Евгений Водолазкин - Похищение Европы
Как и предполагал Анри, главной темой оказалась эмиграция из стран Азии и Африки. Первым из наших гостей взял слово некто господин Жюстен, и эта фамилия была единственной, которую я смог запомнить. Это был настоящий денди, вполне способный соперничать с Анри. Не исключаю, что в чем-то он его даже превосходил — по крайней мере, по части выбритости. Если и видел я в своей жизни что-либо идеально выбритое, то это были щеки господина Жюстена. Щеки брюнета с нежной кожей, без единой царапины, отливающие благородной синевой. Говоря о нескончаемом потоке эмигрантов во Францию, он не допускал эмоциональных высказываний, пользуясь словосочетаниями вроде «некомпетентность в эмиграционной политике» или «изменение этнического ландшафта». Его неперсональные выражения создавали образ вязкой массы — наподобие кофейной гущи, неумолимо перетекающей на молочно-розовое лицо Европы. Сидевший рядом с ним толстяк кивал в такт Жюстеновым словам. По глазам Анри я видел, что и он в полной мере отдавал должное этой спокойной, хорошо организованной речи. Подсознательно ожидая активности со стороны Анри, я все еще ощущал себя в роли зрителя. Из этого состояния меня вывел вопрос Жюстена, бесстрастно и в упор глядевшего на меня:
— Что вы думаете об этой проблеме, господин Шмидт?
Из всех присутствующих на такой вопрос мог ответить лишь господин Шмидт, иначе просто не получалось. Движением богомола мой талантливый двойник сомкнул ладони, прижал их к губам, и все увидели бриллиантовые запонки, накануне подаренные ему Анри. Это были маленькие бриллианты, но — бриллианты. Жюстену должно было понравиться. Выйдя из задумчивости, господин Шмидт откинулся на спинку кресла.
— Я думаю, что каждая акция рождает реакцию. Было бы наивно думать, что какие-то действия проходят бесследно. Когда-то те страны, о которых вы говорите, были колониями Европы. Теперь происходит своего рода колонизация наоборот: мы видим, как колонизируются метрополии.
— Вы не совсем правы, — мягко заметил Жюстен. — Турция, например, никогда не была немецкой колонией, но сейчас в Германии уже несколько миллионов турок.
— Турки у немцев хоть работают, — неожиданно тонким голосом произнес толстяк. — А спросите, на что живут те, кто приезжает к нам?
Я не спросил, а Жюстен — он держался как главный — поднял руку, словно предлагая не отнимать у меня слова.
— Турция не была немецкой колонией, — подтвердил я, — у нас с турками особая история. Турки требовались нашей промышленности как дешевая рабочая сила. Это ведь, как и колониализм, одна из форм эксплуатации.
— По-моему, они мечтают о такой эксплуатации, — пожал плечами Жюстен. — Именно ее им и не хватает на их родине, чтобы заработать на жизнь. Речь идет о возможности работы, они сами ее ищут.
— Ну, у нас некоторые предпочитают сделать шесть-семь детей и жить на детское пособие. — Толстяк подмигнул всем присутствующим.
Наверное, это и было тем, о чем его не спросили.
— Делать детей — тоже работа, — сказал Жюстен, не улыбаясь.
Незримый для других, на заднем плане стоял Анри. Собственно говоря, это была та позиция, которую он отвел себе изначально. Думаю, что мое молчание на первой встрече его насторожило, и теперь в его взгляде сквозило некоторое облегчение.
Я красиво развел руками.
— Что до колонизации или эксплуатации, то называйте их как угодно, хоть благодеянием. Может быть, так оно и есть. Я хочу лишь сказать, что за все эти игры нужно платить. Платить, в частности, присутствием тех людей, которые на нас не похожи. Несходство здорово раздражает, особенно если оно начинает проявляться в собственном доме. Мне кажется, что если мы («мы» было настоятельной рекомендацией Анри) будем считать себя только жертвами, то никогда не найдем истинных причин происходящего. А это значит, что мы не сделаем и правильных выводов.
Жюстен смотрел на меня с интересом.
— И каковы же, по-вашему, истинные причины?
— Они в том, — я почувствовал, как моя речь полилась свободно, — что мы, западноевропейцы, постарели. У нас нет больше жизненной энергии, и верный признак этого — появление на нашей территории других народов. История ведь и состоит из взаимодействия народов.
— Называйте вещи своими именами, — предложил толстяк. — Взаимодействие в истории — это завоевание. А завоеванные, как известно, уничтожались.
— Но чаще — смешивались с завоевателями. Конечно, завоеванный народ прекращал свое существование в прежнем виде. Можно сказать — умирал, а можно сказать — преображался: зависит от того, как на это смотреть. То же самое происходило и без завоевания, просто путем переселения людей. Я думаю, нечто в этом роде мы видим сейчас в Европе.
— Но не все с таким положением вещей согласны, — бесстрастно сказал Жюстен.
— С этим можно не соглашаться, как можно не соглашаться с приливом или землетрясением, но это реальность. — Продолжая говорить, я видел, как тонкие губы Анри дрогнули в улыбке. — К ней следует относиться с терпением.
— И только?
Я постарался посмотреть на Жюстена усталым задумчивым взглядом. Взглядом того, кто знает, что возможности ограниченны: в этом, наверное, и состоит политическая мудрость. Такой взгляд украшает молодого, но проницательного лидера движения. После небольшой паузы я сказал:
— Нет, в небольшой степени на ситуацию можно воздействовать. Сейчас в связи с объединением Европы такие возможности открываются. Попробую пояснить. Разумеется, приезд в Европу людей совершенно иных культур и религий — это очень смелый эксперимент. Никто не знает, чем он кончится.
— Нет, отчего же, — возразил маленький человек в кресле, — можно догадываться. За псевдодемократические фразы нынешних политиков расплатятся их внуки. Может быть, даже кровью. Не пройдет и тридцати лет, как наши гости расправят крылья. Они — кукушкины дети, они нас еще выбросят из гнезда.
Это был сильный образ. Затерявшись в кресле, автор подкреплял его всем своим маленьким телом. Анри за его спиной безмолвно трясся от смеха.
— Ведь они не просто приезжают к нам бешеными темпами, — взволнованно сказал толстяк. — Такими же темпами они здесь размножаются — в отличие, заметьте, от нас. Это — косовский вариант, здесь мы можем многому поучиться. Именно так сербы стали меньшинством на своей собственной земле, и этого уже ничем не поправишь — ни войной, ни репрессиями. Здесь остается одно — бежать. А куда побежим со своей земли мы? В Африку? В Антарктиду?
— Мы вас, кажется, перебили, — произнес Жюстен спокойным голосом. — Эти эмоции понятны, не так ли? Я не думаю, что дело дойдет до Антарктиды, только вот молиться здесь нам придется уже другим богам. Может быть, даже в буквальном смысле… Но вы говорили, что на этот процесс можно как-то влиять?
