Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2009)
Однако по мере выявления наиболее больных мест современного общества, равно как и по мере развития “женской прозы”, становится все яснее, что авторы именно этой прозы наиболее близки к адекватному описанию все возрастающей и усложняющейся проблемы взаимодействия “женского” и “мужского”, на сегодняшний день становящейся одной из центральных для человеческого сообщества. Характерно, что в этом смысле наиболее продуктивным оказалось то направление “женской прозы”, которое связано не с бунтарством против традиционных женских ценностей, а с рьяной приверженностью им.
К этому направлению относится и творчество Дарьи Симоновой, на любом — вымышленном или реальном — материале исследующей судьбы представителей обоего пола в свете возможности/невозможности обретения гармонии с миром путем обретения упомянутой триединой сверхценности. Писательница не погружается в глубины психологии, несколько схематично описываемые ею коллизии — не комедии или трагедии, но всегда — драмы, их ход — это отражение работы сознания автора, направленной на выявление глубинного, непостижимого для нас хода вещей, определяющего то, что и как с нами бывает.
В первой книге Симоновой обретение семейного партнера — задача исключительно женская, благополучное решение ее — хеппи-энд повествования, хотя симпатия автора явно на стороне упорно барахтающихся в сетях неустроенности. Возникает неявное ощущение, что эти персонажи — отнюдь не восстающие против традиционных ценностей — уже не могут по-старому, но еще не могут, не знают, как по-новому. Их мытарства — работа на пока еще весьма неясное будущее, пути движения к которому пытается вычислить Дарья Симонова, в ходе своих исследований перешедшая к форме романа.
Обстоятельства жизни главных героев ее романов, при кардинальной их несхожести, совпадают в том, что они оба — уроженцы провинциальных городов, приехавшие учиться в столичный город и оставшиеся в нем жить, оба, что более важно, в детстве пережили потерю матери, тоска по которой определила их дальнейшую жизнь. При этом оба выведены “маленькими людьми”, и даже не потому, что происходят из народной массы, а потому, что движение их судьбы определяется не собственной их волей, а, как сказано в первом романе, некой могучей “стихийной силой”, которая “лениво шевелила августейшими пальцами, совершая рокировки-случайности”, их дело — принятие ее воли и честная работа на отведенном ею месте. Это согласуется с выбранным Симоновой стилем повествования, подчеркнуто авторским, при котором всезнающий, но не раскрывающий тайн неведомого повествователь то более, то менее пространно излагает ход событий, без особых эмоций останавливаясь на выбранных им подробностях, мыслях и чувствах персонажей.
Сосредоточенность Симоновой на избранной проблеме привела к довольно необычному ракурсу при изображении творческого пути великой балерины: он описан с минимальным обращением к теме балета, в основном — через не слишком подробные описания учебно-репетиционной муштры “годных к балетной службе” и попавших в “изнурительные лапы искусства”. При том, что большинство из них “скоротает век щепками для растопки зрелищ”, и даже суперприма обязана подстраиваться под идущие в “хищной атмосфере театра” интриги. Практически отсутствуют описания мук и радостей творчества — только рабочие моменты “службы”, прохождение по “кругам ада”, за которым следит заботливый, но безжалостный в своих требованиях наставник.
Со страниц романа встает образ девочки, в начальном школьном возрасте
отправленной матерью в детский дом и только волею случая сменившей его на общежитие хореографического училища. Девочки, страстно хотевшей только одного: жить у себя дома вместе с мамой и “старавшейся до слез”, потому что она поверила в указанный ей путь к счастью: “Сделай так, чтобы маме очень-очень захотелось быть с тобой, будь такой умницей...”. Стержень сюжета здесь — мотив терпения, тема смиренного и одновременно мужественного принятия своей судьбы. Постепенное осознание ее как прохождения по воле высших сил “сквозь узкие врата, прямо по заветам Иисуса”, чтобы стать тем, кем предназначено. Сквозь голос всезнающего рассказчика, как бы от третьего лица, слышится и голос поднимающейся над ходом своей жизни героини: “плакать страшно и поздно, мама уже обо всем договорилась, небеса дали согласие”; “играют нами, как глиняными фигурками, даже не боги, а чья-то сварливая рука рангом пониже”.
