Майя Кучерская - Тётя Мотя
В самом конце лета, сразу после Успения, Ириша отправилась в Москву.
Проснулись они поздно-поздно. Небо давно поголубело, зимний выцветший цвет сменился на весенний, синий, комнату озяряло солнце.
Теплый открыл глаза, улыбнулся.
— Доброе утро, мама!
Поморгал, вспомнил, что они в путешествии, вскочил, сделал несколько прыжков по кровати и вдруг прорычал:
— Я — самый голодный на свете диплодок!
Но, когда они спустились вниз, администраторша только руками развела: «Завтрак вы проспали». Взглянула на Теплого и сейчас же оттаяла: «Ладно, сейчас покормлю». И повела их в маленькую столовую, с пятью аккуратно застеленными белыми скатерками столами, на каждом столе вазочка, в вазочке — ветки вербы, усадила, велела ждать и вскоре вернулась с горячими, разогретыми блинами и плошкой сметаны.
«Масленица, — пояснила администраторша, глядя на Теплого, который уже ерзал в предвкушении угощения. — Всю неделю блины едим».
Теплый уже не сдерживался: «Как же я их люблю!»
— Вот и на здоровье, варенье на столе. И сметана вот. Что ж, вы город наш приехали посмотреть? — говорила администраторша, пока они ели. — Вообще-то хорошо тут у нас, особенно летом. Летом люди в основном и едут. Грибов полно, ягоды, земляника, а малинники какие! Река. На зимние каникулы тоже. Хотя вот и сейчас, выходной, так автобусов вон уже сколько мимо прочухало. А сегодня и праздник в городе будет, малому — интересно.
— Какой? — поинтересовалась Тетя.
— Так говорю ж, Масленица.
Праздник настиг их уже на подходе к городу. Послышались раздробленные, неясные звуки, несколько раз ветер донес до них то ли песни, то ли визги, и, кажется, играли на балалайке.
Тетя с Теплым свернули на центральную улицу и застыли — прямо на них двигалось цветное, громкое шествие. Первыми шли парни-скоморохи в колпачках с бубенчиками и атласных, переливающихся на солнце рубахах, надетых прямо на зимние куртки. Парни казались смешными толстяками на тонких ножках, и Теплый сейчас же запрыгал: мама, смотри!
Парни были оркестром — самый высокий, худой, черный, с быстро ходившим кадыком и в перчатках, как-то ухитрялся зажимать струны балалайки и бить по ним, другой, пониже и поплотней, в ушанке с торчащим ухом, — отрешенно ударял в бубен, третий, самый юный, дул в губную гармошку, еще кто-то, отсюда невидимый, кажется, играл на баяне — по воздуху стелились басистые звуки. Вслед за парнями, притопывая, шли русские красавицы — девушки и тетки с подведенными бровями, нарисованными кружками щек, под которыми расползался настоящий румянец. Из-под меховых и вязаных шапок торчали накладные белые косы. Девушки выкрикивали озорное, похожее на частушки.
Мы, зареченски девчонки,
Плохо одеваемся,
Это пропела девушка в черной вышитой узорами дубленке.
Зато весело гуляем,
Нигде не стесняемся!
Подхватила другая, крепенькая, низкая, выплевывая облачка пара и звонко взвизгнув в конце. Третья, приземистая, судя по всему, уже немолодая тетка, тоже в белых косах, сейчас же начала следующую частушку.
Пароходики из Рыбинска
Идут поволжские…
Но тут Тетя отвлеклась — Теплый дергал ее за руку и кричал, стараясь перекричать песни-пляски:
— Мама, мама, медведь!
Парень в белой косоворотке, тоже надетой на куртку, подпоясанный простой толстой веревкой, вел на поводке небольшого бурого мишку в кожаном наморднике и синих шелковых штанах. Мишка передвигался довольно резво, наступая на все четыре лапы, терпел штаны, поматывал в такт шагу головой.
Теплый потянул Тетю в толпу, поближе к зверю.
— А как его зовут? — сейчас же вступил Теплый в разговор с мишкиным хозяином, сухощавым и немолодым уже мужчиной с сильно выдающейся вперед челюстью в кустиках седой щетины на подбородке и щеках — то ли будущая, то ли прошлая это была борода. Поводырь глядел на Теплого с равнодушным добродушием и охотно ему ответил.
— Это Борька, он много чего умеет, как до речки дойдем, все покажем, и барыню, и примеры посчитаем.
— А яблоки он ест? — снова спросил Теплый, призывно взглянув на Тетю.
Поводырь усмехнулся.
— Как семечки.
Тетя уже протягивала Теплому припасенное еще с Москвы яблоко — Теплый сейчас же отдал его хозяину, которое тот деловито сунул в карман. Но мишка все заметил, мотнул недовольно головой, утробно зарычал и все же угоститься прямо сейчас не мог — мешал намордник.
— Обязательно отдайте ему после выступления! — строго сказал Теплый.
Мужичок важно кивнул, голова у него как-то странно мотнулась, и Тетя почувствовала: дрессировщик-то принял. Для сугреву.
Частушки и музыка наконец смолкли, Тетя оглянулась, кроме русско-народных людей остальную часть толпы в основном составляли туристы. Здесь соединилось не меньше трех автобусов. Один был, видимо, школьный — несколько мальчишек прямо на ходу пытались играть в салочки, чуть подальше шли две-три стайки девчонок, где-то наверняка растворились и старшие, но сейчас им было не до воспитательного процесса. Тут же топала группа хорошенько укутанных в шубы соотечественников, в основном женщин средних лет, кое-кто из них неумело пытался поддержать веселье, покрикивал и пританцовывал на ходу. Рядом семенила цветная стайка иностранцев в нелепых меховых шапках, купленных, видимо, уже в России — и похоже было, что только этим, в основном немолодым и ухоженным людям все здесь было действительно в радость — и музыка, и морозец — они активно притопывали в такт частушкам и даже пытались хлопать.
— The real Russian carnival, not Caribbean one but…. — различила вдруг Тетя, судя по интонации, явную остроту, но дальше не разобрала, продолжение унес ветер. Она оглянулась, шутил ладный человек лет шестидесяти, в оглушительно зеленой куртке и цигейковой шапке, из-под которой торчала аккуратно подстриженная белая челка. Он шел под руку с мужчиной помоложе в черных круглых очках, который в ответ громко расхохотался.
Вскоре они вышли к окраине совсем небольшого города, к реке.
— Мама, смотри, Страшила! — крикнул Теплый. — Он, что ли, мылся?
И засмеялся, довольный своей шуткой. Над толпой и в самом деле выпрыгнул Страшила, видно, он был здесь и прежде, но только теперь его подняли повыше. Соломенный, с нарисованными черными глазами, длинными ресницами, носом-кнопкой и торчащими во все стороны желтыми волосами, Страшила был одет в платье из мешковины, а на голове у него красовался синий платочек. Теплому Тетя до сих пор повязывала платок после мытья.
