Эдуард Тополь - Русская дива
Но Киссинджера они не дождались — через час кто-то принес сообщение: по Би-би-си передали, что в связи с отказом Кремля пересмотреть приговор профессору Орлову все западные визитеры, от госсекретаря США Сайруса Вэнса до делегации американских ученых на Московский симпозиум астрофизиков, отменили свои поездки в СССР. Не зная, радоваться этому или огорчаться, евреи разочарованно разошлись, унося под рубашками и пиджаками свои пропотевшие от жары рукописные плакаты. А Рубинчик с Карбовским, Бродник и еще несколькими евреями, которые, нарушая закон субботы, втиснулись в его машину, отправились в сторону Даниловского рынка, где жила Инесса Бродник. По дороге Рубинчик каждую минуту взглядывал в зеркало заднего обзора, пока Инесса не сказала:
— Иосиф, перестаньте! Я живу с гэбэшным хвостом уже восемь лет и нахожу это даже удобным. По крайней мере, ко мне не пристают случайные хулиганы…
Эта маленькая женщина, как оказалось, обладала энергией танковых бригад Ариэля Шарона и оптимизмом ребенка. Ее трехкомнатная квартира была похожа на штаб ударной стройки коммунизма где-нибудь в Сибири: здесь стучали две пишмашинки и трещал телефон, а на кухне грелись сразу два чайника и в гигантских сковородках беспрерывно жарилась картошка «на всех». Но самое главное — двери этой квартиры хлопали каждые две минуты, впуская и выпуская вечно спешивших, громогласных людей чуть ли не со всех концов страны. Правда, в отличие от штабов строек коммунизма, столь хорошо знакомых Рубинчику, пишмашинки стучали здесь не рапорты о досрочной укладке бетона, а петиции в ООН, Европейский парламент, президенту Картеру и лично товарищу Брежневу о нарушениях прав советских евреев, об арестах еврейских активистов, а также баптистов, пятидесятников и католиков и обо всех прочих нарушениях советской стороной Хельсинкского соглашения о правах человека, текст которого в СССР так и не был опубликован. А три радиоприемника — по одному в каждой комнате — были настроены не на Москву, а на Би-би-си, «Свободу» и «Голос Израиля». И, в отличие от инженеров и прорабов на ударных стройках коммунизма, посетители этого штаба не матерились с порога «в бога, душу и три креста» по поводу нехватки запчастей или горючего, а говорили «Шолом!». Но затем, правда, они все равно переходили на русский. Они приносили информацию: где, кому и с какой мотивировкой отказали. Где, кому и каким образом удалось добиться пересмотра дела. Где, кого и за что забрали.
Как понял Рубинчик за несколько часов пребывания в этой квартире, эту информацию здесь кто-то сортировал и тут же принимал оперативные меры, а именно: сведения об отказах и арестах уже через несколько минут уходили отсюда, причем уходили в прямом смысле этого слова — на чьих-то быстрых ногах. Иными словами, эти сведения никогда не передавались по телефону, а их уносили даже без записей в блокнот — в памяти. Но буквально через пару часов эта информация, пройдя невидимым путем к иностранным журналистам, живущим в Москве, улетала из СССР и тут же возвращалась в него на радиоволнах «Свободы», Би-би-си, «Голоса Израиля» и других радиостанций.
«Здравствуйте, вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона. У микрофона Владимир Мартин. Стоимость американской почтовой марки поднялась сегодня с тринадцати до пятнадцати центов. В Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси, открылось первое казино. А теперь новости Старого Света. Сороковой день держит голодовку в московской тюрьме еврейский отказник Иосиф Бегун. Госсекретарь Сайрус Вэнс отменил свой визит в Москву в связи с открытием в следующий понедельник в Москве суда над Анатолием Щаранским и Александром Гинзбургом, распорядителем солженицынского фонда помощи политзаключенным. Алексей Косыгин, советский премьер-министр, выступая на сессии Верховного Совета, обвинил Запад в нежелании установить с Советским Союзом нормальные торговые отношения, но умолчал о политических процессах над инакомыслящими, которые стали практикой советского режима. Наблюдатели отмечают, что на заседании Верховного Совета присутствовали все члены Политбюро, за исключением Федора Кулакова. В Киеве сотрудники украинского КГБ арестовали учителя иврита Михаила Портного…»
Во время таких передач все, кто находился в квартире Инессы Бродник, сбегались к приемнику и напряженно вслушивались в голос заокеанского диктора, забиваемый советскими глушилками.
«По сведениям из Москвы,
— продолжал диктор в далеком Вашингтоне, –
с первого июля в СССР произведено тридцать два ареста еврейских активистов. В связи с таким усилением репрессий и судом над Щаранским и Гинзбургом «Американский еврейский конгресс», «Лига защиты евреев» и другие еврейские организации США решили завтра, в воскресенье, провести массовую демонстрацию протеста перед зданием советского посольства в Вашингтоне…»
— Ура! — негромко прогремело в квартире Бродник, и тут же неизвестно откуда возникла бутылка шампанского. И все поздравляли друг друга так, словно это ради них соберутся завтра в Вашингтоне американские евреи. Впрочем, так оно и было…
Рубинчик, к своему изумлению, очень быстро освоился в этой компании, редактируя петиции в ООН, обращения к Брежневу и информацию для западных радиостанций. Практически он снова оказался в своей стихии — в редакционной работе, только несколько иного качества: тут не было цензуры и связанной с ней необходимости упаковывать реальную советскую жизнь в хитроумные пассажи «позитивных настроений». Правда, при этом отпадала и надобность в так называемой «художественности» — сюжетности, колоритном диалоге и прочих профессиональных нюансах, которые Рубинчик считал своим журналистским стилем. Официальные петиции требовали телеграфной лексики с точным отбором голых фактов и в таком их количестве, чтобы не утопить среди них идею документа и, самое главное, сделать эти документы максимально удобными для публикации в любой газете и чтения с любой трибуны.
Рубинчик это понял сразу, как только Инесса Бродник попросила его «помочь девочкам» — Рае Гольдиной и Зине, жене актера Герцианова, которые на двух машинках печатали длиннющее послание к Всемирной женской ассоциации об условиях содержания русских, еврейских и татарских диссиденток в Мордовском женском лагере, с которыми удалось наладить связь после первомайской поездки туда Инессы Бродник с продовольственной передачей для заключенных. Присев у кухонного стола, Рубинчик за полчаса исчеркал и сократил на две трети все, написанное Зиной и Раей, и продиктовал им новый текст, от которого Инесса Бродник расплакалась, хотя все факты были взяты из ее собственных рассказов и из тайных писем зэчек, которые стали поступать по налаженному Бродник каналу.
