Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
– Поступать приехала?
– Да…
– Без денег сейчас никуда не сунешься… У тебя деньги есть?
– Сто рублей…
Стефан смеется и кладет руку ей на плечо.
– Большая сумма. Насмешила! Но не переживай – ты такая хорошенькая, зачем тебе институт? Это твой цвет? – спрашивает он, отводя с лица Анны-Марии прядь волос.
Господи, скорее бы вернулась Ада! Больше всего на свете Анне-Марии хочется встать и уйти. Но она не может подвести подругу, ведь та столько для нее сделала. Нужно потерпеть…
– Ну, хорошо, – говорит Стефан и резко расплющивает окурок к тяжелой хрустальной пепельнице. – Поломалась немного и – хватит! Иди ко мне!
Анна-Мария пытается вскочить. Но Стефан моментально наваливается на нее, вдавливает в диван своим рыхлым тяжелым телом. С его покрасневшего лица на Анну-Марию скатываются мутные капли пота, одна попадает прямо на губы… Анна-Мария вздрагивает от омерзительного ощущения, пытается сопротивляться, но гора жира – скользкая и влажная – обволакивает ее со всех сторон, не дает дышать. Последнее, что Анна-Мария замечает – рыхлый обнаженный торс противника, поросший редкими рыжеватыми волосами. Она чувствует хруст сломанного ребра. Потом наступает темнота…
… – Имеем два выхода, можешь выбирать: зарою тебя где-нибудь в посадке или же ты будешь послушной девочкой и все обойдется, – доносится до Анны-Марии голос, и она чувствует, как в нее вливают коньяк, зубы стучат о край бокала, в горле пылает огонь. – Предупреждать надо! Я еще устрою Адке веселую жизнь – говорила, что ты первая шлюха в городе, цирковая подстилка…
Анна-Мария с трудом поднимает веки. В груди у нее словно что-то похрустывает, как у сломанной механической игрушки. Анна-Мария стискивает зубы. Постепенно сознание возвращается к ней. Она старается не смотреть в сторону закутанного в простыню хозяина квартиры, который уже сидит напротив и жует виноград, выплевывая косточки прямо на ковер. Сдерживая приступы боли, Анна-Мария с трудом натягивает джинсы. Клочья разорванной блузки валяются на полу и на диване.
Полураздетая Анна-Мария направляется в прихожую.
– Эй, ты куда? Накинь что-нибудь! – кричит Стефан. – Я дам денег на такси…
В прихожей Анна-Мария снимает с крючка первую попавшуюся под руки сорочку, набрасывает на плечи – каждое движение вызывает новую волну боли. Уже открыв двери, она понимает, что – босая. Она возвращается в зал, осматривает каждый угол в поисках туфель… Стефан наблюдает за ней.
– Давай быстрее! – неожиданно говорит он. – Линяй отсюда, пока не передумал. Иначе мне действительно придется тебя придушить…
Анна-Мария надевает туфли. Уже стоя на пороге, замечает, как Стефан пьет очередную рюмку и голова его бессильно падает на грудь…
* * *Во дворе под «грибком» в детской песочнице, сжавшись в комок, обхватив колени руками, сидит Ада. Анна-Мария неуверенным шагом направляется к ней, на ходу завязывая длинные полы чужой сорочки, молча садится рядом. Ада нервно покашливает, достает из кармана пачку сигарет. Спички ломаются в ее дрожащих руках.
– Ну скажи хоть что-нибудь… – наконец выговаривает она. – Скажи, что я сволочь, гадина…
Но Анна-Мария не может расцепить стиснутые зубы.
– Хоть выслушай меня, – просит Ада. – Ты ничего не понимаешь в жизни. Ты считаешь, что я тебя подставила, ты обижена и, уверена, ненавидишь меня… Но… Словом, сегодня же, вот просто сейчас, я скажу ему, что ты прошла медэкспертизу и подала заявление в милицию, а я – свидетель изнасилования. Скажу, что ему светит пятнадцать лет, если мы первого сентября не войдем в двери института как студентки. Уверена, его папаша сделает для нас все!.. Мари, Мари, ты слышишь меня?! – Ада несмело дотрагивается до руки подруги. – Со мною этот бы фокус не прошел, пойми. К тому же мы поступим вместе, как и мечтали! Я же тебе обещала! Ну, прости меня, подруга!..
