Януш Леон Вишневский - Гранд
Болезнь развивалась как по классическому медицинскому учебнику. Вскоре появились новые тревожные симптомы. Движения Йоахима стали неловкими и замедленными. Иногда он мог идти только мелкими шажками, иногда не мог написать ни строчки. Начинал огромными буквами, как ребенок в первом классе, а заканчивал таким мелким бисером, что и сам не мог прочитать написанное. Он стал обильно потеть, временами ходил согнувшись вперед, как горбатый старик. Иногда подбородок его становился мокрым от слюны, течения которой он совсем не замечал. Теперь он машинально все время касался рукой рта. Потом начала слабеть память. Некоторые события, особенно недавние, он вспоминал с огромным трудом. Это было самое ужасное и болезненное. Вся его жизнь, все его будущее были построены на том, что он запоминает факты, анализирует их и делает выводы. Без этой способности он был как глухонемой клоун в цирке для слепых. Провалы в памяти стали повторяться, и он все глубже опускался в черную пропасть своей депрессии. Когда однажды он не мог вспомнить, на каком кладбище похоронен его отец и какую школу окончила его дочь, на него напала паника. Именно в это утро он впервые задумался о самоубийстве…
В институте, который когда-то заменял ему дом, он появлялся теперь только тогда, когда действительно было очень нужно. Он хранил свою болезнь в глубочайшем секрете. Всем вокруг рассказывал, что у него проблемы с сердцем, тахикардия и аритмия и что врач рекомендовал ему снизить уровень стресса до минимума. «Но это скоро пройдет!» – с упором на слово «скоро» говорил он. Болезнь сердца в его возрасте и при его образе жизни, да еще, по всей видимости, спровоцированная перенапряжением, – это болезнь понятная, естественная и даже во многом «почетная», по мнению многих. К паркинсонизму отношение совсем другое. Эта болезнь кажется большинству загадочной и подозрительной, как будто из списка наказаний за смертные грехи и ужасные преступления. Все болезни, которые касаются мозга или гениталий по крайней мере в Польше воспринимаются если не как кара Божья, то уж точно как происки дьявола. Такое у него было впечатление. Поэтому он скрывал своего Паркинсона и намеревался скрывать до самого конца. Как скрывают сифилис или СПИД.
Несколько недель назад было заседание кафедры, на котором должны были выбирать рецензентов для докторской диссертации его аспирантки. Он, как руководитель, обязан был присутствовать. Его отсутствие было бы расценено как непростительное пренебрежение. К тому же эта девушка написала действительно великолепную диссертацию. Она посвятила ей четыре года своей жизни. Именно на ее исследованиях основывалась его первая публикация в Nature. У него уже было две положительные рецензии, редакция ждала третью. Публикация в Nature – это исполнение мечты. Поэтому он должен сделать все, чтобы выразить ей свою благодарность…
Он пришел. Сделал все, чтобы выглядеть и вести себя нормально. Нафаршированный L-дофой, отрегулированный бета-блокаторами, успокоенный увеличенной дозой валиума. С улыбкой, часами репетируемой перед зеркалом. Когда началась дискуссия, ему надо было встать перед всеми. До болезни он устроил бы из этого настоящее шоу. Перед болезнью – да. А сейчас он был кем-то совсем другим, хотя и пытался притворяться, что остается все тем же. Уверенным в себе, блистательным, великолепным оратором, знающим ответы на все каверзные вопросы и легко развеивающим все возникающие сомнения, саркастично снисходительным к оппонентам, уничтожающим врагов одной тонкой шуткой… Он долго и упорно работал над тем, чтобы именно так его воспринимали. Самый молодой в истории профессор, объект восхищения и поклонения молодых и бедных ассистентов и аспирантов, бескомпромиссный «бунтовщик без причины», который постоянно отказывался выдвигать свою кандидатуру на должность проректора, потому что «у него в науке есть более важные вещи, чем издавать или подписывать какие-нибудь идиотские приказы». Так было. Когда-то. Он пришел в этот мир, имея уникальный мозг. Такое не всем дается. Да что далеко ходить: его двоюродному брату, например, тому самому, чей костюм он донашивал, досталась исключительная печень. Тех гекалитров спирта, которые он через себя пропускал, хватило бы на то, чтобы убить минимум десяток алкоголиков. А брат до сих пор жив.
Йоахиму и правда с этим мозгом повезло. Всего, что у него есть, он достиг благодаря своему мозгу. И в том что теперь он все теряет из-за его закидонов, есть ирония – это либо шутка природы, либо месть за излишнюю гордость.
В тот момент, когда он должен был встать со стула и обратиться ко всем с речью, он «затряс кальсонами», как когда-то выразился его сын. Именно так сын и сказал. «Отец, ты трясешь кальсонами, как какой-то сопливый щенок. Ты просто болен. С людьми это случается. У тебя Паркинсон, а ты притворяешься, что у тебя понос, потому что ты наелся бигоса и запил кефиром. В конце концов, возьми себя за яйца. Встань перед зеркалом и признайся себе во всем. Потому что мы и так все знаем. И мы не будем любить тебя меньше по той причине, что у тебя трясутся руки».
Йоахим встал. Медленно взошел на трибуну. Он чувствовал страх, нервное, незнакомое до сих пор напряжение. Ноги у него тряслись, словно на него падучая напала. Руки ходили ходуном, он со всей силы прижимал их к деревянной поверхности кафедры. Проблеяв что-то в качестве приветствия, он замолк, испугавшись того, что услышал.
Выходя из зала, он натыкался на стены, словно слепой.
Через два дня ему позвонила секретарша ректора и соединила его с «Самим». Йоахим узнал, что он вел себя непозволительно и скандально, что инцидент уже дошел стараниями журналистов до министерства, что он нанес удар по доброму имени института и опозорил почетное звание преподавателя, что проблемы с алкоголем могут возникнуть у каждого и что он обязан взять академический отпуск для поправления здоровья, который ректор ему с удовольствием подпишет. Всю эту тираду Йоахим выслушал молча. Из уст чванного ничтожества, бездарности, псевдоученого, два года находящегося под судом за плагиат. Заседания суда все время переносились, но все и так знали, что диссертация ректора – чистой воды плагиат.
В тот день Йоахим заперся вечером на чердаке и, слушая Бетховена, размышлял о смерти. Совершенно спокойно, без пафоса. Он не думал о своем сердце, о дыхании, о зрении или осязании. Это нарушило бы восприятие. Он просто считал – как бухгалтер. С холодной головой. Все плюсы и минусы. Шансов на излечение у него нет, будет только хуже. Не существовало на свете книги на эту тему, статьи, заметки, которую бы он не прочел, – по-английски ли, по-польски или по-русски она была написана. Поэтому, он знал, качество его жизни вскоре понизится до такого уровня, на какой он никогда не хотел бы опускаться. Он постепенно теряет память, новое заучивает с большим трудом, а тем, что уже знает и помнит, не может делиться с другими из-за своего невнятного бормотания. Передвижение требует от него все больших усилий. Иногда даже поход за газетой превращается для него в целое приключение. Он выходит исключительно вечерами, чтобы соседи не видели, как он, сгорбившись, идет, склонившись вперед под опасным углом или из-за трясучки должен останавливаться каждые десять метров.
