Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2003
И только однажды прорывается исповедь, похожая на жесткий диагноз, поставленный бывшим фронтовым санитаром самому себе. Эти строки очень многое объясняют в последующей судьбе Паустовского: «Я… человек с поврежденной психикой. Повреждение какое-то тихое, упорное, мучительное… Я думаю о жизни, которой не может быть, — наивной, прекрасной до глупости, — за это меня презирают, в лучшем случае снисходят, как к безвредному чудаку… В чужом молчании я чувствую прекрасно мысль о том, что я „слабенький писатель“, но никто, никто не видит или не хочет видеть, сколько тоски, отчаяния, крови и заплеванных надежд во всей этой глупой фантастике… Нет ни минуты, когда я не ощущал бы это чувство катастрофы…» (25 октября 1927 года).
Так рано столкнувшись с пренебрежительным отношением к себе многих коллег и критиков, Паустовский нашел силы до конца остаться верным своему мечтательному стилю, тихим сюжетам, рассказам о жизни фантастически «наивной и прекрасной до глупости». Мы же до сих пор плохо представляем себе, из какого содрогания, брезгливости и отчаяния выросли лучшие страницы Паустовского, от какой катастрофы уходил он в спасительные мещерские леса.
Комментарии Вадима Константиновича к двухтомнику написаны с предельной тщательностью. В них прекрасно сочетаются деликатность сына и трезвость исследователя. К великому сожалению, Вадим Константинович не дожил до выхода двухтомника всего нескольких месяцев.
Милая химера в адмиральской форме. Письма А. В. Тимиревой А. В. Колчаку 18 июля 1916 года — 17–18 мая 1917 года. СПб., «Дмитрий Буланин», 2002, 239 стр.
После стольких досадных и нелепых опусов о «последней любви адмирала» — долгожданная научная публикация писем Анны Васильевны Тимиревой командующему Черноморским флотом Александру Васильевичу Колчаку. Из 53-х писем только два были опубликованы ранее.
«…Вы заняли в моей жизни такое странное и такое большое место. Каждый раз, раскрывая Ваше письмо, я не знаю, что найду в нем и о чем Вы будете говорить; перечитывая эти дни Ваши прежние письма, я поразилась разнообразием предметов, о которых Вы пишете, — от очередных операций до цветов на Вашем столе, от Савонаролы до последних событий в Добрудже и до поклонения звездам…» (от 14–15 декабря 1916 года).
Письма, хранящиеся в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота, отменно прокомментированы А. В. Смолиным и Л. И. Спиридоновой.
Книга, подготовленная безупречно археографически, получилась и нравственно достойной. Ученые-архивисты не позволили себе ни многозначительных намеков, ни тени пафоса, никакого «суда истории». При этом указали на действительные, а не мнимые загадки. «В архив письма, фотография и конверты поступили в 1918 г. от начальника Статистического отдела Морского генерального штаба (МГШ) капитана 2 ранга В. В. Романова. Он являлся близким другом А. В. Колчака и А. В. Тимиревой… Через него, по каналам МГШ, проходила часть писем из Петрограда в Севастополь. Однако до сих пор не ясно, как письма и конверты оказались у В. В. Романова и почему только за этот период… Нет пока и ответа на вопрос о несоответствии количества конвертов и писем. Неизвестна судьба писем, написанных после 17–18 мая 1917 года…»
«…Вы должны немного смеяться надо мной, читая все глупости, которые я Вам пишу…» (от 30 ноября 1916 года). А глупостей-то никаких в письмах и нет. Письма двадцатитрехлетней женщины прекрасны своей сдержанной нежностью и удивительны неожиданной трезвостью ума, прозорливостью, напряженным вниманием к политическим событиям.
Много ли в России было в те дни людей, способных так ощущать свою ответственность за происходящее, как Анна Тимирева? «С каждым днем у меня растет определенное и очень тяжелое чувство, что на каждом из нас лежит часть огромной вины за все, что происходит, что все мы виноваты…» (от 11 марта 17 года).
Трудно сказать, было ли тогда ощущение вины у Колчака. Февральская революция срывала тщательно подготовленную им Босфорскую операцию, и, наверное, ничего, кроме досады и злости, он не испытывал.
Анна Васильевна по-женски мягко просит его в письмах не давать воли злости. Вообще из ее писем мы узнаем совершенно неизвестного нам Колчака. Таким его, пожалуй, и мало кто из современников видел.
«Никто не умеет веселиться так, как Вы, с такой торжественностью, забывая о времени, о пространстве и вообще обо всем на свете…» (от 27 декабря 1916 года).
«Последние дни я почему-то часто вижу Вас во сне таким, как я видела Вас прошлый год, — милым и добрым, каким Вы умеете быть, если захотите…» (от 4 января 1917 года).
Из писем Анны Тимиревой сложилась еще одна грустная книга о русской жизни, о том, как вспыхнула и погасла надежда на счастье, свет, радость… Осталась верность и память. Последние слова из последнего письма: «Не сердитесь и не осуждайте меня — у меня есть смягчающие обстоятельства — то, что я люблю вас больше, чем надо, может быть…» (от 18 мая 1917 года).
Один из видевших Анну Васильевну рассказал мне: «Это было в конце 60-х, летом, на чьих-то похоронах. Знакомый обратил мое внимание на очень красивую, с огромными глазами, совершенно седую женщину в наброшенной на плечи черной пелерине. Меня поразил цвет ее лица: свежий, персиковый… „Она…“ — сказали мне…»
Н. Рутыч. Белый фронт генерала Юденича. Биографии чинов Северо-Западной армии. М., «Русский путь», 2002, 494 стр.
Юденичу, в отличие от Колчака и Деникина, в историографии не повезло. Серьезных работ, а тем более отдельных книг о нем не было издано и в эмиграции. В послесловии, написанном редактором книги Игорем Владимировичем Домниным, отмечается, что в работе Н. Рутыча «впервые компетентно повествуется о жизни Юденича в эмиграции».
Вообще читать эту книгу стоит именно с послесловия, со знакомства с судьбой автора — Николая Николаевича Рутыча. Сын офицера-«дроздовца» закончил исторический факультет Ленинградского университета, где учился на одном курсе с Львом Гумилевым. Участник финской войны, командир роты в начале Отечественной. Узник Заксенхаузена и Дахау. После освобождения союзными войсками попал в англо-американский лагерь, откуда бежал. С 1948 года живет в Париже. Главный редактор Общества Ревнителей Русской Истории. Историк, публикатор, мемуарист. С начала 90-х вновь печатается на родине.
В книге, кроме большого очерка о Н. Н. Юдениче (выход книги приурочен к 140-летию со дня рождения генерала), можно найти более или менее подробные жизнеописания еще 60 офицеров Белой армии, сражавшихся на Северо-Западе и совершивших в 1919 году отчаянный бросок на Петроград. Читая эти по-архивному сдержанные и суховатые тексты, открываешь судьбы, достойные более пространного повествования. Вот, к примеру, эпилог биографии лихого генерал-майора Даниила Ветренко, любившего, как было сказано в его аттестации, «действовать самостоятельно, не принимая во внимание данные ему указания»: «Был выслан польскими властями в СССР. Находился некоторое время в заключении… Был выпущен и в течение долгих лет (в 30 — 40-е годы) скитался по глухим местам Сибири и Дальнего Востока, работал счетоводом или учетчиком в совхозах и леспромхозах…»
А вот Колчака все-таки трудно представить счетоводом. Даже в передовом леспромхозе.
Наталья Громова. Все в чужое глядят окно. М., «Коллекция „Совершенно секретно“», 2002, 288 стр.
Книга основана на беседах с Марией Иосифовной Белкиной, Евгенией Кузьминичной Дейч и Татьяной Александровной Луговской (в книгу вошли и ее ташкентские акварели). Впервые публикуются фрагменты переписки В. Луговского с Е. Булгаковой, М. Белкиной с А.Тарасенковым, Т. Луговской с Л. Малюгиным. В указателе имен: П. Антокольский, Н. Вирта, Н. Я. Мандельштам, Н. Погодин… Что, кроме Ташкента, могло бы поставить эти имена рядом?..
Название книге о ташкентской писательской эвакуации дала ахматовская строчка из «Поэмы без героя»:
А веселое слово — дома —
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно…
В ташкентские окна во время войны глядели и Ахматова, и Чуковский, и Алексей Толстой, и Всеволод Иванов, и Луговской, и многие-многие тысячи эвакуированных. Жизнь, протекавшая за этими окнами, очень тесная и трудная, сближала и согревала. Ташкент согревал. И замечательно, что абсолютно документальная книга написана слогом не исследователя, а мемуариста (хотя автор годится во внучки своим героям), для которого дороги все оживающие перед глазами детали.
К книге, очевидно, будут претензии как у специалистов, так и у очевидцев событий (к примеру, не все поймут, почему главным героем книги оказывается Владимир Луговской), но для меня как читателя важнее всего, что книга живая и читается на одном дыхании.
«Можно сказать определенно, что входили в водоворот военных лет одни люди, а выходили совершенно другие. И те, кто умел сохранять доброту и великодушие, легче переносили несчастья. Откликались на беду, помогали, жалели…»
