Маргарет Этвуд - Мадам Оракул
Я приподнялась и начала кружиться, сначала неуверенно, робко. Воздух наполнился сиянием, все вокруг заискрилось. Я стала раскачивать поднятыми руками в такт нежной музыке — я хорошо ее помнила, я помнила все движения и жесты. До земли было высоко; голова слегка закружилась. Я закрыла глаза. За плечами выросли крылья, чья-то рука, осторожно скользнув, обвила мою талию…
Черт! Я впорхнула прямо в разбитое стекло — босиком, естественно. Вот вам и бабочка. Оставляя кровавый след, я захромала в комнату за полотенцем. Вымыла ноги в ванне; подошвы напоминали мясной фарш. Настоящие красные башмачки, ноги, наказанные за умение танцевать. Либо танцы, либо любовь хорошего человека. Ноты боялась танцевать из-за нелепого страха, что тебе отрежут ноги, чтобы ты больше этого не делала. Ты преодолела свой страх, танцевала — и лишилась ног. И хорошего человека тоже — он бросил тебя за любовь к танцам.
Но я выбрала любовь, мне был нужен хороший мужчина; кому не угодил мой выбор? Собственно, я и баядеркой-то не была. Медведь в цирке не танцует, так только кажется; он встает на задние лапы, чтобы его не кололи острыми стрелами. А у меня здесь даже пластыря нет… Я беспомощно сидела на краю ванны, слезы текли по щекам, из мелких порезов на ступнях сочилась кровь.
Я перешла в комнату и легла на кровать, положив ноги на подушку, чтобы остановить кровотечение. Как я теперь смогу убежать на своих изрезанных ногах?
35
Через пару часов я встала. С ногами все не так уж скверно, ходить можно. Я потренировалась, ковыляя по комнате. Каждый шаг отзывался несильным, но острым уколом. Русалочка снова в строю, подумала я. Точнее, Русалище.
Придется идти в город пешком, тащиться сквозь строй черных старух. Они будут показывать пальцами рожки, посылать вслед проклятия, велят детям кидать в меня камни. Что они видят, эти глаза, за враждебными окнами? Женщину-чудовище, огромную, затмевающую собой все — здесь уж во всяком случае… Она великанскими шагами спускается с холма; волосы дыбом, словно наэлектризованные; из пальцев бьют злые тысячевольтовые разряды; зеленые глаза, спрятанные за черными очками туристки или мафиози, полыхают кошачьим огнем… Берегитесь, тетки, подберите свои сосиски в черных чулках, не то долбану. Не спасут ни ваши обереги, ни молитвы вашим святым. Что они думают? Что по ночам я летаю ужасным москитом и пью кровь из больших пальцев их толстых ног? Как сделать, чтобы они меня полюбили? Обрядиться в черное, напялить черные чулки?
Может, мать назвала меня вовсе не в честь Джоан Кроуфорд? Может, это версия для прикрытия, а назвали меня в честь Жанны Д’Арк? Мать что, не знала, чем кончают такие женщины? Их обвиняют в ведовстве и привязывают к столбу, из них получаются великолепные факелы; звезда — это шар горящего газа. Но я же трусиха, я готова отказаться от победы, лишь бы не гореть на костре, я лучше возьму попкорн, сяду на трибуне и буду вместе со всеми наблюдать за происходящим. Когда начинаешь слышать голоса, твое дело плохо — особенно если ты им веришь. Жанна вспыхнула, как вулкан, как ракета, как рождественский пудинг, а англичане, глядя на это, вопили от радости. Пепел развеяли по реке; осталось одно сердце.
Я поднялась на холм, мимо черных старух, сидящих на ступенях, и, не замечая враждебных взглядов, пошла к почте. Полицейские или солдаты были на месте; массивная дама в окошечке тоже.
Говорить ничего не пришлось — она меня уже знала и молча протянула очередное коричневое послание от Сэма. Внутри, судя по всему, были вырезки из газет. Я резко надорвала конверт.
Действительно, статьи; но сверху лежало письмо из адвокатской конторы на хорошей плотной бумаге:
Уважаемая мисс Делакор,
Мой клиент, мистер Сэм Спински, просил меня переслать Вам нижеследующие документы. По его мнению, Вы можете помочь разрешить затруднительную ситуацию, в которой он оказался. Также мистер Спински потребовал, чтобы я ни в коем случае не раскрывал Ваше местонахождение вплоть до его дальнейших указаний.
Закорючка подписи; под письмом статья:
ИЗВЕСТНАЯ ПОЭТЕССА СТАЛА ЖЕРТВОЙ ЧИСТКИ РЯДОВ ТЕРРОРИСТОВ?
