Павел Кочурин - Коммунист во Христе
5
Выбраться на Шелекшу и не взглянуть на Данилове поле — немыслимо. Может для этого Дмитрий Данилович и зазвал Лестенькова на рыбалку. Толюшка видел поле только со стороны болотняка. А это — все раќвно что и не видеть. Сам Дмитрий Данилович вчера объехал вокруг него. Но все равно влекло. Будто зазывала какая-то Светлана сила, сущая теперь там. И хотелось, как в храме, молитву сотворить, и отклик на эту свою молитву на-деянную тут же сердцем услышать.
Комягу причалили напротив большого дуба к ветле, постоянному месќту Кориных. По тропке вышли наверх. С берега вгляделись в простор. Воздух над полем струился, пе-реливаќлся волнами света, возрадуя душу пахаря. Дмитрий Данилович и на этот раз, глядя на поле свое, застыл, как перед алтарем, за которым тайна и взыв к ней.
Лестеньков засмотрелся на линейную ровность борозд и заделку конќцов поля. У него самого так не получалось. Талдычат постоянно о культуре работы механизатора. Но говорение пустое отлетает, как полоќва по ветру. В чем и где эта культура. Разве такое словом объяснишь? Она в самом тебе, о чем и не задумываешься никогда. Рабоќтал То-люшка вроде бы и добросовестно, ни к чему бы и слушать чьи-то разговоры об этой куль-туре. А тут вот увидел — краской лицо взялось. А ведь, как и что делать показывал Дмит-рий Данилович. Думалось — так и делает… В деле земледельца есть тайна не сразу пости-гаемая. А вернее — не всеми. Как на все могут рисовать, петь, играть на баяне. При виде этого поля как бы что-то рождалось в тебе заново. Поле не оканчивалось, а уходило ввысь, в небо. И там продолжалось. Пашня у Барских прудов не вызывала у Лестенькова такого воображения. Дмитрий Данилович, подумалось Толюшке, не без цели завернул да-веча к прудам, а чтобы дать почувствовать вот эту особенность и красоту своего поля. Увидеть — и одно сравнить с друќгим. Красота отыскивается душой и сердцем всю жизнь. Они не стали разглядывать укоренившиеся ростки пшеницы. Стояли воќльно. Пришли сю-да, чтобы вдохнуть воздух этой земли. Тут создан свой мир пахарем. Толюшка Лестеньков видел свободу Дмитќрия Даниловича, как свободу хозяина в своем доме. Данилово поле неќповторимо. Другой уже ничего не может в нем изменить, как вот в созданной мастером картине.
Лестеньков удивился, когда Дмитрий Данилович заговорил с ним о Гаќрях, куда он вчера ездил, о сосняке там. Лес бередил душу пахаря, нет над ним глаза. Вроде и раскаи-вался, что не пошел в лесники. У Толюшки и вырвалось:
— Вы, дядя Дмитрий, в лесники?.. А поле это как же?..
Шли какое-то время молча берегом, вдоль шеренги дубков. Хозяин поля глянул вопросительно на молодого пахаря, и Толюшка сказал тоже как бы с выспросом:
— Как можно пойти в лесники на грошовую зарплату?..
— Понимаешь, дело-то какое, Анатолий Данилович!.. — Дмитрий Даниќлович и сам не знал, пошел бы он в лесники или не пошел… И был озадачен. Задумался, сказал: — Поќле, оно родит ежегодно. Сегодня с ним оплошал, на другую весну дело поправишь… А лес?.. Ему надо бескорыстного хозяина. Петр Первый запрещал рубить сосны, если им меньше двух веков. Такой лес держит силу земли, и силу нас, людей. Вот чего мы не можем взять в толк. Шелекша, Гороховка, другие реки наши, не те ныне, какими я их в детстве видел. Век человека короче века дерева. Лесник и не о себе заботится, а о внуках и правнуках. Нам ведь и невдомек, что для нас тоже берегли. Тот же Красный бор, Гороховское Устье… А поле Данилово — ты для него, наследник…
И все же Лестеньков не мог принять мысли Дмитрия Даниловича всерьез. Работу лесника он представлял. Вернувшись из армии, пошел было в леспромхоз на трелевочный трактор. Заработок соблазнил. Но не завлекло. Уговорили перейти в лесничество. Шла подготовка к лесопосадке по вырубам. Колесил на тракторе с однолемешным плугом меж пней. Рядом крутился лесник, показывал, где и как вести борозды. Лестеньков и сам это видел, сказал леснику:
— Вот что, дядя… Сами бы и научились ездить на тракторе, чем мою тень топтать. Хотите, за неделю обучу, а то один из нас тут лиќшний, скорей всего я.
Лесник оказался шустрым мужиком. И вроде как беззаботным и насмеќшливым. А, судя по тому, как устроен его домик и хозяйстќво, — и не промах. Без этого, понятно, и лес-ник не лесник. Где ему на лесникову зарплату прокормиться. Им и платят с учетом, что будут "пользоваться"… Наќ стоящие лесники, если с головой и с руками, живут припеваю-чи. Этот и был из таких. Ответил Толюшке на его высказ, хитро, с усмешечкой:
— Эх парень, парень!.. Сразу видно, что зелен, разумения житейсќкого еще не на-жил… Безработицы что ли захотел?.. В том и спасеќние наше, что много напридумано должностей. Я вот сейчас над тобой стою, кто-то надо мной. И все не в обиде. Ты тоже начальник трактора. Можешь надо мной покуражиться. Как в сказке и держимся друг за дружку… Без мышки репки не вытянуть из грядки. Репка-то вот на грядке растет, за гряд-ку и держишься.
