Николай Байтов - Любовь Муры
Я теперь сыта, язва зарубцована и я стала катастрофически толстеть. Ненавижу себя жирной. Не знаю, что и предпринимать против ожирения. К моей «монументальной» фигуре прибавить жир и я буду безобразна. К этому быстро иду. Если начинаю меньше есть — слабею.
Начинаем понемногу приодеваться.
В общем, я уверена, что эти деньги тебе более нужны, чем мне.
Маме моей плохо. Мучительно жаль её и не могу думать о её смерти. Мать — это неповторимое. Ужасно, что она целыми днями лежит одна. Придётся вызывать Катю, хотя она и видела, в каком состоянии сейчас мама. Могла бы сама догадаться, что её присутствие необходимо.
Идочка сдаёт успешно экзамены. Однако, ничего не можем сказать определённого относительно перевода на 2-й курс. При благополучном исходе так хотелось бы отправить её в Москву дней на 5!
Думаю, что ты мне написала и вслед за переводом я получу письмо от тебя.
Моя голубка, не беспокойся, дорогая, обо мне. Целую тебя горячо.
Будь здорова. Жду письма. Всего, всего хорошего, родная.
Мура.
[Без даты. Здесь — по смыслу.]
Моя дорогая, так давно не писала тебе… За это время было многое испытано и пережито. Ничего похожего я ещё не испытывала.
Я ещё работаю, но уже подала заявление об уходе и 1-ого августа должна освободиться. Свою работу я люблю, но теперь невозможно быть администратором. Будучи честным человеком можно попасть в такой круг обстоятельств, кот. потянут в тюрьму. Я не знаю, где буду работать, но известно мне одно, что устроиться будет трудно.
Бабушка после тяжкой болезни почти совсем поправилась и даже снова готовит для себя и меня еду. До чего вынослив челов. организм! Она была вся опухшей и уже задыхалась, правда, я через день приглашала к ней врача. Кололи её беспрестанно.
Боже мой, как хотелось мне поехать в Москву, но как видишь, сейчас мне не до этого. Буду счастлива, если побывает у тебя хоть неск. дней Идушка. Она ещё до сих пор в командировке, вернее, на практике в Каневе. От неё нет давно известий, как она там живёт? Горе мне с ней, — годами велика, а практическими умениями, житейским разумом (при своей начитанности и бесспорных способностях) — несмыслёныш. Без меня она погибнет. [Конец абзаца — начиная со слов «горе мне с ней» — Ксеня отчеркнула карандашом — слева, вертикальной чертой.]
За этот месяц я сразу постарела и сама почувствовала себя дряхлой. В этом возрасте при спокойной жизни можно быть бодрой и моложавой, но достаточно такого вот потрясения и неприкрыто проглядывает уже старость.
Спасибо, родная, за присланные газеты. Всего, всего хорошего. Горячо тебя целую. Мура.
6/VIII [Карандашом — «48», но потом, в середине письма, стоит «47».]
Моя родная!
Идочка до сих пор находится в Каневе, на практике. Думаю, что числа 12-го будет уже дома. Телеграмму о выезде Оленьки не присылай, т. к. отъезд в Москву зависит от многих своих обстоятельств.
До сих пор ещё работаю на старом месте. Очень трудно найти работу. Каждый день работы здесь — пытка. Надо обязательно уходить, но ни одного дня без работы я не могу остаться, вот поэтому и задерживаюсь.
Очевидно, буду работать в группе с детьми. Физически будет очень нелегко, годы не те. Странно привыкать к роли «старой». Как будто бы ещё не так давно была молодость, были дерзания и вот уж подхожу к 5-му десятку. Мне 46 лет. После недавней страшной истории я стала чувствовать своё сердце. Ночью не засыпаю от сердцебиения.
Наблюдаю за своей мамой и поражает её жажда жить. Мир её с’ужен до её кровати, круг интересов ограничен комнатой, но инстинкт жизни преобладает над всем. Она почти безразлична ко мне, единственная её страсть — Идочка.
Мне содержать её чрезвычайно затруднительно. Нельзя словами, в письме передать, как она связывала и связывает меня. Но в её состоянии отправить её к Кате невозможно. Приходится всё сносить. Ужасно обидно, что 8-й год из-за неё я не могу отдохнуть, выехать «в природу». Вот за этим я страстно тоскую. Даже в воскресный день нельзя выехать за город.
Я не хочу, чтобы старушка чувствовала, как парализует она меня во всём. Чем же она виновата, что остальные её дети так эгоистичны.
Ну да ладно. Своими жалобами я ничего не изменяю. Не знаю, почему в этом письме я сетую на свою судьбу. Может быть, потому, что нахожусь под впечатлением смерти 2-х знакомых, ушедших из жизни из-за этой коварной болезни — рака. Да и всё то, что недавно пришлось мне перенести, убеждает меня в необходимости больше ощущать жизнь и ценить это состояние относительного здоровья.