Забыв о конспирации, я опустилась на скамейку прямо рядом с полицейским. Какой ужас. Сэм и Марлена арестованы, их обвиняют в убийстве — моем убийстве, их по-настоящему посадили в тюрьму. В голове мелькнуло: как должна быть рада Марлена… с другой стороны, сидеть из-за меня, а не из-за какой-нибудь забастовки или демонстрации… это наверняка портит ей все удовольствие. И вообще — тюрьма есть тюрьма. Но они пока молчат, это ясно.
Все дело в том семействе на пляже: они видели, как я боролась с волнами и ушла под воду. А после прочитал и в газете интервью с Марленой, где она утверждала, что мне бросили спасательный круг. Но никакого круга в лодке не оказалось вовсе: полиция допросила работника прокатной станции, и он подтвердил этот факт. А на носу парусника нашли мое платье, что сразу вызвало подозрения следствия. Глава семейства отдыхающих, мистер Морган, заявил, что, услышав крики (это невозможно, все происходило слишком далеко и при слишком сильном ветре), он посмотрел в нашу сторону — и как раз вовремя. Он увидел Сэма и Марлену, которые перевешивались за борт, якобы сразу после того, как меня столкнули. В газете поместили фотографию мистера Моргана. Мою тоже — ту, «предсмертную», где я улыбаюсь. У мистера Моргана был серьезный, ответственный вид; настал его звездный час, он наконец обрел значимость, сбылись его заветные мечты.
Бедняга Сэм. У него, наверное, уже вывернули карманы, отобрали шнурки, повертели пальцем в заднем проходе… Его обработали дезинфицирующим раствором, а потом старательно допрашивали два полицейских, добрый и злой. Добрый предлагал кофе и сигареты, злой давил на психику — а все из-за моей глупости и трусости. Надо было сидеть дома и смотреть правде в глаза. Несчастный добряк Сэм; при всех его радикальных теориях он и мухи не обидит.
Меня называли «ключевой фигурой» таинственного подрывного заговора. Судя по всему, отец Марлены заявил о пропаже динамита, Марлена сломалась, призналась в краже, однако предъявить похищенное не могла и сказала, что за взрывчатку отвечала я. Она также рассказала о подержанном автомобиле, но его никак не удавалось найти. Полиция считала, что «ячейке» Сэма пришлось меня ликвидировать, ибо я слишком много знала и угрожала их выдать. Артура взяли под арест, допрашивали, но потом отпустили. Было очевидно, что он ни при чем и ничего не знает.
Я просто обязана вернуться и всех спасти. Но возвращаться нельзя. Может, послать в полицию что-нибудь для опознания, чтобы стало понятно, что я жива? Вот только что? Палец, автограф, зуб?
Я стала подниматься со скамьи, одновременно засовывая бумаги в сумку. Вышла на улицу, направилась к холму — и увидела мистера Витрони. Он сидел за столиком уличного кафе с каким-то человеком. Разглядеть мужчину было невозможно, он сидел ко мне спиной. Ясно одно — это тот самый. Вернулся. Не запылился.
Мистер Витрони меня тоже заметил: он смотрел мне прямо в глаза. Я чуть ли не бегом бросилась через площадь, но потом приказала себе замедлить шаг. Обернулась я только раз: мистер Витрони встал из-за стола и пожимал руку мужчине…
Едва завернув за угол, я припустила во всю прыть. Надо успокоиться, надо собраться, надо взять себя в руки. Изрезанные ступни, касаясь мостовой, будто кричали от боли.
36
Наконец я оказалась у своего балкона. Солнце садилось, и под его лучами осколки стекла вспыхивали яркими искорками. Мое отражение в зеркале окна пробежало рядом со мной: темноликое, окруженное нимбом всклокоченных красных волос.
Я отперла дверь, вошла. Внутри никого — пока никого, у меня еще есть время… Я толком не разглядела незнакомца. Возможно, мне удастся сбежать. Дождусь, когда он пройдет под балконом, осторожно проберусь в ванную и запрусь там. А пока будет стучать в дверь, встану на унитаз и вылезу в окошко.
Я пошла в ванную посмотреть на проем. Слишком узко, не протиснуться. Кому охота, чтобы его арестовывали — или интервьюировали, — когда он застрял? Задница — дома, а голова на улице. Как-то неэлегантно.
Может, спрятаться в артишоках? Или быстро сбежать с холма и исчезнуть, чтобы меня никогда больше не нашли? Но рано или поздно меня обязательно поймают. Нет, надо защищаться, причем собственными силами. Возвращаться отказываюсь. Я пошла на кухню и, обхватив за горлышко, вытащила из помойного ведра бутылку из-под «Чинзано».
Затем притаилась за дверью — так, чтобы меня не было видно с улицы, — и стала ждать. Время шло; ничего не происходило. Что, если я не права и с мистером Витрони был совсем другой человек? Или никакого человека вообще не было; мистер Витрони все выдумал, чтобы меня напугать? Я занервничала. Мне вдруг пришло в голову, что я слишком много сижу на корточках за закрытыми дверями, прислушиваясь к голосам с другой стороны.
