Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— У тебя кнопки есть?
Саша подвинула к нему коробочку с кнопками. Роман взял несколько штук.
Перед кабинетом Сурова он остановился, достал справку, разгладил ее и пришпилил на дверь директора. Отошел, поглядел: неплохо… Сзади раздался легкий звон колокольчика. Роман обернулся: по коридору навстречу ему шла колесом девочка, а может, и мальчик. Нет, девочка — косички развевались, на одной болтался колокольчик.
— Пол-то грязный, — восхищенно пробормотал Роман, уступая дорогу.
Девочка крутанулась еще раз и пошла на руках.
— Потом вымою, — напряженным баском ответила она снизу. — А где дядя Юра?
— Идет тропой Моисея.
Девочка остановилась.
— А тетя Саша?
— Тетя Саша здесь.
Девочка развернулась и на руках пошла обратно. Роман, заинтересовавшись, побрел следом.
Девочка перевернулась и отворила дверь к Саше.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, — ответила Саша. — Иди, вымой руки.
Девочке было лет двенадцать.
Она вытерла руки о джинсы и направилась в уборную. Уши у нее были заткнуты магнитофонными затычками.
Роман, сам не зная зачем, ждал ее возвращения. Интересно все-таки. Не каждый день по учреждениям дети на руках ходят.
— Роман Львович, — представился он, когда девочка вернулась.
— Аня, — девочка подала ему руку, на которой было написано «Анюта».
— Тушью? — заинтересовался Роман, разглядывая ее запястье.
— Спичками, — сказала девочка и свободной рукой потянулась за яблоком на столе. На этой руке было написано «Тоша».
— Кавалер? — поинтересовался Роман.
— Гребем вместе, — кивнула Аня, впиваясь в яблоко. — Он на каноэ, я на байдарке. У меня и по акробатике первый разряд.
Роман выудил у нее из уха музыкальную затычку и, подув на нее, вставил в свое.
— Кто поет?
— Курт Кобейн. Он уже не поет. Он самоубился. А дядя Юра скоро приедет?
Саша, не отвечая, резко сунула Ане телефонную трубку.
— Позови Фируз по-английски.
Аня выплюнула недожеванное яблоко в ладонь, отдала Роману, взяла трубку и сказала:
— Хай! — И заверещала по-английски. Потом вдруг поскучнела, сказала вяло «ба-ай» и положила трубку. — Он говорит: Фируз не хочет подходить.
Саша отвернулась к окну. Роман заметил, как у нее влажно заблестели глаза.
— А ты знаешь, Анна, — сказал Роман, — у тебя нос, как у целлулоидного пупса, из двух половинок склеен, посредине — рубезочка, шовчик…
Аня подошла к зеркалу, провела по носу пальцем.
— Очень некрасиво?
— Наоборот. Ни у кого нет, а у тебя есть. Ты кто дяде Юре будешь?
— Племянница.
— И какие трудности, племянница?
Аня достала из рюкзачка, исколотого разнокалиберными булавками, лист бумаги. На нем было написано:
«Уважаемые преподаватели! Если вас не затруднит, сообщите два-три слова об успехах (неуспехах) моей племянницы Анны Куликовой. Заранее благодарен. Юрий Суров».
Внизу от руки было написано: «„Хорошо“, кроме литературы». И подпись.
— Та-ак… Читать, значит, не любишь? А «Сказку о царе Салтане» кто написал? — спросил Роман.
— Кто-то на «Ш», кажется…
Роман погладил ее по голове.
— Умница. Пушкин. А кто эту бумагу придумал, дядя Юра?
Аня кивнула.
— Если нет троек, он мне двадцать долларов дает.
— А если есть?
— Все равно дает.
— Лихо пристроилась, — усмехнулся Роман. — Любишь дядю?
— Ага… — Аня закинула рюкзачок за спину. — До свидания.
— Стоп. — Роман достал бумажник с меховым кенгуру.
— Можно погладить? — Девочка потянулась к бумажнику.
— Можно. Это друган мой школьный подарил. Синяк Владимир. Не слыхала? А зря. — Роман протянул девочке деньги. — На. Держи двадцать долларей и греби дальше. Тоше привет.
Девочка не поняла, что случилось, но проворно цапнула денежку и исчезла.
Зазвонил телефон, Саша подняла трубку.
— Але!.. Фируз?.. Салямат!.. Хэлло!.. Йес.. — И вдруг перешла на русский: — Родила?.. Ты?!.. Кого?!.. От кого?!..
Роман подошел к двери. Да, ключ от «ауди» забыл отдать. Он положил ключ на стол перед Сашей.
— Документы в бардачке.
Несмотря на еще не оконченный рабочий день в Клубе, уборщица уже занялась мытьем полов. Сейчас она полы не мыла. Она стояла возле кабинета Сурова, с интересом изучая справку на двери.
Аня расположилась у окна, рассматривая на свет деньги.
— Не фальшивые? — спросил Роман.
— Вроде нет.
