Лия Флеминг - Спасенная с «Титаника»
– В нашей квартире живут другие люди. Мне пришлось забрать все вещи, они стоят упакованные наверху. А где мы будем жить?
Упоминала ли Селеста об этом переезде? Наверняка что-то говорила, но память у Мэй сейчас дырявая, как решето. Ее охватила паника.
Мать и дочь вернулись в столовую на чай. Угощение не лезло в рот Мэй, она смогла съесть совсем чуть-чуть, хотя усиленно старалась изображать удовольствие. Элла, придвинув стул к столу, щебетала как птичка, одновременно расправляясь с булочками. Селвин куда-то исчез. Мэй не сводила глаз с настенных часов, но, когда подошло время уезжать, обнаружила, что ей вовсе не хочется надевать плащ и шляпку.
– Что скажешь про сад? – поинтересовалась Селеста. – Из меня огородница никудышная. Я донимаю Селвина, да только он еще хуже меня.
– Тогда подайте объявление, что вам нужен садовник, – предложила Мэй. – Участок довольно большой.
– Я тут подумала, если бы ты согласилась научить меня, как что делается, и помогала бы мне…
– Гм… Мне ведь придется искать работу, когда я выйду из… – замялась Мэй.
– Я это и имела в виду, Мэй. В доме для всех хватит места. Элла уже живет у нас. Не хотела бы ты тоже перебраться сюда и помогать по хозяйству и в саду?
Мэй вдруг ощетинилась, словно еж.
– Ты и так очень много для меня сделала. Не хочу повиснуть у тебя на шее, как тот самый альбатрос из поэмы[19]. Спасибо за предложение, Селеста, это очень любезно с твоей стороны, но я должна самостоятельно стоять на ногах.
– И чем же плохо жить здесь и «самостоятельно стоять на ногах» на знакомой земле? Нам эта идея очень даже нравится, правда, Элла?
– Значит, вы обо всем сговорились за моей спиной? А мое мнение насчет воспитания дочери кого-нибудь интересует? Вижу, она тут уже прижилась. – Мэй встала из-за стола. – Мне пора ехать.
– Мэй, я совсем не хотела тебя обидеть. Просто решила, что всем нам не помешало бы проводить вместе больше времени, дать детям возможность подружиться… Пожалуйста, не расстраивайся.
Мэй видела, что Селеста искренне огорчена ее резкими словами. Она вывела Эллу в коридор и закрыла за ней дверь.
– То, что я нахожусь в дурдоме, не дает никому права считать, будто у меня нет гордости, – сказала она Селесте.
– То, что ты была больна, не дает тебе права отказываться от моего предложения, даже не обдумав его как следует. Когда-то ты назвала себя затворницей. Я знаю по письмам, как тебе пришлось воевать с Флорри Джессоп и прочими. Нам многое известно друг о друге. Насколько я поняла, Элла не догадывается, что была в числе пассажиров «Титаника», хотя зачем делать из этого страшный секрет, понятно тебе одной.
– Да, ты знаешь обо мне все, а я о тебе – ничего, за исключением того факта, что ты сбежала от мужа. У друзей нет секретов друг от друга.
– Тогда, пожалуй, самое время открыться тебе, как я открылась Селвину. Я сбежала от мужа, потому что он был грубым скотом. После моего возвращения из Нью-Йорка на пять дней позже веленого он избил меня до полусмерти. У каждого свои проблемы и печали, Мэй. Не всем так везет с супругом, как тебе повезло с Джо, пусть даже твой брак продлился недолго. Видишь, тайны есть не только у тебя.
Селеста посмотрела Мэй в глаза, и обе залились слезами, крепко обнявшись.
– Ты помогла мне осуществить побег. Я в вечном долгу перед тобой, подруга, так что прекращай упрямиться и задирать нос. Идем, я отвезу тебя в больницу, а по пути мы раз и навсегда избавимся от всех недомолвок.
Прощаясь, Элла прильнула к матери и хотела ехать с ней, однако Селвин удержал девочку.
– Твоей маме есть о чем поговорить с Селестой. Не переживай, скоро она вернется домой насовсем. Давай лучше спокойно посидим в саду.
Глава 68
Анджело пригрозил, что вообще никуда не пойдет, если услышит еще хоть слово о первом причастии Фрэнки. Кэтлин накупила сыну кучу обновок, видимо собираясь поразить всю публику.
– Чем плох старый костюм? – сердито буркнул Анджело.
– А чем хорош? – огрызнулась в ответ Кэтлин. – Ребенку нужны ботинки, чулки и белый воротник. Все остальные тоже должны выглядеть прилично, ты в том числе.
– Ты ограбила банк? Где мы все это возьмем? – возмутился Анджело. – Я, знаешь ли, не печатаю деньги.
– Зато пропиваешь изрядное их количество. Я кое-что откладывала на праздничный обед и подарки. Хочу показать семье, что мы не скряги какие-нибудь и у нас все как полагается. Для Фрэнки этот день – особенный.
И почему только женщины обожают стоять на коленях в старом соборе, где воздух тяжел от ладана, священники облачены в белое, а свечи мерцают в темных углах, отбрасывая блики на статуи? Когда Анджело слышит латынь, его пробирает мороз по коже. Это совсем другой язык, отличный от итальянского – живого, горячего, страстного, такого, который прорывается через всю улицу, когда скандалят соседи.
Анджело посмотрел на своих детей: Фрэнки, аккуратный тихоня, начал читать слова на афишных тумбах еще до того, как пошел в школу, а Джеки, его братишка, уродился неугомонным сорванцом. Младшенькая, Патти, без устали цокала железными подметками на старых башмаках и сводила всех с ума своими проказами, пока Анджело пытался слушать Карузо на древнем граммофоне, взятом в кредит.
Кэтлин подняла из-за граммофона страшный шум.
– Анджело, мы не можем позволить себе такие вещи! Нам еще платить за костюм Фрэнки к первому причастию.
– Мог бы обойтись сорочкой и брюками. Я не желаю, чтобы мой сын часами торчал в церкви. Мальчишке нужен свежий воздух и уличные драки, а ты хочешь вырастить из него жеманную девицу. Как только ирландские попы доберутся до его безгрешной души…
– Чем тебе не угодил отец Рейген?
– А чем угодил? Хочет, чтобы Фрэнки в этом-то возрасте пел в церковном хоре! В прежние времена нас, итальянцев, едва пускали на порог старого собора Святого Патрика, а теперь гляди-ка, мой сын будет стоять на хорах с ирландцами!
– Между прочим, он наполовину ирландец!
В гневе Кэтлин могла наповал сразить мужа одним словом, поэтому Анджело поспешил прочь, сыпля ругательствами себе под нос. Их ссоры с Кэтлин напоминают летнюю грозу: только что сверкала молния и гремел гром, а в следующую минуту уже льет теплый ливень.
Кое-какие денежки из тех, что приносила подпольная винокурня, Анджело оставлял себе, но всякий раз ноги отчего-то несли его в питейное заведение, насквозь пропитанное сигаретным дымом, где он играл в карты и опрокидывал стопку за стопкой. Правда, это развлечение дорого ему стоило: дома приходилось выворачивать карманы. Если Анджело приносил много денег, вечер продолжался мирно, если же карманы были пусты, жена с ним не разговаривала.
