Патрик Уайт - Древо человеческое
Тельма Паркер быстро поняла, что любезности Хорри Бурка не следует придавать никакого значения. Она научилась ловко притворяться, принимая его церемонные ухаживания и смеясь его шуткам.
– Бедный папочка, – сказала миссис Бурк, – он такой хороший.
Будто он страдал какой-то болезнью.
В девичестве миссис Бурк носила фамилию Ботт. Она была той Лилиан, одной из трех сестер, которой Стэн Паркер так и не сделал предложения, и по этой причине она усвоила манеру прищуриваться, глядя на Тельму, словно стремясь рассмотреть ее получше, и лицо ее выражало насмешливую терпимость. Но вряд ли можно было сказать о Лили Бурк что-то плохое. Она немножко румянилась, но это ровно ничего не значило. Она любила провести вечерок с друзьями и выпить стаканчик чего-нибудь, предпочтительно крепкого, а затем, сняв все свои кольца, садилась за пианино и пела старинные песни.
«Нравится ли тебе миссис Бурк? Ты об этом не пишешь», – спрашивала в письмах мать.
«Миссис Бурк ничего. Она очень добрая», – писала матери Тельма.
Миссис Бурк предложила Тельме пользоваться ее пудрой и сказала, что Тельма должна называть ее тетей Лили. Но Тельма решила, что на это ее не поймаешь и по имени называть ее она не станет. Она считала, что спокойный уют дома Бурков не для нее, уже чувствуя, что создана для какого-то более возвышенного неспокойствия.
Поэтому она решила не связывать себя и ушла в свою комнату полировать ногти.
Кончив свой колледж, Тельма Паркер немедленно поступила младшей машинисткой в судоходную компанию. Это не то, чего ей хотелось, но на время сойдет. Вскоре выяснилось, что она толковее всех. Ей стали давать работу особой важности, и в результате ее возненавидели те, кто эту работу брать не хотел. Но ее это не смущало. К тому времени она остригла волосы, и, когда шла по служебным комнатам между рядами столов с очередной пачкой бумаг в руках или выходила из туалетной с полотенцем и мылом, затылок ее выражал неприступность.
О доме она иногда думала, в те полчаса, например, что она уделяла для завтрака и съедала сандвич с анчоусами. Щемящее чувство от этих мыслей удручало ее, но было неизбежно. Не выходила из головы мать, вот уж поистине заслуживающая любви и сочувствия, хоть и одевалась она уродливо и почти все делала неуклюже, постоянно спотыкалась о ведра и горшки или резала себе пальцы, рубя капусту, и лицо у нее бывало какое-то бестолковое, ей приходили в голову какие-то мысли, но она забывала о чем, и боялась, что уже не вспомнит, а наверно, от них все и зависит. Тельму Паркер бросало в жар от постыдной и раздражающей любви к матери. Отец – мужчина, стало быть, мало что значит, разве только в смысле хозяйства. Отца донимали какие-то отвлеченные мысли, об этом говорило его лицо, но в борьбе с ними он терпел поражение, и потому его можно было презирать. Кроме того, Тельма не понимала его потребностей. Ко всему, что ей непонятно, она относилась с презрением и страхом. Пока не вспоминала, какая у отца сморщенная шея. Тогда она старалась убежать от этих воспоминаний. Но платье ее цеплялось за трещины на его руках, и она не находила спасения, не столько от желания унизить родителей, сколько от их униженности, и в конце концов все больше ожесточалась.
Она смахивала крошки от безвкусного сандвича, который, впрочем, вполне удовлетворял ее потребности. Она свертывала из бумаги маленький кулечек и клала туда жалкую корочку от сандвича, потому что терпеть не могла корок.
О брате Тельма не думала никогда. Она захлопнула над ним крышку и убедила себя, что он не из тех, кто ждет своего времени, чтобы вырваться наружу.
Несколько добрых людей считали Тельму симпатичной. Например, Гоуфы, друзья или, вернее, знакомые почтмейстерши из Дьюрилгея, у которых была мелочная торговля, поставленная, впрочем, на широкую ногу; они уже не торчали в фартуках за прилавком, боже упаси. Гоуфы жили в одном из лучших, хоть и не самом лучшем пригороде, в доме было множество полированной мебели, включая курительный столик, он же – домашний бар, перед которым надо было чуть не на четвереньки становиться, чтобы выудить бутылку бананового коктейля. Вымыв руки, Тельма Паркер перебирала пальцами полотенца, на которых весьма художественно было вышито слово «гость», окруженное венком из анютиных глазок. Гоуфы давали вечера без особой парадности – только список партнеров для бриджа и полувечерние туалеты. Тельма быстро сообразила, как ей держаться. У нее обнаружился дар смотреть сразу во все стороны, принимать подходящие позы, будто тело ее было из мягкого воска, произносить ритуальные фразы так, будто они впервые спорхнули с языка у нее, а не у кого-то другого. Все это она проделывала, возбужденная множеством открытий, возможностей и сюрпризов.