Вместе с детством ушла не боль от предательства матери, переместившаяся “в графу всего незаживающего”, а степень важности ее приезда, сменившись традиционными девичьими мечтами “и ей встречается... ну и дальше”. Обещания наставницы: “Мы с тобой сделаем весь мир!” — меркнут перед желанием “банальной свадьбы”, после которой “бездомный котенок обрел бы место на коврике у горячего камина”. Растущая слава и “цветы, букеты, своей дышащей гармонией смягчающие нестыковки быта” — ничто в сравнении с желанием “цвести в чьем-то саду, самой быть кремовой розой, только не срезанной, а впитывающей вечные земные соки любви”. Но и это желание уже не безусловно, как былое стремление соединиться с матерью; от партнера требуется понимание ее труда, того, что “если такое потное и мучительное признать фикцией, то, выходит, жизнь коту под хвост”.
Однако под наслоением этих желаний ощущается более глубокая правда: героине “на руку пунктирная идиллия, а не семейная константа”, желание иметь семью сочетается с нежеланием отдать на нее хоть сколько-нибудь сил и времени. Здесь Симонова верна себе: наряду с судьбой главной героини описаны судьбы нескольких мужчин и женщин с уже более четко, чем в первой книге, прорисованной картиной того, что обретение семьи, дома, достатка может завести в тупик и что во многом права наставница героини: “Любовь, романы, брак — все это необходимые, но недостаточные для полноты жизни ритуалы, и вообще дело десятое”.
Особенно иллюстративно здесь смотрится история Сашки — подруги-няньки-домоправительницы главной героини, на несколько лет обретшей подобие семьи и своего дома в ее квартире. Возвращение Сашки к “своему” мужчине — своеобразное изгнание из рая, конец полноты существования, обретенной в приобщении к жизни великой балерины. Возможно, это даже трагичнее, чем упомянутая вскользь судьба жены алкаша, которая ничего не имела и не теряла, а “просто шла на поводу у безнадеги и „мужского безрыбья””. А главная героиня, уже не помышляющая о браке, продолжает “быть умницей” и “стараться до слез”, чтобы явилась “не мама уже, конечно, просто нечто сногсшибательное”.
В конце концов, не прилагая для этого особых усилий, “Беспомощная и Великая” героиня Симоновой получает и семью, и дом, и достаток — в соответствующем ее ситуации виде. Театр обеспечил ее собственным жильем. Там постоянно кто-то живет и даже испытывает к ней привязанность. Как бы сама собой решается и проблема достатка. Однако за этими формальными вехами сюжета проглядывается то, что делает все это поверхностно-неважным, — то самое “потное и мучительное”, которое, если “признать” его “фикцией”, отправляет “жизнь коту под хвост”. Кажется, что имеет место подтверждение максимы: “личность обречена на одиночество”. Однако роман обрывается на таинственно поданной встрече со ставшим “легендой” бывшим партнером, и вопрос о справедливости этого тезиса остается открытым.
В противовес первым двум героем третьей книги Симоновой является представитель сильного пола. А эпиграфами к главам романа стоят изречения его отца. Однако в основе сюжета лежит желание героя исполнить волю рано умершей матери — чтобы у ее сына был счастливый брак. Личность матери, парикмахерши с “легкой рукой”, бывшей “карательной и волевой составляющей семьи”, нависает над всем ходом повествования, сменяясь более мягким, но существенным воздействием ее сестры, взявшей под опеку осиротевших свояка и племянника. Вообще, “волевая составляющая” в романе явно на стороне женщин: именно они, как правило, обладают жильем, устойчивым заработком, выбирают и по своей воле меняют брачных партнеров и являются указующей и направляющей силой. Таким образом во втором романе также сохраняется привычная для Симоновой ситуация, при которой, как сказано еще в “Узких вратах”, “мужчины условны” и имеет место “неравновесие инь и ян”.
Перед читателем проходит ряд историй союза между мужчиной и женщиной — в той или иной форме, — сопровождаемых теоретическими рассуждениями, поскольку герой романа замыслил написать “научный труд” под названием “Инстинкт и необходимость”, начинающийся словами “Семья умерла” и призванный “очистить мозги от иллюзий” и “изменить подход к институту брака”. Более того, он пытается освоить профессию консультанта “по межличностным контактам”, поскольку каждый “человек беззащитен против стихии семейного насилия”. Несмотря на устойчивость союза родителей, они “личным примером убедили его, что брак — емкая тема для анекдотов, и это единственное, что его оправдывает”, а окружающая жизнь дает этому все множащиеся подтверждения.
