Франсуаза Саган - Женщина в гриме
– Но ведь мне доставляет удовольствие побыть одной! – воскликнула она. – Неужели для тебя собственное удовольствие дороже моего?
В этот момент взвыла сирена, захлопали двери, и Диве на минуту показалось, будто она репетирует оперу Альбана Берга по либретто Анри Бордо.
– Нет! – воскликнул в ответ Андреа. – Нет! Пусть даже мое присутствие для вас является лишь ничего не значащей помехой, и то я не вполне в этом уверен, но для меня… я без вас так несчастен… У нас разный масштаб чувств, – заявил он. – Я вас люблю гораздо больше, чем вы способны выдержать без скуки, вот и все!
Но когда он опять постучал в дверь, она рассмеялась и нарочно попыталась рассердиться. На его слова она больше не отвечала. Она решила сделать вид, что спит, и даже разлеглась на постели, закрыв глаза, словно Андреа мог это увидеть. Сообразив, что к чему, она взяла книгу и попыталась читать, но повторяющийся стук в дверь не давал ей сосредоточиться.
Тут из коридора до нее донесся мужской голос, голос, принадлежащий Эрику Летюийе, и она приподнялась со своих подушек. У Дориаччи на миг даже появилось искушение отворить дверь и схватить за шиворот этого провинциального сопляка, этого мальчишку, совершенно лишенного гордости, с готовностью выставляющего себя на посмешище… И она подошла к двери, прислушиваясь к вальяжному голосу Эрика:
– Друг мой, у вас все в порядке? Что вы делаете у этой двери уже целых два часа?
«Во-первых, он тут стоит меньше часа», – мысленно ответила Дориаччи. Андреа, однако, вовсе не растерялся.
– Я поджидаю Дориаччи, – проговорил он совершенно спокойно.
– Ждете, пока вам откроют? – уточнил Эрик. – Но коль скоро это и есть дверь каюты нашей Дивы, то она наверняка вышла, понятно?.. Хотите, я спрошу у Чарли, где она?
– Нет, спасибо, нет, – раздался безмятежный голос Андреа. И Дориаччи вновь уселась, удивленная, но одновременно обрадованная высокомерием своего юного любовника. – Нет, она находится здесь, – продолжал Андреа, – только сейчас ей не хочется мне отворять, вот и все.
Последовала минута молчания.
– А, хорошо, – пробормотал шокированный Эрик. – Ну, если, в конце концов, вам все равно…
Послышался смешок, в котором опытное ухо Дориаччи тотчас же уловило фальшь. А почему бы не впустить этого юного простофилю, подумала она, которого ей вдруг захотелось порадовать, который, более того, являлся ее любовником? Ведь это было бы так просто!
– Ну что ж, ладно, удачи вам, – проговорил Эрик. – Кстати, Андреа, вы после круиза тоже отбываете в Нью-Йорк или нет? Советую учесть: там в коридорах отеля вас бы уже десять раз сшибли с ног. В Штатах не стоят с разинутым ртом: там слюнтяев терпеть не могут…
«Этот негодяй и мерзавец у меня еще поплатится!» – дала себе обещание взбешенная Дориаччи. Или, точнее, обещание она дала своему отражению в зеркале, при виде которого ей самой стало страшно, и внезапно она успокоилась: всякий раз, когда кто-нибудь доводил ее до подобного состояния, в голове у нее как будто что-то щелкало, и она знала, что произошедшее уже зарегистрировано под рубрикой: «Счеты, которые надлежит свести». В один прекрасный день она рассортирует все накопившиеся счеты и всем воздаст по заслугам, если, конечно, кому-то не воздастся раньше. Интересно, что там делает Андреа? Ее порадовало, что он оказался далеко не трусом: этот недостаток в глазах Дивы почти что гарантировал разрыв (правда, в меньшей степени, чем другая крайность – переизбыток мужественности).
– Что же вы молчите? – вновь послышался голос Эрика у двери, голос раздраженный, точно молчание Андреа сопровождалось каким-то презрительным жестом.
Но это не его стиль, понимала Дориаччи. Андреа, должно быть, улыбался, напустив на себя независимый вид. Она на цыпочках подошла к двери, кляня слишком высокую фрамугу, не позволявшую видеть, что происходит в коридоре.
– И, тем не менее, вы являетесь ее чичисбеем, – заявил Эрик Андреа. – И потому имеете полное право войти. Вам вряд ли весело стоять в одиночестве в коридоре, словно уличному мальчишке.
– Вовсе нет. – Голос Андреа звучал умиротворенно и приобрел чуть более высокую тональность. – Вовсе нет, этот коридор меня вполне устраивает, если я нахожусь в нем в одиночестве.