Как-то в воскресенье у Бурков один пожилой, но влиятельный скотовод, пощупав щетки на ногах у своей лошади и обсудив с тренером ее перспективы, сделал Тельме Паркер комплимент по поводу ее внешности. Разумеется, это был пустяк. Но она запомнила, как блестели его сапоги и из какой дорогой ткани был сшит так небрежно носимый костюм. Она запомнила его фамилию – Летурнер, – хотя больше никогда с ним не встречалась.
Тельме, полировавшей ногти у окна в доме Бурков, было о чем подумать и на что посмотреть. Коней проваживали взад и вперед, а вечером они били копытами в двери конюшен и фыркали, словно от пыли. По вечерам шатались по двору молодые конюхи, дурачились, играли в карты или в орлянку. Или зажимали один другому голову под мышкой, осваивая виды пыток. Они хохотали, то басисто, то визгливо, и курили, и рассказывали анекдоты, и делали непристойные жесты, и все это ради или назло той, что стояла у окна, – но она не обращала на них никакого внимания. Никто не заговаривал с этой задавакой, какой-то родственницей Хорри Бурка, разве только когда было необходимо, и обзывали ее мисс Фу-ты Ну-ты. Да еще всячески показывали издали, до какой степени им на нее наплевать, но это, конечно, было проявлением joie de vivre[8].
Но был среди них Курчавый.
Тельма предавалась сладостным мыслям о том, как удачно она сумела устроить свою жизнь – она получила прибавку к жалованью и купила полупальто из крашеного кролика, – как вдруг с ней заговорил Курчавый. И надо сказать, довольно нахально. Он прошел по полоске бизоновой травы, которую мистер Бурк подстригал собственноручно. Он шел быстро и напрямик, ступая по жесткой траве своими резиновыми подошвами и двигая ягодицами – эту его манеру она приметила раньше, – с неосознанным нахальством размахивая мускулистыми, молодыми руками, и, наконец, опершись подбородком о подоконник, сказал:
– У вас есть мыслишки, как нам с вами провести вечерок?
Она глядела на него, приоткрыв губы, теперь уже не такие тонкие, а словно ужаленные пчелой.
Она была и возмущена, и возбуждена, и немножко испугана.
И не сводила с него глаз. Он моложе ее, и это еще хуже. Но у него четкие черты лица, а волосы совсем светлые. Этот может совершить преступление, с самым добродушным видом.
– А? – понуждал он ее.
– Насколько я знаю – нет, – сказала Тельма, сердясь, что не в силах отвернуться. – Во всяком случае, не с таким наглым мальчишкой, как ты.
Желая его совсем уничтожить, она стала еще чопорнее и поглядела на его лежащие на подоконнике руки.
– О, – сказал он. – Я ведь не весь из конского дерьма. Поскребите меня и увидите. Разрешаю вилами.
– Я скажу мистеру Бурку, – произнесла она.
Он засмеялся. Она увидела его крупные зубы.
– Нет, без шуток, – смеялся он. – У меня для вас весточка. Сколько заплатите?
– Что за весточка? – спросила она.
Началось что-то вроде игры, и ей это даже нравилось. От стойких запахов конской мази и сена, от ржанья молодой кобылки, катавшейся по песку на тренировочной площадке, она ощутила в себе какую-то бесшабашность.
Юнец принялся выковыривать твердую замазку из щели в оконной раме.
– Какая еще весточка? – повторила она.
Он прислонился к нагретой стене, приняв ленивую, безразличную и спокойную позу.
– От вашего брата, – сказал он.
– От брата? Откуда ты знаешь моего брата?
– Ха! – произнес Курчавый. – Я его видел в субботу на Уорвикской ферме.
– Это не он. Мой брат на севере.
– Он недавно приехал на юг, понятно?
– Не верю, что ты видел моего брата.
– Разве вы не сестра Рэя Паркера?
– Да, – сказала она, – но…
– Рэй говорит: передай Тель, я на днях приеду с родственным визитом.
Тельма сидела задумавшись – худенькая девушка в окне, встревоженная мыслью, что нечто совсем ненужное может вторгнуться из-за подоконника в сумрачное уединение ее комнаты.
– Хм, – произнес парень, – я думал, вам будет приятно повидаться с братом.
– Да, – сказала она, – конечно, мне будет приятно.
Но она отодвинула кресло от окна, а паренек подался назад, почувствовав разницу в их возрасте. В сущности, он во многом был еще мальчишкой, рослым мальчишкой, склонным вести себя соответственно развязным позам, которые принимало его тело. Но сейчас он не знал, что делать с собой дальше, и пошел прочь, приминая резиновыми подошвами губчатую бизонову траву.
