Дорис Лессинг - Золотая тетрадь
У первого дома, который я посетила, была потрескавшаяся, покрытая выцветшей краской дверь. Миссис С.: в мешковатом шерстяном платье и фартуке, женщина, замученная жизнью. У нее два маленьких сына; оба хорошо одеты, ухожены. Я говорю, что я из КП; она кивает. Я спрашиваю:
— Я правильно понимаю, что вы еще не решили, будете ли вы за нас голосовать?
Она отвечает:
— Я против вас ничего не имею.
Она не враждебна, она вежлива. Она говорит:
— Дама, которая приходила на прошлой неделе, оставила книжечку.
(Имеется в виду памфлет.) На прощание она говорит:
— Но мы всегда голосуем за лейбористов, дорогая.
Я пишу на карточке «лейбористы», вычеркиваю «сомневающиеся» и иду дальше.
Следующие, киприоты. Этот дом даже еще беднее; молодой человек встревоженного вида, хорошенькая смуглая девушка, новорожденный младенец. Почти никакой мебели. В Англии они недавно. Выясняется, что они «сомневающиеся» потому, что не уверены, имеют ли они право участвовать в выборах. Я объясняю им, что у них такое право есть. Оба добродушные, но явно хотят, чтобы я поскорее ушла; ребенок кричит, в доме тревожная и напряженная обстановка. Молодой человек говорит, что он не имеет ничего против коммунистов, но ему не нравятся русские. Мне кажется, эти двое не станут утруждать себя походом на избирательный участок, но я оставляю на карточке помету «сомневающиеся» и иду дальше.
Аккуратный дом, перед ним толпа хулиганистых мальчишек. Когда я к ним приближаюсь, меня встречают восхищенными посвистываниями и возгласами. Мне приходится побеспокоить хозяйку, которая ждет ребенка и которая прилегла отдохнуть. Прежде чем меня впустить, она упрекает сына: тот обещал ей сходить в магазин вместо нее, а сам не пошел. Он отвечает, что сходит позже; симпатичный, крепкий, хорошо одетый парень примерно лет шестнадцати, — все дети в этом районе одеты хорошо, даже если их родители — совсем нет.
— Что вам нужно? — спрашивает меня хозяйка.
— Я из КП, — и объясняю ситуацию.
Она говорит:
— Да, вы уже к нам приходили.
Вежливая, но безразличная. После беседы, по ходу которой оказывается крайне затруднительным заставить эту женщину с чем-то согласиться или что-то оспорить, она говорит, что ее муж всегда голосует за лейбористов, а она всегда слушается своего мужа. Когда я от них ухожу, она кричит на сына, но он уплывает прочь с компанией друзей, ухмыляясь и ничего матери не отвечая. Она начинает вопить на всю улицу. Но вся эта сцена оставляет какое-то доброе впечатление: на самом деле мать и не ждет, что сын отправится по магазинам вместо нее, но кричит на него из принципа, а он, со своей стороны, готов к ее реакции и совершенно не против того, что она на него так кричит.
В следующем доме женщина сразу же и очень настойчиво предлагает мне чашку чая, говорит, что любит выборы, «люди заходят немножко поболтать». Короче говоря, ей одиноко. Она все говорит и говорит о своих личных проблемах, голос ее звучит на какой-то щемящей, беспокойной и безысходной ноте. (Из всех домов, которые я посетила, именно здесь я почувствовала настоящую беду, настоящее горе.) Женщина поведала, что у нее трое маленьких детей, что ей все надоело, что она хочет вернуться на работу, но ей не разрешает муж. Она все говорила, говорила, говорила, с какой-то одержимостью, я провела у нее три часа и все никак не могла уйти. Когда я наконец спросила хозяйку, будет ли она голосовать за КП, она сказала:
— Да, дорогая, если вы хотите, — и я уверена, что так она отвечает всем агитаторам.
Она добавила, что ее муж всегда голосовал за лейбористов. Я заменила «сомневающихся» на «лейбористов» и пошла дальше. Около десяти вечера я вернулась в штаб-квартиру, на всех карточках, кроме трех, было написано «лейбористы». Я протянула их товарищу Биллу и сказала:
— Кое — кто из наших вербовщиков — люди весьма оптимистичные.