Оказалось, что лесник этот знал трактор и умел работать на нем получше самого Лестенькова. Отставник, полковник механизированных войск. Но не положено было лес-нику при двух должностях состоять. Таќков порядок. Он властью демиургенов усмотрен, лукавым и бережется.
Толюшка в лесничестве не остался. Может Олечка, завклубом, была причиной. Поддразнивала парня, когда он приезжал домой к матери, называя его лесным тетеревом, заявляла: "И дня бы не прожила в берендеевой глуши, будь там хоть царские хоромы".
— Яков Филиппович человек прозорливый, — говорил между тем Дмитќрий Данило-вич, как бы раздумывая вслух и опровергая мнение Толюшки о колхозном леснике. — Я тоже сразу-то посчитал, что не та для меня должность, а он вот заставил задуматься… Лес-то у нас, как у недќруга в плену.
— Не верю я, чтобы вы пошли в лесники, — стоял на своем Толюшка. Если при лес-ном кордоне, от государства, как вот тот лесник в Сослачихе, где я работал, другое дело. Тот втихаря может и лесину налево пустить. А тут что можешь?..
— Поле-то я бы и не оставил… Как-то по-глупому выходит, быть целым народному добру, или быть погубленным, зависит от того, кто к этому добру приставлен. А у нас вот должность человеку дают, а не знатока к делу ставят. Дело-то, оно, как было всегда, так и есть. Само по себе существует. Наша забота — земля, мы крестьяне… — И круто переменил разговор, ровно побоявшись чего-то. — Трактор тебе, Анатолий, надо бы новый. На повы-шенных скоростях пахать, безотвалку осваивать. Надо учиться главному — лишней работы в звене не делать. Дело пойќдет спорей и земле меньше терзаний и больше покоя. Не коле-са круќтить, а растить хлеб. Быть цивилизованными земледельцами…
Высказав слово "цивилизованными", вспомнил разговор со Светланой и Иваном. И как-то застеснялся. Вроде чего-то чужого захотел, не своего. И словечко вот пришлое поддел. Какая тут цивилизация при демиургизме и демиургах.
Лестеньков промолчал. Цивилизация — это ведь просто слово, котоќрое на собраниях говорится ради одних лишь высказов. А по высказам чего нынче делается.
Побывав на Даниловом поле — вроде как в другом мире, в стороне от казенной су-толоки на миг очутились. Сели в комягу. Надо было возќвращаться к себе сегодняшним. Дмитрий Данилович взялся за весла, а Толюшка стал подпираться шестом. Течение не велико, но все же соќпротивление и от такой воды. Подплыли к камню Шадровику, прочно улеќжавшемуся под моховской горой. И Дмитрия Даниловича ужалила наветная мысль: "Неужто и нам так вот суждено век залежаться, камнем на месте, и обкорнаться под сти-хией чужого неразума.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Итогов нет у чужого дела.
1
Как повелось, строго и ответственно, за несколько дней, оповестили о совещании в райкоме по подведению итогов посевной и постановке очередных задач. Задачи все те же, прежние и тоже неотложные. Выќзывались председатели колхозов с главными специали-стами, начальниќки разных контор и актив. Вся низовая рать, именовавшаяся командиќрами производства…
О том, что и кому, и как надо делать, и когда — непререкаемое слово "Первого". Само дело затуманивалось циферью, которой полагаќлось держаться со строгостью соблю-дения заповедей. О самих совещаќниях думалось и говорилось с беспечной веселостью, как когда-то о новоявленном афоне, сулившем порадовать простодушный люд свежим товар-цем. Все заранее, календарное усматривалось, как в святцах. Подоќшел срок "вопроса" — собирай приходский люд на молебен… Одно время неделю поменяли на пятидневку из помыслов перестройки сознаќния, чтобы не было воскресений. Не прижилось, даже и из памяти выќветрилось. Плановые совещания при "Первом" тоже как летний град. Хотя и многое он губит на твоем поле, но забывается, — Божье усмотрение. Тем не менее на вся-кого рода сборы следовали охотно. Больше для того, чтобы друг другу веселое словцо высказать. Перед нынешќним совещанием у Ивана возник забавный разговор с одним бывшим зеком, прозванным Необремененный. Привела его к себе в избенку бильбякин-ская Надька Федотова. Сначала пришелец пожил на ее огородных харчах, поделывая кое-что в бабьем хозяйстве. А там попросился у бригаќдира послать его на работу, захотел быть колхозником. Оговорился, чтобы работа была "как там", в компанействе. Фамилию, имя и отчесќтво Надькинова приблудыша мало кто знал. С его языка не сходило словцо "необремененный", что у лошадиного мужика матюжная приговоќрка. Оно и прилипло к нему Фамилией. Ивану не раз приходилось высќлушивать россказни Необремененного о "вольной там жизни". Первый срок он получил, по его объяснению, "за нелепость по пьянке"… "Позволил себе унизить непочтительно величественный монумент путем моче-ния позади его… Если бы вот впереди, так и не так обидно…" Потом пошла" непрерывка" — отбывание сроков за нарушение паспортноќго режима, "за жизнь в пространстве без сото-варищей". И вот "бесќпутная" Надька сотворила за само государство милостивый посту-пок, "прибрала к себе птичьего человека". Страдалица страдальцу и поќдала руку. И Необ-ремененный это оценил: "Два несчастья — вроде одно уже счастье. Как положено — каждо-му своего по половине".
