Денис Гуцко - Русскоговорящий
Они начинают вживаться, они меняются — но пока прокалываются на всякой всячине. Выдерживают довольно долгие немые паузы, делая вид, что в упор не видят и не слышат вопрошающего, листают себе бумаги — а всё-таки подёргивается веко, и руки, переворачивающие документы, копотливы и рассеяны — и видно, что краем глаза она за тобой наблюдает — сверяется, есть ли контакт. Они пока не тверды, пока ещё не умеют говорить «ты» так, что кажется, будто в тебя плюют. В самых сложных случаях на помощь им приходит пышная молодая дама, с задумчивым взглядом под наклеенными ресницами сидящая в дальнем углу кабинета. Если взглянуть ей в лицо, кажется, что падает бетонная плита. Стоит кому-нибудь из притиснувшихся к стойке зарваться, зайтись возмущёнными тирадами по поводу того, что не готова нужная бумага или по какому другому поводу, как она вырастает в центре комнаты, и мощный государственный глас решительно останавливает зарвавшегося, одним махом усмиряя и водворяя его на место, откуда ему не стоило и сходить. Проделав этот трюк укрощения, своим подопечным она не говорит ни слова. Замолкает, прибирая разметавшиеся эмоции. Она возвращается на своё место, а девчушки как ни в чём ни бывало стучат на машинках, развязывают-завязывают папки — но у каждой одинаково меняется лицо: на секунду взрослеет, бетонно застывает в новом очень взрослом выражении.
Митя не сдержался.
— И всё-таки, скажите, когда-нибудь хочется понять, почему наше общение складывается именно так? То есть, если закон — это голос государства, то, судя по всему, оно общается с нами каким-то весьма нетрадиционным местом.
Он привлёк её внимание, она даже повернула к нему голову.
— Ну… вы меня понимаете…
Он рассмешил их. Они похихикали, переглядываясь и заодно поглядывая на бетонную женщину. Но та, отвернувшись к окну, безразлично обмахивалась папкой. Такой ерундой её не пронять.
Митя ждал, удобно расположившись в кресле под китайской розой, когда появится помощница назначенного ему судьи и войдёт в кабинет возле канцелярии.
…Ваня вспомнил про его день рожденья совсем недавно.
— Алло? Я должен… знаешь, я должен сказать что-то… Ты… я должен сказать… извини, что день рожденья, — видимо, от волнения Ваня запутался в русских словах, и решил перейти к сути. — У меня в компьютере сбой был. Понимаешь, в компьютере установка стояла, программа мне напоминала про все день рожденья… дни рожденья, — поправился он, — и… в программе сбой был, она отключилась почему-то.
— Понятно.
— Не обижайся, ладно? Ты приезжаешь?
— Конечно приеду, сыночек! Конечно приеду! Вот скоро паспорт будет готов, и бегу за билетом.
— А деньги? Куда выслать, скажи.
— Да есть деньги, Ванечка. Я же копил всё это время, я же только тем и жил, думал, как приеду к тебе. Да ты не звал.
— Я… прости меня… я не решался… и мама не решалась.
Сыночек мой, я увижу тебя, скоро увижу тебя. Я приеду во что бы то ни стало. Дойду пешком, захвачу самолёт с заложниками. Я обязательно вырвусь к тебе. Всё остальное не важно. Только прошу тебя, называй меня «папа», с первой же минуты называй «папа». Скажи мне: «Здравствуй, папа». И тогда я ни о чём не пожалею. Забуду, как подносил пистолет к виску, как задыхался от запертой в грудную клетку любви. Тогда всё обретёт смысл. Называй меня «папа». А попросить друг у друга прощения мы ещё успеем.
В день, когда Митя с Толиком так неудачно наведались в гости к Олегу, как только их выпустили из ментовки, они отправились пить. Митя чувствовал себя виноватым, поэтому предложил выставить бутылку «в лечебных целях».
— Идём, подлечим нервы?
И Толик, проникновенно вздохнув, сказал:
— Мне, кэ цэ, нужен глубокий общий наркоз.
Они вернулись на Крепостной, отогнали Толикову «восьмёрку» на ближайшую стоянку и отправились искать заведение. Им попалась как раз та тошниловка, в которой Митя когда-то повстречал Гайавату с волосатыми ушами и так незаслуженно попал под раздачу. Хотя заведение было отремонтировано после разгрома, трезвому глазу оно показалось ещё отвратней. Но ни Митя, ни Толик не собирались терять время на поиски. Нужно было поскорее забыть неприятные часы в ментовке, и они решительно нырнули в подвальчик.
Молчала перемотанная изолентой магнитола. Гайавата сидел одиноко за столиком и смотрел в пустой стакан. Он был в тех же пиджаке и майке с надписью “The True American”, аккуратно побритый и подстриженный везде кроме ушей. Заметив Митю, Гайавата радостно взмахнул рукой.
