Владимир Маканин - Асан
Алик повторяет и повторяет. При этом глаза Алика блестят… Зрачки острые… Он сидит на своем топчане и дрожит все сильнее. Его бьет дрожь. Я все вижу.
Я вижу и то, как жестко, как контрастно Алику сидит Олег. Этот сидит с прямой спиной… Словно бы и в сидячем положении подвластный какому-то своему особому долгу.
Я, собственно, зашел к пацанам в пакгауз посмотреть, как они обустроились. Просто так зашел.
Я говорю:
– Ну, деньги… Ну, пачка… Ну и что?.. Майору Гусарцеву задолжал деньги чечен в Грозном. Чечен, который ЗА нас… Ты слышишь, Алик, – ЗА нас… А возвращал долг его родич, который ПРОТИВ нас…
Я уже с некоторым раздражением поясняю Алику:
– Майору Гусарцеву просто-напросто передали деньги… Долг вернули. У чеченцев это проще… Ты за тех – а я за этих! Но деньги это деньги. И денежный долг надо отдавать.
Алик, вздохнув, опять рассказывает. Заикаясь. П-п-пытается мне что-то объяснить снова и снова. Что?
Горный Ахмет сидел на обрывчике, свесив ноги. Пачкой сторублевок похлопывал себе по колену. А майор Гусарцев как раз выпрыгнул из машины и уже неспешно подходил к чеченцу.
Именно! Деньги в руках чича… А они оба ничуть не нервничали. (Они не понимали Алика!) И чич, сидевший на выступе земли… И майор Гусарцев, так долго, так нарочито медленно идущий к чичу.
Алик раздражался все больше. Пачка!.. Грязная, сволочная пачка, он видел ее издали… Она резала ему глаза!.. Солнечные зайчики наваждения уже опять заиграли. Желтые! Навязчивые б-б-блики!
Алик уперся глазами в пачку денег в руках чеченца. Алик не мог оторвать от них глаз. Он испугался толстенькой пачки… Он ненавидел ее.
Затем неподалеку где-то (из-за ствола павшей сосны, с гнилого пня) заработал крупнокалиберный пулемет… Мощно… Сильно… Пулемет вспорол тишину. Тишина была с редкими выстрелами. А пулемет грохотал… Он призывал… И Алик откликнулся на призыв. Звуки! Какие прекрасные звуки!.. Солдат от солдата словно получил знак нажать на спуск.
Из Алика, из рядового Евского, словно бы выползает еще одна причина случившегося убийства. Некая темная причина…. В параллель случайности… Рядовой Евский пытается назвать словом, пытается угадать (вместе с помогающим ему майором Жилиным) эту смутную причину своей стрельбы.
Ведь он, рядовой Евский, с н-н-ненавистью (Алик усиливает это слово голосом), с н-н-ненавистью и со страхом смотрел на ту пачку денег.
Олег не понимает, о чем мы (я и Алик) сейчас толкуем. Олег уперся взглядом в какую-то точку в дальнем от нас углу.
– Почему, Алик, тебя испугали деньги?.. Чеченец отдавал долг… За бензин… За сапоги… За солярку, к примеру… Ты же сам знаешь, сам говорил – шоферня и даже танкисты наши иногда сливают полбака солярки чеченцам за деньги!.. Мало ли как!
Спрашиваю, но Алик молчит. Смотреть на пацана больно. Вот он весь!
– Тебя чеченец испугал? Или деньги?
Молчит. Нет уж, дружок… Если молчать, надо было сразу молчать, с первой минуты. Запереть рот на замок… Убить офицера – рассказать об этом, – а потом растерянно и недоуменно замолкнуть… Бедный малый. Бедный шиз.
Молчим… И так слышно грохочут наши складские бочки. Солдаты-грузчики вкалывают. В пятом пакгаузе сегодня аврал. Бомс!.. Бомс!.. Бомс!.. Такой надрыв, словно бочки заскучали по двум контузикам. Словно зовут их!
Но я (для надежности их молчания) пацанам выходить из пакгауза-8 запретил. Даже выглядывать! Даже башку высунуть!.. Они теперь писаря… Два малоодаренных, но трудолюбивых дундука вместо одного гениального Пака.
Рядовой Евский, то бишь Алик, своими глазами однажды видел (случайно, в пути, на пыльной дороге), как командир соседней роты (обе роты сначала выдвигались вместе) получил деньги… Вот так же, из рук в руки… На виду… Смеялся тоже… Чеченец, передавший деньги, сразу слинял, куда-то ушел… исчез!.. но след чеченца остался. Соседняя рота пошла восстанавливать чеченцам мост и в засаду не попала. А попала в засаду как раз рота Алика, где и убили Мазаева, его кореша. Аликов и Олегов кореш Мазаев на гитаре играл… Не только Мазаева, еще троих…
Солдаты тогда же повели разговорчики. А он, Евский, не хотел тогда в-в-верить… Он с ними спорил. Он т-т-тогда не заикался. Ну, обычный солдатский треп о том, как много, мол, продажного и продажных на этой войне… Дошло до комбата. Комбат устроил разнос. Кричал!
Другой раз с БТРа рядовой Евский, сидя на могучей броне, с высоты углядел, как передавал деньги чеченец, да, да, наш чеченец, проводник… лояльный и вполне свой… чеченец передавал п-пачку денег другому, чужому чеченцу. И опять тот сразу исчез! Испарился!.. Может, конечно, он тоже должок возвращал. Факт необязательно темный. Но Алику тогда впервые захотелось полоснуть из автомата по обоим… Сдержался! А жаль!
Потому что опять остался след. На следующий день (после передачи тех денег) рота Алика залегла в не нужную никому засаду. Никого там не дождавшись. Их обманули, заставив ждать впустую. А лежали там в лежку. А мерзли как! А горячей еды не было! Таились там неделю, а холода все стояли. Костра развести не разрешалось!
Третий случай… Когда чич с деньгами появился у моста… Как из земли вырос!.. А у солдат исчез боекомплект. Рота без запаса патронов!.. И опять солдатские разговорчики о продаже. А он, Евский, никак не хотел в-верить, что командир с-с-сволочь…
– Спокойнее, рядовой, – говорю я.
– Я с-спокоен, т-товарищ майор.
Но он не спокоен. Он быстро-быстро, насколько позволяет заикание, рассказывает мне. Торопится!.. Случай за случаем… Каким-то скорым перемигом глаза Алика становятся колкими и вдруг белыми – почти белыми. Белизна глаз.
Это уже, как м-мания, товарищ м-майор… Все провалы в боестолкновениях, засады, подрывы, заходы на минные поля и неудачные атаки у него в башке уже сами собой увязываются непременно в п-продажность… И еще эта п-п-пачка д-денег. Ему самому страшно, это уже как болезнь. Как только пачка денег у чича в руках… в голове Алика что-то образуется. Этот солнечный шар. Желтый… Шар раскалывается… Осколки…
– Знаю, – останавливаю его я. – Про зайчики все знаю.
Я не психиатр, копаться долго не хочу и не стану. Не стану расспрашивать даже про тот, контузивший его разрыв снаряда (или там тоже проплатили засаду?)… Я не хочу всех его подозрений знать. Незачем… Я не хочу погружаться в темную воду его страхов. Я обыкновенный майор. Я хочу иметь уверенность. Я хочу надеяться, что в его пацаньих мозгах все же осталось некое светленькое и чистое пространство.
И я не поверил ему, когда он заговорил про фобию.
– М-м-может быть… ф-фобия, – предположил он. Но неуверенно. Как бы на ощупь.