Ада рыдает, теребит руку Анны-Марии, целует ее безвольно разжатую ладонь. Ее слова доносятся до Анны-Марии, словно из-под толстого слоя ваты:
– Мари, ты всегда была для меня идеалом, еще с детства. Думаешь, почему я придиралась к тебе? Помнишь, как натерла тебе щеки крапивою? Господи, Мари, ты не представляешь, как я тебе завидовала! Как мечтала с тобой дружить, а выходило все наоборот!.. Это из-за моей дури. Так меня воспитывали… Я знаю, что я плохая, хуже всех, но, Мари, поверь – все пройдет, ты все забудешь – что тут такого (все равно это когда-нибудь должно было случиться!). Но, главное, мы останемся тут, нам будет весело, хорошо, впереди столько интересного! Ты простишь меня когда-нибудь?!!
Ада пытается откинуть прядь волос с ее лица и заглянуть в глаза.
– Ты не представляешь, что это такое – быть такой, как я! Посмотри на эти глаза – я их ненавижу! А ноги! А эти рыжие клочья – разве это волосы! Меня всегда лапали в троллейбусах потные дядьки, и никто никогда не сказал мне того, что, помнишь, однажды сказал тебе наш слесарь: «маленький эльф»…
До Анны-Марии наконец доходят ее слова, она смотрит на подругу растерянным взглядом и вдруг замечает то, о чем никогда не догадывалась, ведь Ада всегда казалась такой уверенной в себе, невозмутимой. Теперь она с удивлением рассматривает ее жесткие, как сухостой, волосы, россыпь веснушек на коротком носу, тяжелые бедра, короткие полные пальчики… Острая жалость охватывает ее. Она еще не способна произнести ни слова, но слезы уже текут по ее лицу – от этого становится легче… Анна-Мария словно возвращается в тот день, когда они точно так же сидели в своем дворе под таким же «грибком» и Ада была единственной, кто оказался рядом.
Анна-Мария гладит Аду по плечу. И Ада еще больше заливается слезами.
– Я знала, я знала, что ты простишь меня… Теперь все будет хорошо!
– Идем, – решительно говорит Анна-Мария. – Пора…
Ада покорно поднимается.
– Только не нужно больше плакать. Прекрати. Никто не достоин ничьих слез. А я – меньше всех.
Эта новая интонация пугает Аду. Но она понимает, что все худшее уже позади и теперь нужно действовать.
– Мари, я знала, что ты святая, – шепчет она. – Вот увидишь, дальше все будет хорошо…
Часть третьяОт автораЗдесь мне хочется прервать повествование. Потому что в следующий раз я встретила ее много лет спустя. Тогда я работала в районном суде. Вернее, мне нужно было написать статью о каком-нибудь бытовом судебном процессе. Для этого всего на несколько дней я устроилась поработать секретарем судьи – милой женщины, которая (впрочем, ради красивого снимка в глянцевом журнале) согласилась раскрыть мне некоторые секреты судопроизводства. В день, когда я «вышла на работу», на повестке дня стояло несколько бракоразводных процессов.
– Что я должна делать? – спросила я судью.
– Делай вид, что ведешь протокол, – ответила та и дала мне папку с «делами».
В ней я сразу же увидела знакомое имя, которое нельзя было не запомнить, и прочитала скудную мотивировку – «не сошлись характерами»…
Комната, в которой происходило разбирательство, была узкой и убогой – синие стены и два деревянных стула напротив судейского стола. Ровно в десять дверь отворилась. Я увидела ее. Она мало изменилась, а если быть совершенно точной – она даже похорошела. Ее лицо уже не было так резко заострено, глаза казались неестественно светлыми – какого-то удивительного фиалкового оттенка, хороший макияж едва заметен, и волосы, это пепельное полотно, были искусно колорированы, отчего создавалось впечатление, что на ней парик. Образ завершал светло-кофейный костюм и туфли на высоченной «шпильке». И все же, несмотря на респектабельный вид, в глубине ее глаз пряталась некоторая затравленность.
Вслед за ней в комнату вошел мужчина. Его я осмотрела с не меньшим любопытством. С первого взгляда было ясно: они не пара. Выражение его лица было замкнутым, словно наглухо застегнутым на «молнию». От этого оно казалось никаким, как чистый лист бумаги, на котором ничего нельзя было прочитать… Только при взгляде на синие стены и такой же синий костюм судьи в его глазах промелькнула легкая брезгливость. Оба сели на стулья. «Как в детском саду!» – подумала я.
Судья быстро зачитала их заявление, называя пришедших «истцом» и «ответчицей».
– Суду недостаточно вашей формулировки, – обратилась она к мужчине. – Объясните, что вас не устраивает в вашем браке.
– Она, – мужчина кивнул в сторону супруги, – совершенно не занимается домом. Приходит поздно. И… – он замялся, – прохладно относится к выполнению супружеских обязанностей.
Я заметила, как при слове «обязанностей» плечи ее дрогнули.
– А если бы ваша жена больше уделяла внимание домашнему хозяйству, вы бы согласились не расторгать брак?