Он бегло, без комментариев, просмотрел карточки, разложил их по ящичкам и громко, так, чтобы его услышали вновь прибывающие предвыборные агитаторы, заявил:
— Наш политический курс находит здесь реальную поддержку, мы еще добьемся того, что наш кандидат пройдет.
Всего я занималась предвыборной агитацией три дня, два следующих я ходила не к «сомневающимся», а в те дома, которые до меня еще никто не посещал. Нашла двух избирателей — сторонников КП, оба — члены партии, все остальные — лейбористы. Пять одиноких женщин, тихо, в одиночку, сходящих с ума, несмотря на наличие мужа и детей, или, скорее — именно из-за них. Качество, присущее им всем: сомнение в себе. Чувство вины — потому что они не чувствуют себя счастливыми. Фраза, которая звучала в речи каждой из них: «Со мной, должно быть, что-то не в порядке». Вернувшись в штаб-квартиру предвыборной кампании, я рассказала о них дежурившей в тот день женщине. Она сказала:
— Да, где бы я ни занималась сбором голосов перед выборами, всегда встречаю ненормальных. В нашей стране полно женщин, которые тихо и сами по себе сходят с ума.
Она помолчала, а потом добавила, несколько агрессивно, а ведь агрессия — это оборотная сторона самосомнения, того чувства вины, что чувствовалось в женщинах, с которыми я говорила:
— Что ж, и я такой была, пока я не вступила в партию и не обрела в жизни цель.
Я думала об этом — а ведь на самом деле эти женщины интересуют меня намного больше, чем избирательная кампания. День выборов: прошли лейбористы, с меньшим, чем раньше, перевесом. Кандидат от коммунистов теряет свой вклад. Шутка. (В штаб-квартире кампании творец шуток — товарищ Билл.)
— Если бы у нас была еще пара тысяч голосов, лейбористам пришлось бы идти по лезвию бритвы. Нет худа без добра.
Джин Баркер. Жена мелкого партийного чиновника. Тридцать четыре года. Маленькая, темненькая, пухленькая. Довольно некрасивая. Муж относится к ней снисходительно. На ее лице постоянно выражение напряженной добродушной любознательности. Ходит и собирает партийные взносы. Прирожденная говорунья, говорит без умолку, но являет собой весьма интересный тип болтуна — она никогда не знает, что скажет, до тех самых пор, пока слова уже не сорвались с ее губ, поэтому Джин то и дело вспыхивает, резко обрывает саму себя на полуслове, поясняет, что она имела в виду, или же нервно смеется. Или же останавливается посреди предложения, изумленно хмурится и словно говорит: «Но конечно же, я так не думаю?» Поэтому, когда она говорит, у нее такой вид, будто она слушает. Джин начала писать роман и жалуется, что ей не хватает времени, чтобы его закончить. Я ни разу не встречала ни одного члена партии, который бы не написал, не писал или же не собирался бы написать роман, рассказ или пьесу. Я нахожу это обстоятельство совершенно экстраординарным, хотя и не понимаю, в чем тут причина. Из-за присущего Джин «словесного недержания», которое или шокирует людей, или вызывает у них смех, она постепенно превращается в клоуна, или же — в штатного юмориста. У нее полностью отсутствует чувство юмора. Но когда Джин слышит что-то, что она только что произнесла сама и что у нее же самой вызывает удивление, она из опыта знает, что люди или рассмеются, или расстроятся, поэтому она смеется сама, нервно и удивленно, а потом поспешно продолжает свой рассказ. У нее трое детей. И она, и ее муж имеют немалые амбиции, связанные с будущим детей, они следят за тем, чтобы дети хорошо учились в школе, чтобы потом они смогли получить стипендии для продолжения образования. Дома детям тщательно разъясняют особенности политического курса партии, рассказывают о положении в России, и так далее. С незнакомцами дети занимают оборонительную позицию, держатся замкнуто, как это делают люди, понимающие, что они — в меньшинстве. Общаясь с коммунистами, ребятишки хвастливо демонстрируют свое партийное ноу-хау, а родители в это время горделиво ими любуются.
