Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2003
«Можно сказать определенно, что входили в водоворот военных лет одни люди, а выходили совершенно другие. И те, кто умел сохранять доброту и великодушие, легче переносили несчастья. Откликались на беду, помогали, жалели…»
Пройдет год-два, война откатится на Запад, и эвакуированные схлынут, унося на башмаках ташкентскую пыль. Дружная коммунальная жизнь, полная общих переживаний и свободомыслия, будет забыта. Завязавшиеся связи, романы, дружбы по большей части оборвутся. Сталин вновь выставит всех на холод. И ташкентская эвакуация покажется тем, кто ее пережил, детским сном, куда хотелось бы, но невозможно вернуться.
В начале 80-х одну осень я прожил в Ташкенте. Это был уже совсем другой город, чем тот старый Ташкент, который принимал несчетные эшелоны с эвакуированными. И все-таки еще ощущалось обаяние какой-то патриархальной жизни, согретой не только климатом, но и особой доверчивостью и благодушием отношений. И не только на старых улочках, но и в появившихся после землетрясения высотках Чиланзара могли запросто приютить, накормить, утешить совершенно незнакомого человека.
Наворачивая как-то плов на солнечной кухне, я узнал, что не все эвакуированные покинули после войны Ташкент. Остались те, кому некуда было возвращаться, и те, кто, наученный трагическим опытом, предпочел остаться вдали от Лубянки и Большого дома. Среди них особенно много было ленинградцев. Они привнесли в жизнь восточного города интеллигентность, сдержанность, петербургскую книжную культуру… Сейчас эти люди, их дети и внуки отрезаны от России, они снова смотрят в чужие окна. И кто, когда напишет историю навсегда эвакуированных ленинградцев и москвичей?
Так получилось, что сегодня мы знаем гораздо больше об эмиграции, чем об эвакуации. В советское время тема эвакуации трактовалась лишь как тема трудового подвига тыла, а сейчас — просто не до нее. А тема уходит вместе с поколением стариков. Завтра хватимся — некому будет рассказать.
А сколько эвакуаций той эпохи еще ждут своих исследователей! Это же отдельные эпопеи — эвакуации вологодская, пермская, новосибирская, казанская, тагильская, барнаульская, уфимская, алма-атинская, сталинабадская… Чего стоит одна история эвакуации Эрмитажа в Свердловск! Сколько там поразительных сюжетов, судеб, документов…
Ферапонтовский сборник VI. М., Издательство «Индрик», 2002, 400 стр.
О Ферапонтове очень трудно писать — как обо всем непостижимо прекрасном, что дано нам от Бога.
Маленький монастырь на холме. Село, укрытое далью, спрятанное за еще недавно глухими лесами и непроезжими дорогами. Паломничество в эти края и сегодня требует особого настроя, неспешности. Надо одолевать путь, чуть-чуть потерпеть и в дороге, и в ожидании на паперти храма, пока музейная барышня выпустит из дверей одну группу паломников и экскурсантов и разрешит другой войти под дивные своды на дозволенные десять минут… Краткость этих минут трудно без ропота перенести тому, кто стремился сюда издалека. По мирской привычке тянет поворчать на строгие требования «температурно-влажностного режима». Но вдруг ощущаешь эти строгости как еще одно напоминание о краткости нашего бытия и принимаешь эти десять минут благодарно и тихо.
Шестой выпуск «Ферапонтовского сборника» (составитель — Михаил Шаромазов), вышедший под общей редакцией члена-корреспондента РАН Герольда Вздорнова, поможет продлить очарование тем, кто уже видел фрески Дионисия. А тех, кто только мечтает когда-нибудь приехать в Ферапонтово, это научное издание серьезно подготовит к встрече с Русским Севером.
В основу сборника легли материалы научных конференций, посвященных 600-летию Ферапонтовского монастыря, а выход сборника был приурочен к отмечавшемуся в прошлом году 500-летию фресок Дионисия. Во вступительной статье Н. И. Андронов применяет известную мысль Павла Флоренского к северной святыне: Ферапонтово прежде всего есть духовная идея. Развивают эту мысль на конкретном материале около тридцати историков, искусствоведов, реставраторов, архитекторов и даже геохимиков.
Многим памятна романтическая версия об использовании Дионисием ферапонтовской гальки для росписей. После войны, когда в Москве взялись за реставрацию Успенского собора, расписанного Дионисием, было даже решено снарядить в Ферапонтово экспедицию за красящими камнями. Комендант Кремля выделил художникам-реставраторам пятитонный грузовик. По словам фотографа-художника Василия Робинова (его воспоминания были опубликованы в альманахе «Памятники Отечества», 1993, № 30), экспедиции было приказано «города объезжать, в населенных пунктах не останавливаться, с населением не общаться».