Роман подошел к уборщице.
— Впечатляет?
— Интересно, — кивнула женщина. В прошлой жизни она была кандидатом филологии. — Натюрель или самопал?
— Обижаете, — развел руками Роман. — Из архивной пучины.
Аня сложила доллары, сунула их в задний карман джинсов и направилась к выходу.
— А чего это вы читаете? — поинтересовалась она, проходя мимо кабинета Сурова.
Все было нелепо. КСП, убитый в тюрьме Бошор, справка на двери казенного дятла и эта племянница, ходящая на руках. Синяк, спьяну подаривший машину напарнице дятла, и ее дочка Фируз, сдуру, по всей вероятности, разродившаяся в раскаленном Кувейте, на другом краю земли… Да-а… Линять отсюда надо, а не выводить дерьмо на чистую воду.
— Да так, ничего, бумажка, — ответил Роман Ане и сорвал справку с двери, остались лишь уголки под кнопками.
— Все, — подмигнул он уборщице. — Хватит. Шутка такой. Писатели шуткуют.
Уборщица улыбнулась.
Роман начал возиться с кнопками, в кармане у него что-то запищало.
— У вас, наверное, пейджер сигналит? — вопросительно взглянула на Романа уборщица.
— Точно, — кивнул Роман.
Надпись гласила: «Жирный, верни пейджер. Мы с Иваном едем к тебе рисовать на стене Эдика из Музея Ленина. Подваливай быстрей. Синяк».
— Без меня, гады, не жрите! — заорал Роман в пейджер, как в телефонную трубку.
Во дворе он догнал Аню.
— Ты до метра? Пошли вместе. Кстати, Аня, запомни: «метра» говорить нельзя, нужно — метро.
1999
Итого
Послесловие
Невеселая сложилась книжечка, но ведь и жизнь на Руси не мюзик-холл.
А раз уж пошел доверительный разговор, еще вот какие интимные подробности.
Жив Меркулов Владимир Иванович (Петр Иванович Васин — «Тахана мерказит»). В Израиль он, правда, не съездил, зато по-прежнему строит огромный несбыточный дом, собирается осенью справлять семидесятилетие. Сватья его Елена Васильевна Образцова (в повести Мерцалова Ирина Васильевна) по-прежнему поет, здравствует, молодеет. Невзорванный (на самом деле) Пашка вдруг очухался от детского сна и обжорства — похудел на пятьдесят килограмм!!! Заканчивает армейскую службу в Израиле, хочет быть чего-то менеджером. Сестра его Мири стала очаровательной барышней, с братом больше не дерется. К сожалению, оба так и не выучили русский язык и повесть про себя знают только в пересказе. Меня по-прежнему зовут по фамилии, полагая, что это имя. Родители Пашки — мои друзья — не огорчились, что я «взорвал» их сына, и более того, даже гордятся повестью. Если Пашка ведет себя с их точки зрения недостойно, пугают его: «Смотри, сволочь, вот Каледин приедет».
Мои немолодые возлюбленные из «Ку-ку» умерли, зато благоденствует немка Габи, сменившая к автору с годами гнев на милость.
Спервоначалу, после публикации повести, мои бывшие коллеги во главе с Воробьем решили, что «Смиренное кладбище» — художественный донос, и пригрозили мне суровой карой. Протрезвев, посетив одноименный спектакль в «Современнике», просмотрев фильм, приговор отменили. Александр Сергеевич Воробьев (Лешка Воробей) жив. Он не до смерти зарезал соседа, отсидел семь лет и сейчас тихо трудится на одном из московских кладбищ.
Со стройбатовцами сложнее, след их затерялся. Кто сел, кто самоубился, а кто определился в бандиты. Дружбы выпускники моего стройбата не поддерживают.
Интересно другое, Главный цензор Главмита Солодин тормозил не только мой «Стройбат», но и все, что хотело свободно двигаться. И место его в новые времена, казалось бы, у параши. Ан нет — сразу же после расформирования Главмита он был назначен… министром информации.
Вокруг «Подлодки золотой» не все так хорошо, как хотелось бы, но некоторые подвижки есть: удалось согнать с насиженного места генерального директора русского ПЕН-центра Стабникова В.Ю. (Сикин-Суров в повести). Он убыл, как сам выразился, «в другие сферы».
Мой школьный товарищ Синяк умер от жестокого хмеля и удара бревном по животу. Так же, как и в жизни, убивают его и в моей не вошедшей в эту книгу повести «Берлин, Париж» и «Вшивая рота». Оживил я его на время плавания «золотой посудины», ибо без него не срастался текст.
Художник-документалист Ванька Серов (по понятным причинам настоящую фамилию сказать не могу) жив, здоров. Ему надоела Москва, и он с женой, продав квартиру и выдав дочку замуж, переселился куда-то за Петушки. Но не по печальному маршруту Венедикта Ерофеева, а гораздо благополучнее: купил дом в деревне, хочет строить баню. Короче, опрощается. Зовет в гости.
