Дорис Лессинг - Золотая тетрадь
— А ведь она была умной женщиной.
Позже, когда он на эту тему шутил, в голосе его звучали усталость и горечь. Например, он сказал:
— Анна, представь, что все эти герои-коммунисты отдали жизнь за то, чтобы создать такое общество, в котором товарищ Ирена может плевать мне в лицо за то, что мой костюм немного лучше костюма ее мужа.
Сегодня умер Сталин. Мы с Молли сидели на кухне, расстроенные. Я все повторяла и повторяла:
— Мы проявляем непоследовательность, мы должны радоваться. Ведь мы уже в течение нескольких месяцев говорили друг другу, что ему следовало бы умереть.
Молли ответила:
— Ну, я не знаю, Анна, может, он ничего и не знал о тех ужасах, которые там происходили.
Потом она рассмеялась и сказала:
— Подлинная причина нашего расстройства заключается в том, что нам ужасно страшно. Легче иметь дело с тем злом, которое тебе уже знакомо.
— Ну, хуже уже быть не может.
— А почему нет? Мы, мы все, похоже, верим, что станет лучше? А почему должно стать лучше? Иногда мне кажется, что приближается новый ледяной период тирании и террора, а почему бы нет? Кто может не дать этому хода — мы?
Когда позже пришел Майкл, я передала ему слова Молли — о том, что Сталин, может, ничего и не знал; потому что я думала, как странно, что все мы нуждаемся в великом человеке, и мы воссоздаем его снова и снова, вопреки очевидному. Майкл был мрачным, выглядел устало. К моему удивлению, он сказал:
— Что ж, а может, это и вправду так, а? В том-то все и дело: все что угодно и где угодно может оказаться правдой, и никогда нет ни малейших шансов узнать настоящую правду о чем-либо. Все возможно — все настолько безумно, что возможно вообще все что угодно.
Когда он это говорил, у него был какой-то болезненный и потерянный вид. Голос безжизненный, как это теперь часто бывает. Позже Майкл сказал:
— Что ж, мы радуемся, что Сталин умер. Но когда я был молодым и политически активным, я считал его великим человеком. Мы все так считали.
Потом он попытался засмеяться и добавил:
— В конце концов, само по себе это вовсе неплохо — хотеть, чтобы в мире были великие люди.
Потом он прикрыл глаза рукой, это был новый его жест, он как бы защищал глаза, словно свет причинял ему боль. Он сказал:
— У меня болит голова, пойдем в постель, давай?
В постели любовью мы не занимались, мы тихо лежали рядом и молчали. Во сне Майкл плакал. Мне пришлось разбудить его, потому что его мучил кошмар.
Дополнительные выборы. Северный Лондон. Кандидаты — консерваторы, лейбористы, коммунисты. Победили лейбористы, но с меньшим перевесом по сравнению с предыдущими выборами. Как обычно, в рядах Коммунистической партии — долгие дискуссии на тему, правильно ли предпринимать попытки войти в списки кандидатов от Лейбористской партии. Я присутствовала на нескольких дискуссиях на эту тему. Они все проходили по одной и той же схеме. Нет, мы не хотим входить в списки; пусть лучше победят лейбористы, чем тори. Но с другой стороны, если мы верим в правильность политики КП, мы должны стараться внедрить своего кандидата. И все же мы знаем, что у нас нет надежды внедрить своего кандидата. Мы буксуем в этом тупике, пока не приходит эмиссар из Центра и не говорит, что неправильно рассматривать КП как какую-то группу активистов, все это пораженческие настроения, мы должны сражаться на выборах так, словно убеждены, что их выиграем. (Но мы знаем, что мы их не выиграем.) Таким образом, пламенная речь представителя Центра, хотя она и вдохновляет всех на новые трудовые подвиги, однако никак не разрешает основной дилеммы. Во всех трех случаях, когда я присутствовала при воплощении в жизнь этого сюжета, сомнения и колебания устранялись при помощи — шутки. О да, в политике она очень важна, эта шутка. Ее произнес сам представитель из Центра: «Да, товарищи, все наши взносы пропадут впустую, мы не соберем столько голосов, сколько нужно, чтобы внедриться в список лейбористов». Все смеются с большим облегчением, и собрание завершается. Эта шутка, находящаяся в прямом противоречии с официальным политическим курсом в его полном объеме, на деле подытоживает истинные чувства всех участников. Три дня я ходила вербовать избирателей. Штаб-квартира избирательной кампании находится в доме товарища, живущего в этом районе; кампания была организована вездесущим Биллом, который живет в этом избирательном округе. Дюжина, или около того, домохозяек, у которых есть время на вербовку избирателей днем, — мужчины приходят вечером. Все друг друга знают, та атмосфера, которую я так люблю, — люди все вместе работают на общее благо. Билл — блистательный организатор, все продумано до мелочей. Раздается чай, идет дискуссия о том, какой была обстановка в районе до того, как мы пошли вербовать избирателей. Это рабочий район.
— Партию здесь очень поддерживают, — сказала одна женщина гордо.
Мне выдают две дюжины карточек: на них написаны фамилии людей, которых уже агитировали, и сделана пометка «сомневающиеся». Моя работа состоит в том, чтобы снова с ними поговорить и убедить их проголосовать за КП. Когда я покидаю штаб-квартиру, идет дискуссия, как правильно одеваться на вербовку избирателей: большинство женщин, которые этим занимаются, одеты лучше, чем жительницы этого района.
— Я не думаю, что правильно одеваться не так, как всегда, — говорит одна женщина, — это своего рода обман.
— Да, но, если ты появишься у них на пороге разодетая в пух и прах, тебе не поверят.
Товарищ Билл — веселый, добродушно посмеивающийся, — в том же состоянии энергичного добродушия, что и Молли, когда она занята конкретной работой, говорит:
— Главное — добиться результатов.
Обе женщины упрекают его в нечестности.
— Мы должны всегда вести себя честно, потому что иначе люди не будут нам доверять.
Люди, карточки с фамилиями которых мне выдали, живут в разных рабочих кварталах района, на большом расстоянии друг от друга. Район безобразный, застроенный одинаковыми, маленькими бедными домиками. Основное предприятие, в полумиле отсюда, выпускает во все стороны густой дым. Темные тучи, тяжелые и низкие, и дым, плывущий по небу и сливающийся с ними.
У первого дома, который я посетила, была потрескавшаяся, покрытая выцветшей краской дверь. Миссис С.: в мешковатом шерстяном платье и фартуке, женщина, замученная жизнью. У нее два маленьких сына; оба хорошо одеты, ухожены. Я говорю, что я из КП; она кивает. Я спрашиваю:
— Я правильно понимаю, что вы еще не решили, будете ли вы за нас голосовать?
Она отвечает:
— Я против вас ничего не имею.
