Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы
— Хочешь эту подушку, Рута?
— Честно говоря, совсем не хочу. Спасибо.
— Вот и все, — сказал Эйтан. — Больше тут ничего нет. Он может работать без надзора.
Разрушить сарай оказалось очень легко. Как только китаец вытащил дверные косяки, все части обрели свободу и развалились с легким громыханием. Казалось, что сарай и сам рад был рассыпаться, словно ему опротивело все, что в нем было, и все, что в нем произошло.
Я вернулась в дом, чтобы собраться на работу. Потом выглянула в окно и увидела, что Эйтан размечает кольями и проволокой границы ямы, которую надо выкопать под бетонное основание для нового сарая. Закончив, он дал китайцу мотыгу, лопату и деревянную доску шириной сантиметров двадцать, чтобы отметить ею глубину ямы. В это время на улице раздался гудок, и во двор въехал шикарный грузовик, а за ним втянулся тяжело нагруженный прицеп. Приятель, торговавший стройматериалами, доставил все, что Эйтан заказал, и еще добавил от себя вибратор для уплотнения грунта и маленькую бетономешалку.
Он вышел из машины, принюхался к воздуху, сел под шелковицей и стал ждать, пока закипит «пойке». Довик и Эйтан присоединились к нему у огня. Я смотрела на них из окна — кто я, как меня зовут? Иезавель? Мелхола? Мать Сисары?[131] — и видела моего супруга, моего первого мужа: вот он — говорит, улыбается, как бывало, и его руки движутся в воздухе прежними широкими движениями, колдуют над костром, ворошат горящие поленья.
Он показал приятелю старую военную лопату, которую нашел в сарае, и они втроем, счастливые, как щенята, складывали и открывали ее и по очереди втыкали в землю. Потом они закончили есть, разгрузили прицеп, приятель объяснил, как запускать вибратор и бетономешалку, и уехал.
2Довик и Эйтан отправились по своим делам в питомник, китаец продолжал свою работу, а я вместо того, чтобы поторопиться в школу, продолжала смотреть на него. У него были размеренные, экономные, приятные глазу движения опытного рабочего, но я чувствовала, что мой взгляд прикован к лопате, которая раз за разом врезалась в мягкую землю, нагружалась и отбрасывала в сторону все новые и новые комья.
Наконец он перестал копать и начал разравнивать дно ямы перед тем, как рассыпать по нему известь и уплотнить ее. Я помню: внезапно зазвонил телефон — вероятно, школьная секретарша, — но я не ответила. Я зачарованно следила за лезвием лопаты, которое размеренно двигалось, разравнивая дно ямы, и вдруг услышала странный звук: словно плач ребенка вырвался откуда-то из кроны нашей шелковицы, плач младенца.
Китаец выпрямился, удивленно уставился на свою лопату, потом повернулся и посмотрел на фикус, который рос на улице рядом с нашим двором, потому что и оттуда вдруг донесся такой же плач и сразу следом за ним — еще один, со стороны соседского пекана. Он, конечно, не мог знать, что слышит первых соек, вернувшихся в поселок после долгих лет изгнания. И сомнительно, знал ли он вообще, что имеет дело с сойками, потому что китайские сойки совершенно непохожи на наших, я специально проверяла потом и прочла, что хвосты у них длинные, а туловища черно-белые и что китайцы называют их «веселыми птицами», в то время как наши сойки имеют хохолок на голове, синие пятна на каждом крыле и вовсе не веселые, а сварливые и нахальные. Но и те и другие — и сойки в Китае, и сойки в Израиле — способны подражать человеческим звукам, и плач младенцев тоже одинаков в обеих странах.
Китаец пожал плечами, снова взялся за лопату и продолжил работу, но тут сойки раскричались еще громче, их вопли уже доносились с каждого дерева на улице, и каждый такой вопль сверлил, и тревожил, и мучил душу звуками, которые способен извлечь из горла только младенец.
Я открыла окно и высунулась наружу. Теперь я их видела — они метались с дерева на дерево, исчерчивая воздух синими вспышками и наполняя его пронзительными воплями. Китаец снова посмотрел на них с любопытством и опаской и опять вернулся к своему делу. Лезвие лопаты скользнуло по дну ямы, снаружи послышались новые вопли, лезвие загребло тонкий слой земли, и к хору присоединились новые сойки — прилетели из далеких рощ, из дубового леса, с холмов и из вади, расселись на деревьях нашей красивой и тихой улицы и завопили вместе со всеми.
Довик крикнул из питомника:
— Рута, что там происходит? С чего они так разорались, эти мерзкие птицы?
Но я не обращала внимания ни на птиц, ни на его крики — мой взгляд был прикован к рабочему, который вдруг отбросил лопату, опустился на колени, встал на четвереньки и начал всматриваться во что-то на дне ямы.