– Отлично. В таком случае я вас покидаю, – проговорил Эрик. – Понимаю, что у вас есть дополнительная причина сторожить эту дверь: Дориаччи, должно быть, намеревается звонить вашему заместителю.
Голос Андреа внезапно стал хриплым, прозвучало нечто нечленораздельное, и до Дориаччи теперь доносился лишь шорох материи, звук от удара ноги в дверь, шум от упавших и подтаскиваемых предметов, тяжелое дыхание двоих противников. Она топнула ногой и подставила себе стул, чтобы попытаться разглядеть драку.
– О боже, ведь ничего не видно!
Но стоило ей залезть на стул, как она различила шаги одного человека, хромая, удалявшегося от двери, шаги явно принадлежали только одному человеку, и тут Дориаччи, уже три месяца подряд исполнявшая Верди, решила, что Андреа мертв.
– Андреа?.. – выдохнула она через дверь.
– Да, – раздался голос молодого человека, причем так близко, что Дива даже отшатнулась.
Ей показалось, что она ощущает его горячее дыхание у себя на плечах, у себя на шее, она почувствовала, как его лоб истекает горячим потом схватки, не похожим на пот любви, холодный и соленый. Она подождала, не попросит ли он открыть дверь, но этот сумасшедший молчал, глубоко и порывисто дыша. Она представила себе эти прекрасные губы, обрамляющие белые зубы, она представила себе маленькие капельки пота над верхней губой, и она припомнила крошечный белый рубец на виске от падения с велосипеда в двенадцать лет, а с того времени тоже прошло двенадцать лет, и вот она, превозмогая себя, позвала его первой.
– Андреа, – прошептала она.
И внезапно она взглянула на себя со стороны: полуодетая, в одном лишь пеньюаре, прижавшаяся к двери, по ту сторону которой стоит очень красивый молодой человек, весь в крови. Молодой человек, который на самом деле абсолютно не похож на всех прочих, отрешенно подумала она, поворачивая ключ в замке, чтобы впустить Андреа. Андреа, со страшным синяком под глазом, с ободранными пальцами, припал к ее плечу и испачкал кровью ее ковер… Молодой человек, которого она, помимо собственной воли, стала целовать в плечо и в волосы, молодой человек, который тихонько стонал и сразу же нарушил порядок в ее спальне и ее уединение в надежде, что когда-нибудь сможет привести в беспорядок ее жизнь.
На протяжении почти шести дней Андреа на оставляло ощущение, будто он представляет собой некое препятствие, камень преткновения, в легкой, остроумной, искрометной комедии. Сейчас же у него, напротив, появилось впечатление, будто он единственный, кто способен воспарить над грубой реальностью, единственный, кто свободен судить, наподобие поэтов-романтиков, кто способен судить этих могущественных роботов, чья единственная свобода сводится к тому, чтобы при помощи своих денег делать еще немного денег. Короче говоря, он чувствовал себя то провинциалом среди парижан, то французом среди швейцарцев. Только Дориаччи и Жюльен Пейра избежали этой заразы: Дориаччи свободна по своей натуре и таковой пребудет до конца жизни, хотя свободной до конца она чувствует себя на сцене, глядящей в темный зал, где она поет перед людьми без лиц, ослепленная лучами прожекторов. Андреа мечтал о том, как увидит ее исполнение, мечтал о том, как окажется в ложе, где он один будет в смокинге, в окружении мужчин в мундирах и декольтированных женщин. Он услышит, как из соседней ложи донесется: «Она очаровательна… Какой талант, какое глубокое понимание текста и т. д.», и будет молчаливо гордиться ею. Может случиться и так, что какой-нибудь зануда, сидя рядом, заявит, будто не понимает, что в ней такого нашли, в этой Дориаччи, и станет говорить о ней плохо. Но Андреа и не пошевельнется, ибо поднимется занавес и Дориаччи выйдет на сцену под крики: «Браво!», среди которых она распознает и «браво!» Андреа. И тут она примется петь. А в антракте, чуть позднее, этот критически настроенный тип повернется к своим друзьям и с глазами, полными слез, скажет: «Какая красота! Какое чудесное лицо! Какое совершенное тело!», и эту последнюю фразу Андреа постарается как можно быстрее пропустить мимо ушей, почувствовав себя капельку виноватым, но в чем? А еще один полоумный начнет выяснять, как познакомиться с Дориаччи, можно ли с ней переспать и т. п., начнет говорить о ней вкривь и вкось, пока сосед не укажет на Андреа пальцем и не станет ему что-то нашептывать, и от этого зануда побагровеет и начнет здороваться с Андреа, а тот улыбнется ему в ответ со всей снисходительностью счастливого человека.
