Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей
– Что касается замужества, то я жду сказочного принца. Мне не к спеху, и я дождусь. А пока буду учиться. Кончу техникум – еще что-нибудь придумаю. А за ваше любезное предложение – спасибо. Я шью себе сама.
– Твоя мама говорила, что ты вообще нигде не бываешь. Как можно жить без развлечений? Я не меньше двух раз в неделю хожу в ресторан ужинать и танцевать. Даже мама согласна, что молодость бывает только раз, – щебетала Иоланта.
Гости поднялись все вместе. Збышек и Стефан пошли провожать дам. Я взялась за уборку.
– Стефан считает, что раз тебя после того допроса больше не вызывали, то, возможно, тем дело кончится, – сказала мама. – Он тоже предполагает, что ты обязана этим Иреку. Говорят, они все мстительные и злопамятные, вся их семья. Надо же ему было именно к тебе привязаться! А я его не раскусила. Напротив, он мне нравился, казался таким солидным. Умел притворяться, что и говорить. Хорошо, хоть с работой все уладилось…
Посуда уже была вымыта, все убрано, а мама все говорила и говорила без умолку.
– Пани Баранская заходила в ателье. Рассказала, как расстроилась свадьба Збышека с Гигой. Гига привередничала за обедом, и Збышек брякнул что-то насчет мещанских манер – в шутку, конечно. Она обиделась и уехала, очевидно надеясь, что он кинется за ней. Но он остался во Вроцлаве. Спустя несколько недель Гига вернула ему кольцо и прислала мелодраматическое письмо. Мать Збышека довольна. Говорит, что Гига сама за ним бегала, и что жить с такой избалованной барышней было бы нелегко.
Знаешь, Стефан хочет, чтоб я летом поехала к его родным. У него старшая сестра живет в Висле, близ Катовиц. Что ты думаешь об этом?
Думать тут было нечего. Мама любила Стефана – это по всему чувствовалось. Ради него она переменила свои вкусы и привычки. Научилась даже играть в бридж. И книги стала читать, хотя еще недавно твердила вслед за бабушкой, что поваренная книга – единственное чтиво, нужное женщине. Теперь она признала, что Ирек негодяй, и на том спасибо. Я слушала ее и внезапно поняла, что мама в растерянности, что она раскаивается в своем отношении ко мне, хотя и не хочет сказать об этом вслух. Я поняла, что стала взрослее мамы, что из нас двоих она больше нуждается в поддержке.
Около треста я встретила Эдека Згуду. Он остановил меня и сказал заговорщическим тоном:
– Слушай, я знаю, что тебя арестовали. Меня тоже допрашивали по этому поводу. Смотри только, никому ни слова… Допытывались, высказываешься ли ты на политические темы и не знакомила ли ты меня, часом, с одним типом, чью фотографию мне показали. Что там у тебя? Никто ни черта не понимает. Настоящее дело или липа? А секретаря ты правильно науськала, теперь наш кадровик подожмет хвост.
– Ты и в самом деле думаешь, что я в чем-нибудь виновата? Неужели я похожа на классового врага? Придется тебя разочаровать – я не сделала ничего плохого. Но увы, по твоему лицу видно, что ты мне не веришь.
– Ей-богу, трудно поверить. Столько народу допрашивали. Их, должно быть, припугнули здорово, все как воды в рот набрали. Молчат – и точка.
– Ну, я побежала. У нас завтра сдача объекта. Начальник так зол, что к нему подступиться страшно.
«Их допрашивали. Но о чем? – думала я, спеша на стройку. – Это какое-то ужасное недоразумение. Интересно, что скажет Люцина? Надо к ней съездить, хотя бы на один день в воскресенье. Может, она сообразит, в чем дело».
Я не участвовала в первомайской демонстрации, так как заболела снова. Недолеченная ангина повторилась. На этот раз мама ухаживала за мной одна – пани Дзюня успела умчаться в Валим. Врач из районной поликлиники проверил мне пульс, стоя по меньшей мере в полутора метрах от кровати, затем издали заглянул в горло. Не сказав ни слова, заполнил два рецепта, выписал бюллетень на пять дней и удалился. Мама была вне себя от возмущения.
– Ну знаешь ли?! И это называется врачебным осмотром? Он боялся к тебе притронуться. Не проверил ни легких, ни сердца, даже про температуру не спросил. Так осматривал больных один мой знакомый знахарь до войны.
– Не волнуйся, мама. У меня официальный документ о болезни, а остальное – трын-трава!
Несмотря на болезнь, я дома занималась. Приходил товарищ моего начальника, пан Пенкальский, маленький, щупленький человечек лет сорока, с очень добрыми глазами и огромным запасом знаний. Самые сложные математические задачи он объяснял так, что мне делалось стыдно: как же я сама не догадалась? Ведь это совсем просто!