Почти одновременно, тем же летом 1946 года, Институт истории искусств Академии наук СССР отправил в командировку в Ферапонтово трех аспирантов. Один из них, В. П. Толстой, опубликовал сейчас в «Ферапонтовском сборнике» свои, датированные январем 2002 года, воспоминания «Поездка в Вологодский край в июне 1946 года». В них нет ни слова о встрече с участниками «кремлевской» экспедиции, хотя как им было не встретиться, находясь одновременно в окрестностях одного села? Очевидно, конспирация у «кремлевцев» была на фронтовой высоте.
Но вернусь к фрескам. В 50 — 70-е годы художник Николай Гусев скопировал все шестьсот квадратных метров древней стенописи, используя красочные камни и глины с береговых отмелей ферапонтовских озер. Казалось бы, какие еще нужны доказательства?
Но пыл романтиков давно пытаются остудить химики и геологи. Статья В. П. Голикова в «Ферапонтовском сборнике» ставит, похоже, окончательную точку в давнем споре. Анализируя результаты комплексного исследования росписей сотрудниками отдела реставрации темперной живописи и лаборатории физико-химических исследований ГосНИИР, автор заключает: «Очевидно, что ферапонтовские гальки не были пигментным сырьем в соответствующих красочных слоях настенных росписей церкви Рождества Богородицы».
Романтическая версия о художнике, собиравшем камешки по берегам озер, несколько побледнела, но реставраторы убеждены, что новые открытия ничуть не унижают Дионисия, а лишь подтверждают его искушенность в своем высоком ремесле, прекрасную осведомленность о лучших европейских технологиях. Стоит вспомнить, что в Москве того времени работали десятки итальянских художников, архитекторов, строителей.
В одном из последних разделов «Ферапонтовского сборника», литературном, Юрий Кублановский вспоминает о «баснословном лете 1975-го», когда поэт работал экскурсоводом по соседству с Ферапонтовом — в Кирилло-Белозерском музее. «Несравненная красота — она и сейчас со мной. В эмиграции, на чужбине, вспоминались до мелочей: и охота на уток с музейным художником Сашей Корниловым, и беседы на берегу с музейным книгочеем Рыбиным, и далекий загривок горы Мауры на горизонте. Кирилловская обитель стала составной частью впечатлений сердца…»
Приют неизвестных поэтов. Книга стихов 40 поэтов. Вступительные статьи Юрия Беликова, Валентина Курбатова, Марины Кудимовой. М., Редакция газеты «Трибуна-РТ»; Издательский Дом «Грааль», 2002, 350 стр.
Норильск, Братск, Красноярск, Саратов, Омск, Екатеринбург, Пермь, Новосибирск, Иркутск — вот адреса поэтов, собранных под одной обложкой. Антологию составили стихи, печатавшиеся в газете «Трибуна» на странице, несколько скорбно названной «Приютом неизвестных поэтов». Скорбная нота, увы, оправданна. Листаю краткие биографии авторов, опубликованные в конце антологии: «Большую часть из написанного сжег…»; «Бродяжий период длится семнадцать лет…»; «Был препровожден на погранзаставу как нарушитель…»; «Готовый набор был рассыпан…»; «Подрался с обидчиками, запинали до смерти…».
Пока готовилась книга, пять поэтов погибли. Среди них — мой однокурсник по свердловскому журфаку Сережа Нохрин. Самый веселый человек на нашем курсе. Поэт, бард, актер и режиссер, отважный насмешник и всеобщий любимец… Помните старый мультик про каникулы Бонифация? Сережа был очень похож на этого славного Бонифация, даже внешне. И стихи он нам оставил такие, чтобы мы не очень-то здесь унывали.
Глубок карман фланелевой рубахи,
где пухленькая пуговка живет.
Она не говорит, не ест, не пьет,
отпав давно от ворота рубахи.
Стирается рубаха. И карман
стирается фланелевой рубахи.
Стираются в нем денежные знаки,
засунутые как-то мной в карман.
Но пухленькая пуговка живет.
Не голосит, не хнычет, не сдается,
не дергает меня, и мне сдается:
она меня во мне переживет.
Ее однажды извлечет на свет
случайность и меж пальчиков покрутит…
Ей, интересно, сколько будет лет?
И сколько лет меня уже не будет?
Однажды на армейских сборах мы с Сергеем попали в ночной караул. Нам следовало ходить по твердо установленному маршруту вдоль палаток — мне с одного конца, Сергею с другого. На маленьком деревянном мостике под фонарем мы встречались, как на Эльбе. У меня был карманный радиоприемник, он ловил только «Маяк», и мы с волнением слушали новости уборочной страды. Мечтали: вот закончатся сборы, получим дипломы и поедем куда-нибудь в дальние края. Наивные, мы еще не знали, что вместо распределения получим армейские повестки и судьба навсегда разбросает нас в разные стороны.