Потом он повернул голову и увидел, что я стою в окне и смотрю на него. Я выбежала наружу, наклонилась над ямой и увидела, что он что-то там ощупывает — кусочек какого-то маленького купола, выступающий над землей.
Я тоже опустилась на колени и присмотрелась. Сойки кричали, как безумные, и мое тело поняло и застыло еще до того, как мой мозг осознал и понял.
— Что там происходит? — снова крикнул Довик. — Почему Эйтан не стреляет в них?
Китаец поскреб вокруг, очистил сильными пальцами и осторожными дуновениями. Поначалу очищенный кусок показался мне обломком глиняного кувшина или, может быть, миски, но он копнул дальше, и в этом куполе вдруг открылись два больших круглых отверстия и глянули прямо на него и на меня.
— Стой, стой! — закричала я, но китаец продолжал осторожно работать пальцами, и мало-помалу маленький череп открылся полностью. Он поднял его на руке. Пустые глазницы глянули на нас жутким человеческим взглядом, и, когда он положил его обратно, череп покатился по дну ямы, и его глазницы то появлялись, то исчезали, как у куклы, которая то открывает, то закрывает глаза. Вот она я — мертвая дочь Нахума Натана и бабушки Рут. Вот она ты — девочка, которую ее мать искала во всех других местах, только не в сарае собственного дома, где она была похоронена, — в нашей земле, прямо рядом с нами.
— Довик! — завопила я. — Довик!
— Что случилось?! — крикнул он из конторы.
— Иди сюда! Быстро!
Китаец спокойно и сосредоточенно продолжал раскапывать. Он соскреб еще немного земли, поковырялся в ней и вытащил еще несколько косточек, маленьких и тонких. Если бы не череп и не вся история деда, можно было бы подумать, что это скелет какой-то птицы. Китаец расстелил на земле мешок и стал укладывать на него появлявшиеся из земли косточки, одну за другой, и поскольку мозг всегда ищет во всем законченные формы и во всем хочет найти — и находит — порядок и смысл, эти кости сделались рукой, и бедром, и маленькой грудной клеткой, и крошечными кистями рук. Челюсть, на которой еще не выросли зубы, присоединилась к черепу и к глазницам, и все они вместе сделались лицом. Вот ты, мертвая малютка Нахума Натана и бабушки Рут! Что, и Нета так выглядит после двенадцати с половиной лет, проведенных в земле?
Довик встал рядом со мной, посмотрел и сразу все понял.
— Он похоронил ее внутри сарая, а потом вышел и сел на лошадь, взяв с собой ту лопату, которую мы нашли, когда рушили сарай, — сказал он спокойно и вполне логично, но потом добавил чуть громче: — Целое представление устроил для мошавных, чтобы они думали, что он собирается похоронить ее в каком-то другом месте. — И вдруг затопал ногами и закричал страшным голосом: — Тебе мало было всего, что ты сделал, да?! Тебе хотелось еще видеть, как бабушка всю жизнь ее ищет? Ищет и не находит, ищет и не находит, ищет и не знает, что она здесь, у нас в сарае, в двух метрах от своей матери!
Он буквально сломался, развалился на части. То ли опустился, то ли упал на колени, встал на четвереньки над маленькими косточками и кричал страшней, чем Эйтан на похоронах Неты, плакал так, как я не осмелилась плакать тогда.
— Как же ты мог растить нас в этом доме, гнусная ты тварь! Как же ты посмел заставить нас ходить по этой земле, с бабушкиной девочкой у нас под ногами? — Он ударил ногой тачку и перевернул ее: — Вот вам все его семена, и саженцы, и цветы! Вот, что он на самом деле посадил и посеял здесь!
Я никогда не видела его в таком состоянии. Я даже на миг обрадовалась, что дедушка уже умер, потому что, будь он жив, Довик вполне мог бы сейчас броситься на него с кулаками.
Люди стали собираться у нашего забора. Костей они не видели, но услышали крики. Семейство Тавори, по своему обыкновению, снова устроило представление, а мошава, по своему обыкновению, снова слышала и молчала.
— Вон отсюда! — завопил Довик. Пена кипела на его губах. Он наклонился в поисках камня, доски, чего-нибудь, что можно было бы бросить в этих зевак. — Вон отсюда! Здесь вам не театр!
Китаец в смущении отступил в сторону, а я наклонилась и смешала рукой скелет младенца, который он только что собрал на мешке, чтобы из ребенка недельного возраста превратить его снова в неприметную и случайную груду неопознанных костей. Эйтан, стоявший рядом со мной, тоже наклонился и молча стал собирать эти кости в маленькую картонную коробку. Потом поставил ее рядом, сразу же завел вибратор, с большим шумом утрамбовал землю, взял лопату, быстро рассыпал поверх щебень, разровнял его и утрамбовал снова.
