Станислав Олефир - Колымская повесть
Вот он взял да и подарил каждому соседу по щенку. Теперь никаких подписей собирать не нужно, и все соседи стали как бы родня.
Пастухи посмеялись над предприимчивым любителем болонок, а Кока сказал, что, как только поедет в Магадан, обязательно купит бабушке Мэлгынковав этих собак.
— А тех, что сейчас у нее, раздадим по другим бригадам, — предложил я. От настоящих оленегонок не откажется ни один пастух.
— Зачем отдавать? — удивился Прокопий, сегодня утром больше всех ругавший щенков и даже пытавшийся стукнуть самого азартного палкой. — Не надо никому отдавать. Ты же видишь, как бабушка Мэлгынковав их любит! Пусть и эти тоже вместе с болонками живут. Ей от этого, знаешь, как весело будет!..
Я думал, пасти оленей может только специальная порода собак-оленегонок. Но, оказывается, эту работу довольно часто выполняют самые заурядные дворняги. Для этого достаточно иметь проворные лапы и звонкий голос. И еще: пастушья собака должна быть доброй. Злая, порвет оленей и вместо пользы от нее один вред.
У деда Хэччо две собаки. Огромный угольно-черный Гэлрикэ и маленький, чуть крупнее обыкновенной кошки, Чивкичан. Имена пастушьих собак на виду. Шерсть у Гэлрикэ черная, прямо блестит на солнце. По-эвенски это и будет «пес с черной блестящей шерстью». Чивкичан — и того проще — «птенчик». Мне непонятно только, почему дед коряк назвал собак по эвенскому? Или они достались ему от кого-то из эвенов?
Дед Хэччо берет их на дежурство по очереди, и они хорошо знают, когда у них смена. Вчера дед Хэччо целый день ремонтировал нарты, собаки слонялись без дела, и сегодня, собираясь на дежурство, он решил взять с собою Гэлрикэ. Этот пес сильнее Чивкичана, к тому же, успел хорошо отдохнуть. Но Гэлрикэ только вильнул хвостом и отправился за палатку спать. Сегодня, мол, не моя очередь и нечего потакать захребетникам.
Чивкичан ничуть не против. Хотя ему всего восемь месяцев, давно усвоил пастушью науку и гоняет трехтысячное стадо так, что только тундра гудит под копытами. И сколько в его лае неподдельной обиды, что, кажется, Чивкичан, и вправду, понимает всю никчемность поведения оленей. Каждому, мол, понятно, что забираться в стланиковые заросли — занятие глупее не придумаешь. Можно заблудиться, отстать от стада, к тому же в стланиках полно медведей. Так нет же — лезут и лезут, а ты за ними гоняйся!
Словно сознавая, что несет важную службу, этот узкомордый с поджарым тельцем и тонкими лапами щенок ведет себя очень достойно. Не дается погладить, а на отдых устраивается совсем в стороне от костра. Когда мы принялись за обед, он даже не посмотрел в нашу сторону, хотя со вчерашнего вечера у него во рту не было маковой росинки. Собак здесь кормят один раз в сутки, и о тех, кто поступает иначе, дед Хэччо коротко говорит:
— Дураки! Совсем портят собак.
Мне жаль Чивкичана, и я тайком от хозяина бросаю ему кусочек мяса. Чивкичан какое-то время вопросительно глядит на меня, затем съедает угощение и с достоинством удаляется к ручью.
Но все равно ребенок остается ребенком. Увидев скачущий по берегу ручья сухой ольховниковый листок, тут же вприпрыжку гонится за ним, накрывает передними лапами и принимается играть. То поймает, то пустит лететь по ветру, то чакнет зубами.
Мой напарник уложил чайник и кружки в рюкзак, мельком взглянул на Чивкичана и рассудительно произнес:
— Старательный собака, только очень жирный. Потеть будет. Зимой совсем шерсть с себя сдерет.
Впервые слышу, что собака может зимой потеть, и не понимаю, с какой стати при этом сдирать с себя шерсть, но на всякий случаи поддакиваю деду. Мол, и вправду, собака довольно старательная, но жирновата и с морозами может остаться без шерсти. Если начать проявлять сомнение в словах деда Хэччо, он обидится, и будет молчать до конца дежурства.
Чтобы поддержать разговор, произношу как можно убедительнее:
— А вообще-то хорошо, что жирная. Зимой меньше в палатке сидеть будет. Худая — чуть захолодало — впереди хозяина в палатку ломится.
— Не-е, — возражает дед Хэччо. — У меня в сорок третьем году собака никогда даже к яранге не подходила. Совсем дикая была. За три года даже не погладил ни разу. Я ее в петлю поймал.
— Заячью? — понимающе спрашиваю я. В настороженные на заячьих тропах петли часто попадаются лисицы, рыси, росомахи и, конечно же, собаки.
— Не-е, — снова тянет дед Хэччо. — Из норы петлей вытащил. Дровозаготовители возле Омолона деревья пилили, а там нора. Вокруг шерсть заячья, перья от куропаток, кости разные. Они подумали, там лисица живет, с ружьем в кусты спрятались, а из норы собака вылезает. Наверно, убегала от кого-то из охотников, а может от пастухов? Бывают собаки очень гордые, их чем-нибудь обидят, они в тайгу убегут и живут там, все равно, что дикие. Вот и эта так. Дровозаготовители ее застрелили, потом мне говорят: «Там собака лежит. Можешь шкуру снять. Пригодится».
Когда война была, нас заставляли всякую чепуху заготавливать. Даже с бакланов, утка такая есть, каждый должен был сдать двадцать шкур. Из собак тоже сдавали.
Я пошел в распадок, нашел собаку, а она вся замерзла. Нарубил веток, устроил большой костер, жду, когда собака оттает, чтобы шкуру снять хорошо, а из норы, где она раньше жила, щенки выглядывают. Маленькие, проворные, глаза блестят, и уши вот так наставляют. И что интересно — совсем не пищат. Голодные, наверно, мать давно убили, а все равно не пищат. Даже звука не слышно. Из норы немного высунутся, посмотрят и снова спрячутся. Я петлю сделал и быстро одного поймал. Потом шкуру с этой собаки снял, а щенка за собою повел. Дровозаготовители говорят, что не будет щенок за тобою бежать, а он все равно побежал.
— А остальные щенки куда подевались? — спрашиваю деда Хэччо.
Тот разводит руками:
— Куда им деваться? Сдохли или совсем замерзли. Тогда морозы сильные были, а мне только один был нужен. Шкура из них плохая, даже рукавицы не пошить. Из баклана и то лучше.
— Как вы его назвали?
— Так и назвал — Мэнни. Дикий, значит. Хорошая собака. Утром еще сплю, а она уже в тайгу убежала, белку отыскала и лает. В ярангу совсем но ходила. В кустах гнездо сделает, чтобы дым даже туда не доходил, и там спит. Никакого мороза не боялась, а костра сильно боялась. Ни разу близко не подходила. Я ее зову, она только посмотрит и отвернется. Даже хвостом не шевелит. Ела тоже очень мало. Эти гады, — дед Хэччо ткнул пальцем в сторону Чивкичана, — целый день ели бы и все равно голодные. Мэнни одну белку сваришь — на два дня хватало. Тоже, как Чивкичан, играться любила. Только Чивкичан листьями, а Мэнни перьями. Найдет то место, где лисица или ястреб куропатку съели, и начинает перья лапами гонять. Наверное, помнила, как возле норы игралась.