Иногда, решая с ним примеры, я ошибалась. Он поправлял меня с таким смущением, словно сам был виноват в моих ошибках. Входил и выходил он бочком, стараясь занимать как можно меньше места.
– У вас прекрасные математические способности, Катажина, – повторял пан Пенкальский на каждом уроке. – Еще немного, и вы будете во всем разбираться сами, без моей помощи.
– Нет, нет, – возражала я, – все дело в вас. Я не встречала преподавателя, который бы объяснял так хорошо, как вы.
Пока я болела, он приходил каждое утро, потом, поправившись, я стала ездить к нему сама. Мы подружились. Пан Пенкальский интересовался, как я успеваю и по другим предметам, а меня трогало, что кого-то волнуют мои дела в техникуме. Он помогал мне во всех областях, где бы у меня ни возникали трудности, запас его знаний оказался поистине необъятным. Это был самый умный и образованный человек из всех, кого я знала. Я больше не боялась контрольных, напротив, радовалась случаю проявить себя.
Пенкальский научил меня аналитически мыслить. Математические задачи – предмет двухлетних мучений – перестали внушать мне ужас. Теперь я решала их с удовольствием.
Со второй половины июня мы стали заниматься только три раза в неделю и, таким образом, субботние вечера оказались свободными.
Я выбралась на один день в Валим, но застала там только пани Дзюню. Люцина с детьми уехала в Валбжих к врачу, а ее муж Юзек был на работе.
К великому возмущению пани Дзюни, я не смогла остаться на воскресенье – у меня был назначен урок с паном Пенкальским.
– Раз уж ты приехала, то нечего спешить, как на пожар. Расскажи, как живешь, что нового в вашей партии, и вообще…
– Все хорошо. Я нашла преподавателя, который мне все разжевывает и втолковывает, и я больше не боюсь техникума. А что касается партии, то вы, наверное, слышали, что ППС и ППР объединились. Я теперь член Польской объединенной рабочей партии.
– А как мама? Раскусила Ирека наконец?
– Вполне. И успокоилась. К тому же у нее свои заботы, со Стефаном. Кажется, он не спешит сделать решительный шаг, а теперь, после смерти отца…
– Ничего, женится, – перебила меня пани Дзюня. – Увидишь! Я бы предпочла, чтобы ты вышла замуж первой, а то как бы тебя мать не выжила из квартиры…
– Ну уж нет, не дамся! – сказала я убежденно.
Учебный год подходит к концу! Эти слова звучали, как самая сладостная музыка. Последний учебный год – вот что было радостнее всего. Несмотря на болезни и другие невзгоды, я при помощи пана Пенкальского закончила курс обучения на «отлично». С двенадцатого июня у меня был отпуск, после, которого я уже не должна была возвращаться на работу в трест. Согласно решению партийного бюро меня восстановили на работе на три месяца, которые истекали тридцатого июня.
В последнюю субботу июня днем состоялось вручение свидетельств об окончании техникума. Обстановка была праздничной, торжественной. Преподаватели, обычно строгие, суровые, сердечно прощались с нами. О предстоящих в октябре государственных экзаменах никто теперь не думал.
Я вернулась домой в прекрасном настроении. Программа на ближайшее время была составлена: подыщу себе новую работу, а затем уеду на несколько дней в Валим. Я честно заслужила этот отдых.
В почтовом ящике лежало письмо от Люцины, сообщавшей, что они всей семьей вместе с пани Дзюней едут на две недели в Белосток, к родным Юзека, на свадьбу его младшей сестры. Ну что ж, второй пункт программы придется изменить.
Под вечер зашел Збышек. Мама собралась было в магазин, но, увидев его, задержалась.
– Объясните мне, Збышек, что происходит с вашим отцом? Нигде не показывается, старых друзей избегает. Что это значит? Скажите отцу от моего имени, что это становится подозрительным, – сказала она шутливо.
– Я именно, по этому поводу и пришел. Отец решил, что они уже наконец обставили квартиру, и поручил мне пригласить вас с Катажиной на завтра к обеду.
– Я уезжаю в Кальварию, – эти слова вырвались неожиданно для меня самой. – Отпуск у меня только до конца месяца, а ведь мне нужно еще подыскать себе работу.
– Правильно, – поддержала меня мама. – Тебе необходимо отдохнуть. Вы знаете, Збышек, что она сегодня окончила техникум? Остались только государственные экзамены.
– От души поздравляю. Ты, как всегда, молодчина. – В голосе Збышека звучали теплые, ласковые нотки, что неизменно трогало меня. – Отец будет очень огорчен. Когда я собирался к вам, он предупредил, чтобы я был предельно вежлив. Оказывается, старик меня знает. Может быть, ты поедешь завтра вечером?
