Маргарет Этвуд - Мадам Оракул
Дверь была заперта. Я трясла ее и трясла, пока она не открылась.
Стоя на террасе в рваной ночной рубашке, я дрожала на ветру. Повсюду тьма, луны не видно. Я совсем проснулась; зубы стучали мелкой дрожью, не только от холода, но и от страха. Я вернулась в дом и легла в постель.
На сей раз она подобралась совсем близко, она почти добилась своего. Она никогда меня не отпускала, потому что я не отпускала ее. Это она стояла позади меня в зеркале и ждала за каждым поворотом, это ее голос нашептывал слова… Она была женщиной в барке смерти, трагической дамой с развевающимися волосами и несчастными глазами и женщиной в башне. Ей был невыносим вид из окна, жизнь стала для нее проклятием. Как я могла от нее отказаться? Она тоже хотела свободы; ей пришлось слишком долго быть моим отражением. Что, какое волшебство, какое заклинание освободит ее?
Если Другой Стороне необходимо меня преследовать, почему не послать тетю Лу? Я ей доверяла, мы бы прекрасно беседовали, она бы советовала, что мне делать, как поступить. Но только я не могла представить себе тетю Лу за таким занятием. «Ты справишься, ты все можешь», — говорила бы она, не слушая никаких протестов. Вопреки очевидному тетя Лу отказывалась считать мою жизнь несчастьем.
А мать… почему я должна видеть эти кошмары, идти во сне ей навстречу? Моя мать была — омут, черный вакуум, я никогда не могла доставить ей радость. Да и никому другому тоже. Наверное, хватит и пытаться.
34
Утром я выпила несколько чашек чая, чтобы взбодриться и успокоиться. Главное — быть как можно спокойнее. Вести себя так, словно все в порядке, все как всегда; никуда не спешить. Схожу, как обычно, за покупками и на почту — пусть думают, что я им доверяю. Можно даже найти мистера Витрони и поговорить про дом, якобы я на все согласна. Дождусь полудня, когда на улицах появятся люди, и тогда спокойно, с одной сумкой, без чемодана, спущусь с холма и поймаю машину до Рима. Много унести не удастся, но моя сумка довольно вместительная.
Я перерыла ящики комода, решая, что можно оставить. Отобрала три пары трусов. Ночные рубашки? Не обязательно, зато черная записная книжка Фрезера Бьюкенена — непременно. Без пишущей машинки обойдусь, а вот «Гонимых любовью» возьму с собой.
Я взяла в руки рукопись, собираясь свернуть в трубочку, чтобы она заняла меньше места. Затем села, начала перебирать страницы и вдруг увидела, в чем моя ошибка и что нужно переделать. Шарлотта должна войти в лабиринт, иного выхода нет. С самого первого дня в Редмонд-Гранже ей хотелось туда попасть, и ни страшные рассказы слуг, ни презрительные намеки Фелиции не могли ее остановить. Однако бедняжка терзалась сомнениями. Что ждет ее в лабиринте — неминуемая гибель или разгадка тайны, которую необходимо найти, чтобы жить дальше? И, что еще важнее; она выйдет замуж за Редмонда, только избегая лабиринта или, напротив, решившись туда войти? Не исключено, что завоевать его любовь можно лишь одним способом: рискнув своей жизнью и предоставив ему возможность себя спасти. Он сумеет разжать руки, сомкнувшиеся на горле Шарлотты (чьи?), и назовет ее своей глупенькой, хоть и храброй, малышкой. И она станет миссис Редмонд, четвертой по счету.
Не ходи в лабиринт, Шарлотта, предостерегла я, учти, это ты делаешь на свой страх и риск. Я всегда берегла тебя, но больше на меня не рассчитывай. Она, как обычно, не обратила на меня ни малейшего внимания; встала, отложила вышивку и приготовилась уходить. Не говори, что тебя не предупреждали, крикнула я вслед. Но уже ничто не могло меня остановить, надо узнать все до конца. Я закрыла глаза…
Когда Шарлотта вошла в лабиринт, был полдень, Она позаботилась о мерах предосторожности: привязала у входа шерстяную нитку от клубка, взятого у миссис Райерсон якобы затем, чтобы починить шаль. Шарлотта не хотела потеряться.
Стены лабиринта представляли собой колючий вечнозеленый кустарник, чрезмерно разросшийся. Видно, что здесь давным-давно никто не ходит, думала Шарлотта, продираясь сквозь заросли. Ветви сопротивлялись, хватали ее за платье, словно желая удержать от необдуманного поступка. Шарлотта, разматывая клубок, повернула налево, затем направо.