— Твой корешок? — удивился Толик.
— Здешний вождь, — шикнул на него Митя, направляясь к столику Гайаваты.
Вождь вместо знакомства сказал:
— Момент, — и замахал в сторону бара, привлекая внимание официантки.
Добившись её взгляда, величественно показал ей указательный палец, добавил:
— И бутерброды. С сыром.
Толик переглянулся с Митей, хмуро шепнул, наклонившись поближе:
— Племя быстрых халявов? Я, бля, не люблю.
— Да какая тебе разница, — шепнул Митя в ответ. — Я угощаю. Ты посмотри, какие раритетные уши!
Они напились со скоростью летящей в цель стрелы. «Шлёп!» — и от мироздания остались лишь самые простые элементы: квадрат стола да цилиндры стопарей. Бутылку, видимо, как форму гораздо более сложную, приходилось каждый раз заново отыскивать посреди пустого стола. Лица Толика и Гайаваты смешались для Мити в одно обобщённое лицо, оно летело в сигаретном дыму куда-то вверх и в сторону, потом резко падало и раскалывалось на исходные два лица: спящее лицо Толика и оживлённое, настойчиво приближающееся лицо Гайаваты. В одну из таких фаз Митя и почувствовал, как Гайавата грубо трясёт его за плечо. Он попытался, как в первую их встречу заговорить верлибром, но вождь оборвал его:
— Погоди моросить. Я тебе про паспорт толкую.
Когда он успел рассказать ему свою историю, Митя уже не помнил: в прошлый раз, только что?
— Слышь ты, что тебе говорят? Слышишь меня? Внимательно! В общем, у меня знакомец есть на работе, узбек. Он как ты. В смысле, хрен знает с каких времён здесь живёт. Так он пошёл в суд, там постановили, что он проживает здесь… ну, в общем, хрен знает с каких времён — ну, что он нормальный гражданин. Так и присудили, стало быть, чтоб ему паспорт выдали. Понял, нет? Вот те крест, говорю, как есть! На той неделе только обмыли. Так он ваще узбек! О! — Гайавата растянул пальцами глаза, изображая знакомого узбека. — Хочешь, я тебя с ним сведу?
Пьянка пьянкой: закончилась похмельем — но про узбека Митя запомнил крепко. Утром постоял у зеркала, растянул пальцами глаза, посмотрел-посмотрел, поморгал, настраивая резкость, и прямо с больной головой — благо был выходной день — отправился в районный суд. Оказалось, что таких как он в приёмной даже не дослушивают — в ушах навязли. Работник суда, жгучий брюнет с пробором, остановил его взмахом ладони и велел идти к адвокату, составлять иск, затем искать свидетелей, способных подтвердить, что он действительно проживает в России с девяносто второго года.
— Так я ещё раньше… — попытался встрять Митя, но был остановлен тем же выразительным жестом.
Нужно было найти двух свидетелей, составить при содействии адвоката иск и подать заявление.
— Следующего пригласи. И скажи, что больше пятерых до обеда не приму!
Растерянный и смущённый, Митя вышел в коридор. У лестницы, ведущей вглубь здания, стоял человек с комплекцией телеграфного столба, в форме, с наручниками на поясе.
— Не подскажите, где адвоката найти? — спросил у него Митя, и он молча указал на стоящего в дверях неопрятного толстячка.
Уловив этот жест, толстячок приподнялся на носочках и внимательно смотрел на Митю. Митя пошёл к нему, стараясь осторожней нести полную осколков и всё ещё рвущихся снарядов голову. На крыльце в глаза ударили колючие солнечные зайчики, рассыпанные повсюду: по тающему снегу, по корочкам льда, по стёклам автомобилей.
— Мне иск нужно составить. По поводу гражданства… в связи с новым законом… У меня вкладыша нет, а…
— Понятно. Идём ко мне в контору, тут за углом. Пять минут делов.
Он спустился на одну ступеньку, дожидаясь, когда Митя последует за ним.
— Погоди. А сколько это стоит?
— Пятьсот.
Он спустился ещё на одну ступень, всем своим видом выражая уверенность, что теперь-то Митя непременно должен за ним последовать.
— Нет, я в другой раз приду. У меня столько сейчас нет.
— А сколько есть? — адвокат вернулся на одну ступеньку вверх.
Мите сделалось неприятно оттого, что этот одетый в штаны с оторванной пуговицей человек торгуется с ним по поводу такого важного для него дела, будто речь идёт о картошке. Но так же как вчера с кабаком ему не хотелось терять время на поиски. Да и кого искать: адвоката подешевле, поопрятней, чтобы все пуговицы на месте? Адвокаты, почуял Митя, племя самобытное и не регулярно сытое — так не лучше ли довериться первому попавшемуся? Всё равно наугад. Пересчитав вынутые из кармана купюры, Митя сообщил:
