Виктория Токарева - Назло (сборник)
– Но почему же тело? Туша.
Баба и Наташа внимательно поглядели друг на друга. Наташа – обернувшись. Сверяла предсказания с реальностью. Баба – прямо. Видимо, Наташа ей не показалась. Почему надо везти на базар живого дикого кабана? Или почему надо покойника везти в мешке к золовке?
Наташа отстегнула ремень. Вздохнула всей грудью.
– Не будем звать гостей, – сказала она. – Ну их…
– Ясновидящий… – передразнил Володя. – Свинью с человеком перепутал.
– Так он же старый, – заступилась Наташа. – Что-то видит, а что-то нет. Как в картах. Там же тоже фамилии не называют.
Дорога лежала ровная, просторная, не требовала к себе внимания.
– А почем вы продаете? – Наташа обернулась к бабе.
– Шесть рублей килограмм. А телятину – семь.
Наташа качнула головой.
– Дорого…
– А ты сама вырасти и выкорми, – предложила баба.
– Где? На балконе? В ванной?
– В ванне… – передразнила баба. – То-то и оно… А это я вам вашу лень продаю. По шесть рублей за килограмм. Лень дорого стоит.
Подъехали к Ясеневу.
Баба сошла и, уходя, бросила Наташе в колени мятый рубль.
– Не надо, – смутилась Наташа. – Что вы делаете?
– Бери, бери, – разрешила баба. – Щас меньше рубля ничего не стоит.
Баба ушла.
– Лошадь бескрылая, – определила Наташа и переложила рубль с колен в Володин карман. Этот рубль ей не нравился.
«Не возьму больше сумку», – решил про себя Володя и представил себе, как они сойдут с самолета, сядут в машины и поедут в гостиницу. Нефедов вдруг спохватится и спросит: «А где моя сумка?» А он ему ответит: «А где вы ее оставили?»
Въехали в город.
Предсказание осталось позади, как полуразрушенная церквушка. Может быть, старик и ясновидящий, но колдовской заряд тоже поддается времени и иссякает вместе с жизнью. На смену старым колдунам приходят новые, молодые колдуны, которые называются сейчас модным словом «экстрасенсы». Однако сорок минут кончились и можно было жить дальше – сосредоточиваясь и не сосредоточиваясь. Как получится. Его величество Порядок удобно расселся на своем удобном троне.
Мимо проехала черная «Волга». За рулем сидел Мансуров. Наташа успела заметить его профиль и взгляд, как будто он не смотрел перед собой, а прожигал глазами дорогу, вспарывал асфальт.
Она вздрогнула и задохнулась, будто ее без предупреждения ожгли бичом.
– Обгони! – приказала она, схватив Володю за локоть. – Вон ту черную «Волгу».
– Зачем? – не понял Володя, однако вывел свою машину в другой, свободный, ряд, прибавил скорость.
Машины поравнялись, и некоторое время черная «Волга» шла вровень с синим «Москвичом».
Наташа перегнулась, вглядываясь.
– Ну что? – спросил Володя.
– Обозналась, – поняла Наташа и села прямо. Закрыла глаза, до того вдруг устала.
Володя сбросил скорость, вернул машину в положенный ряд, в положенную скорость.
Это был не Мансуров. Просто похожий человек.
Но как зашлось сердце.
Сказать – не сказать…
Артамонова поступила в училище легко, с первого раза. На вступительном экзамене играла Чайковского, Шопена и что-то для техники, сейчас уже забыла что. Кажется, прелюд Скрябина.
Киреев поступал вместе с ней, но провалился. Получил тройку по сочинению, недобрал один балл. У него случились две орфографические ошибки и пять лишних запятых. Киреев обладал абсолютным музыкальным слухом, но пять запятых оказались важнее.
В последний день вывесили списки принятых. Киреева не было в списке, значит – откинут, отбракован, как нестандартный помидор. Он стоял чуть в стороне и смотрел перед собой куда-то вдаль. Артамонова хотела подойти к нему и сказать, что он самый способный изо всех. Но постеснялась. Он мог принять сочувствие за унизительную жалость и обидеться.
Когда сдавали, приходили на экзамены – держались общим табунком, болели друг за друга. А сейчас разделились на две несмешивающиеся части: везунки и неудачники. Принятые смотрели на непринятых, как живые на покойников: немножко с ужасом, немножко с любопытством и с неосознанной радостью – вы ТАМ, а мы ТУТ.
Пятнадцать везунков во главе с энергичной Лындиной отправились праздновать победу в ближайшее кафе. Артамонова пошла вместе со всеми, сдала свои пять рублей, но душой не присоединилась. Она чувствовала свою вину перед Киреевым, как будто заняла его место. Там же, в кафе, решила позвонить Кирееву, но всезнающая Лындина сказала, что у него нет телефона. Киреев жил на территории монастыря в бывшей трапезной. Это двухэтажное строение считалось среднеисторической постройкой, находилось под охраной государства, поддерживалось в первозданном виде. Телефона в нем не полагалось, поскольку среднеисторические монахи не перезванивались с внешним миром, на то они и монахи.
Просто взять и поехать в трапезную без предупреждения Артамонова не решилась, хоть и была слегка пьяна и благородные чувства стояли у горла.
* * *Осенью группа собралась для начала занятий. Киреев оказался в группе. Было очевидно: сунули по блату. Кто-то расстарался, спустили еще одно место – специально для Киреева.
Артамонова обрадовалась, а группа ханжески нахохлилась. Музыка – БОГ. Училище – ХРАМ. И вдруг – блат. Какие контрасты. Кирееву в глаза ничего не говорили, но как-то брезгливо сторонились, будто он негр, вошедший в вагон для белых. Киреев делал вид, что не замечает. Но Артамонова видела: замечает. И страдает. И почему эта курица Лындина – крючкотворка и интеллектуалка, как все бездари, – учится по праву, а Киреев – не по праву? Или, скажем, Усманову прислала республика, она прошла вне конкурса. Республике нужен национальный кадр. А если Киреев не кадр – он что, хуже? Почему по блату республики можно, а по индивидуальному блату – нельзя?
Артамонова принципиально села рядом с Киреевым в аудитории. Занимала ему очередь в буфете. Брала сосиски и коржики. А когда начались зачеты – предоставила Кирееву свои конспекты. Киреев сказал, что не понимает ее почерка. Артамонова согласилась читать ему вслух.
Сидели у Артамоновой на кухне, грызли черные соленые сухарики. Мама Артамоновой пережила ребенком блокаду и никогда не выбрасывала хлеб. Резала его соломкой и сушила в духовке. Эти сухарики были неотвязными, как семечки.
В середине дня жарили картошку. Киреев сам вызвался чистить и делал это так, будто всю жизнь только этим и занимался. Ровный, равномерный серпантин кожуры не прерывался. Картошка из-под его рук выходила гладкой, как яйцо. Артамонова заподозрила: когда человек одарен, он одарен во всем. Картошку жарили с луком, болгарским зеленым перцем и колбасой. Сверху заливали яйцом. Киреев называл это «крестьянский завтрак». Такое сочетание продуктов и слов казалось Артамоновой талантливым, почти гениальным.