Снаружи небо затягивалось облаками, дул холодный февральский ветер; но внутри, под прикрытием густой живой изгороди, было вполне тепло. Потом начало проясняться, вышло солнце; неподалеку запела птица. Шарлотта потеряла счет времени; казалось, она много часов идет по гравиевой дорожке меж колючих зеленых стен. Ей кажется или кусты действительно обрели более ухоженный, аккуратный вид?.. Появились цветы. Но для цветов еще рано. У Шарлотты появилось смутное ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Она вспомнила сказки миссис Райерсон о маленьком народце… и тут же посмеялась над собой: как можно было хоть на мгновение поверить предрассудкам? Это всего-навсего лабиринт, обыкновенный лабиринт. И конечно, две предыдущие миссис Редмонд обязаны своей несчастной судьбой чему-то другому.
Кажется, она приближается к центру… И действительно, в очередной раз повернув за угол, Шарлотта вышла на открытую прямоугольную площадку, засыпанную гравием и обрамленную цветочным бордюром. Нарциссы уже распустились. Площадка, увы, была пуста. Шарлотта принялась осматриваться, глядя во все глаза в надежде увидеть нечто, объясняющее дурную репутацию этого места, но ничего не обнаружила. Тогда она повернула и пошла назад той же дорогой, какой пришла. Ей вдруг стало страшно, захотелось поскорее выбраться отсюда, пока не поздно. Она уже ничего не хотела знать — зачем только ее сюда занесло! Шарлотта побежала, но, поскольку на бегу она пыталась сматывать клубок, ее ноги безнадежно запутались. Бедняжка упала, и в тот же миг чьи-то железные пальцы схватили ее за горло… Она пробовала кричать, сопротивляться, ее глаза выкатились из орбит, она дико озиралась по сторонам: где же Редмонд?..
За ее спиной раздался ядовитый смех — Фелиция!
— Здесь нет места нам обеим, — проговорила она, — поэтому одной придется умереть.
Сознание Шарлотты уже начинало меркнуть, когда кто-то внезапно отбросил Фелицию в сторону, словно груду старого, ненужного тряпья, и Шарлотта увидела над собой темные глаза Редмонда.
— Дорогая моя, — хрипло выдохнул он, Сильные руки подняли ее, теплые губы прижались к ее губам…
Вот так все должно быть — так всегда было, — но только почему-то уже не кажется правильным. Где-то я свернула не в ту сторону; что-то просмотрела, какое-то событие, знак. Придется это проиграть, отыскать подходящее место и воспроизвести всю сцену. Я подумала о садах Кардинала в Тиволи, с их сфинксами, фонтанами и многогрудыми богинями. Что ж, годится, там масса дорожек. Сегодня же туда поеду…
Да, но я забыла о неизвестном и машине с пустым бензобаком; нужно отложить книгу и сосредоточиться на побеге.
На этот раз я исчезну по-настоящему, без следа. Ни одна живая душа не будет знать, где я, — ни Сэм, ни даже Артур. Я стану полностью свободна; ни лоскутка прошлого, ни цепляющихся пальцев. После этого я смогу делать все, что захочу: держать бар, вернуться в Торонто и стать массажисткой… может, именно так и следует поступить? Или остаться в Италии и выйти замуж за торговца овощами: мы поселимся в маленьком каменном домике, я начну рожать детей и толстеть, мы станем есть горячую пищу и мазаться маслом, смеяться над смертью и жить настоящим, у меня будет узел на голове, усы и большой зеленый фартук с цветами. Быт, будни, церковь по воскресеньям, грубое красное вино, я стану теткой, бабушкой, все будут меня уважать.
Только все это отчего-то неубедительно. Почему любая моя фантазия непременно оборачивается ловушкой? Я вдруг ясно увидела, как прямо в фартуке и с узлом вылезаю в окно, не обращая внимания на крики детей и внуков. Что ж, надо смотреть правде в глаза: я человек искусства — искусства убегать от действительности. Да, иногда я пою о любви и преданности, но истинный роман моей жизни — роман Гудини, цепей и запертого сундука; кандалы и избавление от них. Разве меня когда-либо интересовало что-то другое?
Эта мысль меня совсем не огорчила. Напротив, мне было хоть и страшно, однако легко. Вот, значит, как на меня действует опасность?
Я, напевая, вымыла голову, будто собиралась на бал. Сошло довольно много коричневой краски, но меня это уже не занимало.
После, даже не вытерев ног, я вышла на балкон сушить волосы. Дул ветерок; далеко внизу, в долине, слышались выстрелы — должно быть, палили в птиц. Они здесь отстреливают практически все, что движется, запекают певчих птичек в пироги. Музыка, прожеванная жадными ртами. Глаза и уши тоже чувствуют голод, но не так явно. Отныне я буду танцевать только для себя самой, подумала я и прошептала: «Не позволите ли натур вальса?»