Мне дорога эта твоя постоянная тяга к природе и понимание её. А помнишь, сколько было зелёного простора у нас на Зверинце! Я никак не могу привыкнуть к жизни в многоэтажном доме.
Бываешь ли ты попрежнему за городом?
7/VIII. Сегодня приехала на неск. дней Катя. А Идочки нет.
У нас несчастье с старшим братом, он безнадёжно болен и находится в больнице.
Голубка моя, тяжко мне.
Однако, ты не огорчайся. Будет здоровье, ещё налажу свою жизнь.
Только бы Идишка занималась бы хорошо. Только осенью будет известно — перейдёт ли она на 2-й курс. По окончании произв. практики происходит у них перевод. Занятия начнутся в октябре.
Будь здорова, родная. Целую и целую тебя. Мура.
25/VIII.
Моя дорогая!. Как же чувствуешь ты себя, родная моя, с такой беспокойной гостьей как Идишка?
Какой она тебе кажется? Узнала ли её сразу? Вышло недоразумение с отправленной тебе телеграммой. Идочка ошиблась датой. Я с запозданием (поздно узнала) отправила тебе вторую.
Уже два дня как Идишка с тобой. Я ей завидую. Выезжала она в состоянии опьянения, так была счастлива своей поездкой в Москву. Боюсь, чтобы она в таком состоянии не попала под машину, тем более она рассеяна.
Очень тебя прошу, голубка, спрятать её паспорт и в день от’езда вложить его в мешочек (на груди), она может его потерять.
Я неожиданно и в суматохе отправляла её, не успела многое сказать, а нужно было многое передать тебе.
Хочу тебя видеть хоть на один денёк.
Как бы ты, дорогая, не получила бы оскомину от своей гостьи. В быту она может вызывать раздражение, а мне так не хотелось бы, чтобы ты охладела к ней.
Она непутёвая и непосредственная, с чистой хорошей душой.
Ужасно смущают вопросы материального характера: тебе будет накладно. Через семь дней отправляй её, пожалуйста, домой. Ей надо ещё работать до начала занятий в Ин-те.
Расскажи ей, голубонька, всё-всё о себе, чтобы она могла передать мне.
Спасибо тебе за устроенную поездку Идишки и постарайся простить ей все её шероховатости, какие могут быть в обиходе.
Нежно тебя целую, родная моя. Пиши, жду письма. Мура.
P. S. Пусть Идочка расскажет тебе о своих неприятностях в Ин-те.
29/VIII. 12 ч. ночи.
Мои дорогие, добрый вечер!
Только сейчас немного освободилась от дневных забот. Вот окончу письмо и лягу с книгой. Это самая блаженная минута дня. Чтение, какое это утешение! Читаю: «Моё поколение» Горбатова.
Ужасно взволнована сообщением о твоей болезни, Идишка. Взбудоражена так, что не засну. Если достать ультрасептил, иначе ты можешь расхвораться. Напугана я этим сверх меры. Теперь я жалею, что отпустила тебя в Москву.
Судя по твоему письму, Ксюшенька очень устаёт. Твоё присутствие, бесспорно, утруднило жизнь. Ты, Идишка, не болтай так много, это тоже утомляет. Я уж знаю, как много ты можешь говорить!
Сколько же раз ты побывала в Третьяковке?
Родная моя, уже пора возвращаться домой.
Сегодня приехал к нам Володя. Он говорит, что не следует тебе ехать из Москвы в Нежин, т. к. поезд приходит туда поздно. Итти к ним ночью опасно, да, кроме того, в первый раз искать в незнакомом городе «Косой пр.» невозможно.
И я очень хочу тебя видеть, расспросить о московской жизни. Поэтому обязательно из Москвы выезжай домой. Уже из Киева поедешь спокойно в Нежин, где и останешься подольше. Володя приехал за тобой. Он очень огорчён, что тебя не застал. Он тронул меня фразой: «я так привык к Идочке и мечтаю, чтобы она всегда жила с нами!». Навряд ли его мечты разделит Катюша, если ты у них поживёшь.
Но не обижайся на меня, дорогая, за эту фразу. Я сама очень жду твоего приезда.
Целуй от меня Ксюшеньку, мою родную, и впитывай в себя эту короткую близость с ней.
Ксюшенька, голубка моя, отправляй уже Идишку «до дому». Я представляю только, как ты устаёшь, я боюсь за тебя, твоё здоровье, тебе никак нельзя переутомляться. Жду Идишку, а от тебя, дорогая, письма.
Крепко целую. Любящая вас — ваша Мура.
[Письмо Иды.]
8 сентября 1948 г. Киев.
Добрый день, дорогая Ксюшенька!
Счастлива ли ты сейчас, как некогда был счастлив старый еврей, прогнав из комнаты свой домашний скот?
