся Качаловы и Ермоловы, завистники, склочники ядовитейшие, таланты загубленные, и с чего же им быть Качаловыми, если простейших вещей не умеют, трех шагов по сцене ступить, искушенные лишь в интриге, удручающие бездельники, видеть нужно, как бродят они за режиссером и с тоскою бубнят: а кто я? а про что здесь играть? и в жизни у них: всё заёмное, и речи, и интонации, и жесты, и движения души, в кино Смеются, что актер — одноклеточное: вот, на съемке, поставят лохань с винегретом, три копейки за килограмм, и актер же умрет, если все не сожрет, восемь дублей будут снимать — восемь лоханей сожрет, и оторваться не сможет… принц датский; и вечное, невероятное их презрение ко всему, что не Театр; и вечная, как у болонки, жажда внимания, вечная жажда, даже за рюмкой, играть, что-то изображать; говоря по-русски: придуриваться… быть кем-то, лишь не собой; потому что сам ты: ничто… кто я? кто я? фигляр ты; и всё тут… водочки им; выставить меня захотели!.,), и, допивая, лениво, бокал вина красного, и с презрительной холодностью глядя на крйвляния Мишеньки, я вдруг — понял:…ведь это он… сволочь, сплетник, собака, ничтожество, анекдотист, бонмотист; за две строчки в речёвку отца родного продаст… это он разнес Грандисона по Городу… и я даже глаза прикрыл, и зубы стиснул; потому что в глазах у меня почернело; я представил, я мог представить, что при этом, милейший друг, Мишенька, обо мне говорил, Мишенька, интригующе и негромко сказал я, и улыбнулся: у меня важный вопрос… можно здесь; но здесь… Понимаю! сделал жест Мишенька.
