Майкл Каннингем - Избранные дни
Катарина смотрела прямо перед собой. Руки она снова сложила между колен.
— Все у нас получилось, — сказал Саймон.
— Да, — откликнулась она.
— Ты молодец.
— Ты тоже.
— Я таков, каков я есть, и не жалуюсь. Осталось понять, что делать дальше.
— Куда ехать.
— Точно. Я помню, что обещал достать ховерпод.
— Да.
— Собственно, это не так просто. Со старыми корытами я разбираюсь в два счета. Противоугонные системы ховерподов — совсем другое дело.
— Мы едем в этом?
— Пока хватит хода. Эти штуки ездят на бензине. А за пределами Старого Нью-Йорка бензина нет.
— Мы едем, пока хватит хода.
— Если повезет, если нам очень повезет, на этой машине проедем через весь Нью-Джерси. В другом штате я попытаюсь что-нибудь сообразить. В смысле средства передвижения.
— Куда мы будем ехать? — спросила она.
— Ничего не имеешь против Денвера?
— Денвера… — Она произнесла название города с озадаченным присвистом.
— Как тебе понятнее объяснить?.. Постараюсь покороче. Я — симул. Знаешь, кто такие симулы?
Катарина не отвечала. Ей словно отказал дар речи. Она молча смотрела в разбитое окно на кусты и заросли сухой травы. Мимо пролетел пустой пакетик из-под мармеладных мишек.
Саймон сказал:
— Я — экспериментальный. Меня сделали в компании «Байолог». Слышала про такую?
Катарина молчала. Он тем не менее продолжил:
— «Байолог» вовремя не подсуетилась и осталась без патентов в области генетики животных, где крутились большие деньги. Зато под шумок, сыграв на путаности законодательства, обзавелась патентами на разработки по генетике человека. Но извлечь из них реальную прибыль «Байологу» никак не удавалось — озабоченность общества, ну ты сама понимаешь. В конце концов маркетологи компании нашли, казалось бы, идеальную нишу — производство гуманоидов для дальних космических путешествий. Существ живучих и надежных, умеющих мыслить абстрактно и способных расположить к себе обитателей иных миров, но чтобы при этом их не смущала перспектива сорока- или пятидесятилетнего полета, из которого они, скорее всего, никогда не вернутся.
Но и тут все было не так просто. «Байолог» привлекала к сотрудничеству каких-то никому не известных людей из новорожденных высокотехнологических компаний, хорошо им платила, но оставляла за собой возможность, в случае неудачи экспериментов, отрицать свою причастность к ним. Одним из таких сторонних специалистов был Лоуэлл, Эмори Лоуэлл из Денвера. Лоуэлл нашел способ объединить определенные разновидности клеток с классической электромеханикой — получался механический скелет, но обросший биомассой. На вид неотличимо от человека. Приблизительно по тому же принципу, что у «Чиа-пет».[43]
«Чиа-пет»… Откуда он о них знал? Должно быть, то была шутка Лоуэлла — тайком от всех он прошил знание о них в его микросхемах. Таким же образом Саймону досталось представление о PEZ,[44] мистере Баббле[45] и лосе Буллвинкле.[46]
— Когда-то «Чиа-пет» были модной новинкой, — объяснил Саймон Катарине. — Глиняные барашки и другие животные, из которых росла трава. Короче, не важно… У «Байолога» стало плохо с деньгами, и компания начала наседать на Лоуэлла, требовала поскорее передать ей готовые образцы. Лоуэлл упорно отказывался. Настаивал, что за полгода-год сумеет довести нас до ума, создать существа из плоти, которая обладала бы таким замечательным свойством, как самовосстановление, но так, чтобы они не были способны к высшим проявлениям человеческой природы. Чтобы они не мыслили абстрактно, не испытывали бы эмоций. Поскольку производить и потом отправлять в космос таких существ, обладающих этими качествами, некоторые считали неэтичным.
Катарина смотрела прямо перед собой. Саймон решил исходить из того, что она его все-таки слушает.
— С опытными экземплярами вышло несколько осечек, но их благополучно замолчали. Моя серия была третьей. К тому времени как меня создали, «Байолог», полностью исчерпав запас времени, терпения и финансов, вопреки протестам Лоуэлла приступила к производству. Вокруг нас поднялась неслабая шумиха, но большого успеха на нашу долю не перепало. Крупных заказов не было, а потом, после открытия Надии, потихоньку прекратились и исследования дальнего космоса. «Байолог» всплыла брюхом кверху. Но Лоуэлл, по слухам, рук не опустил и продолжал работать. Говорят, он чувствовал себя виноватым, что его детище осталось каким-то недоделанным. Что он придумал, как изменить программные коды, чтобы мы…
— Чтобы что? — спросила Катарина. Выходит, она и вправду слушала.
— Ну… Грубо говоря, чтобы мы стали больше похожи на людей.
— Ты хочешь?
— Чего-то такого я точно хочу. Чего-то мне не хватает.
— Не хватает.
— Не знаю, как это назвать. Если честно, чувства меня не больно-то интересуют. В смысле, всякие там тюти-пути… Но я не умею почувствовать кое-что из того, что чувствуют люди. Например, я понимаю, что такое красота, мне известно это понятие, я знаю критерии, но ее не чувствую. Бывает, что кажется, еще чуть-чуть — и почувствую. Но никогда так чтобы наверняка.
— Тебе нужен строт.
— Извини?
— Строт. Другое слово не знаю.
— Ладно. Пускай мне не хватает этого самого строта. Я чувствую, что существует нечто потрясающее, чудесное и восхитительное, что мне никак не дается. Оно мне снится. Я, к твоему сведению, вижу сны. То и дело кажется, что достаточно протянуть руку… И тут оно ускользает. Вечно я оказываюсь у порога, который мне никогда не переступить. Мне надо либо заполучить это, либо навсегда от него избавиться.
— Мы едем в Денвер, — сказала Катарина.
— Мне нужно в Денвер. У меня сидит в мозгу, что надо быть в Денвере двадцать первого июня этого года. Просто дата и место — Денвер. Мысль об этом все время гудит, бьется в голове, как привязчивая мелодия. У Маркуса было то же самое. Зачем-то в нас ее запрограммировали.
— Мы едем в Денвер, — повторила она.
— До Денвера больше тысячи миль. Не исключено, что мы проделаем их понапрасну. Лоуэлл может давно уже заниматься чем-то другим. Может быть, он умер. Когда все начиналось, ему было немало лет.
— Увидим.
— Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это впитал в себя.
— Да, — сказала она.
Почти весь Нью-Джерси они проехали молча. Стемнело. На небе появились звезды. Слишком быстро они разогнаться не могли — ветер дул им в лицо через выбитое лобовое стекло, а на дороге было полно выбоин, в которых без труда спрятался бы двухлетний ребенок. Каждые три минуты Саймон смотрел на указатель уровня топлива. И только убеждался, что его остается все меньше и меньше. Брюс Спрингстин, только закончив песню, сразу заводил ее снова.
