Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом
Застигнутая врасплох такой, она пугалась и пугала других. Ужасаясь, что кто-то мог ее заметить и “раскрыть”, она его заранее ненавидела. Ведь, по ее мнению, нормальный человек не мог бы отнестись к такому “убожеству”, как она, без жалости.
А жалости она бы не снесла!
Но с этой “медузности” она только и начиналась подлинная.
И относиться к ней - значило относиться к такой. Предчувствовать или знать, угадывать или желать... но принимать - такую. Неизвестную себе. Ту, кого она выбрала ненавидеть. Какую запретила себе любить и узнавать.
Всему, что она успешно делала, можно было научиться. Но только в этой, незнаемой - была ее самобытность, ее талант, ее неповторимый и невостребованный ею личностный ресурс.
И если вы хотели общаться с нею, а не с ее “работой”, “маской”, “ролью”, то, при всем обаянии ее собранности, вам нельзя было не замечать этой ее пугающей “вышкребаности” - “пустоты”! Напротив, если вы хотели содержательных отношений с ней, вам надо было остаться независимым от ее неведения и страха. Самому перебояться ее пугающей мертвенности раньше, чем подпустите себя к ней близко. Не использовать ее, но общаться с нею можно было только после того, как вы уже не боялись вместе с ней, а ощущали или предчувствовали содержательность ее “пустоты”. И только тогда можно было приближаться к ней без вреда для жизни, своей и ее, когда она, девушка, с ее пустотой и с содержанием этой пустоты, была уже вам, безусловно, интересна, даже еще неинтересная себе.
Вам - искренне отзываться на нее теперешнюю. Не ожидая от нее, чего нет. И не подменяя ее волнующими иллюзиями...
Ей - проживать (может быть, переждать) это свое состояние. Не требуя от себя до времени иного. Не отвлекаясь от сегодняшнего. Не заполняя, не подменяя переживание “пустоты” деловитостью. Но, используя все, что умеет, как привычные роли...
Это и значило для вас - интересоваться ею, принимать ее. А для нее - значило быть самой собой теперь.
И самое главное! Позволить себе приближаться к этой силе, и к этой хрупкости можно было только, когда вы уже настолько уважали этого человека, что признавали ее выбор. В том числе и выбор ни во что не вникать и оставаться прежней.
Только так относясь к ней, можно было претендовать на встречу с ней и ей самой! Да, да, - и ей, если бы она захотела, надо было бы готовиться к встрече с собой. Тогда только, и очень предупредительно, попроситься в гости к своей “пустоте”. Но для этого и до этого ей надо было гарантировать той себе, которая за заслоном пустоты спрятана, необходимую безопасность и защищенность! Во-первых, от самой себя, от собственной неосторожности, небережности, распорядительного и деловитого желания использовать, продавать и эксплуатировать себя.
Ей надо было гарантировать себе свою любовь!
А до того, подождать и ни во что не вмешиваться. Ведь себя надо не сделать, а дождаться!
А до того... пусть все идет, как идет...
Мамин ресурс.
Шла, как всегда по первым средам месяца, “Мастерская психотерапевта”.
Не терпелось прочитать две предыдущие записки о “четырехлетних девочках”[249]. Но здесь была Алина Владимировна, которая эти записки не раз слышала, к тому же долгое чтение затруднило бы активность других. Спросил, есть ли у кого-нибудь предложения по предстоящему занятию.
Валентин Вадимович напрягся с интригующе заговорщицким видом, зарозовел, как новорожденный, и сообщил, что ему приснился... я. Во сне я давал ему задание просмотреть несколько альбомов и сделать сообщение о художниках. Чем он и поспешил во сне заняться.
К моему смущению, Евгений Николаевич тут же к психологу присоединился - ему я тоже приснился! Будто бы среди множества белых цветов.
“Тоже мне - миллион белых роз!” - с досадой подумал я.
Самостоятельно исследовать свои сны они не взялись. А мне в грезы со мной включаться не хотелось. Пришлось отшучиваться.
Потом я рассказал фабулу записок и о том, что даже однократные возвращения клиентов в эпизоды счастливого детского общения со своими родителями открывают доступ к их совершенно неожиданным личностным ресурсам.
Встреча с молодыми мамой и папой, взгляд на них глазами себя маленького, обогащенный теперешним умением различать и анализировать, разрешают и делают возможными принципиально новые выборы. Позволяют осуществление прежде неизвестных, запретных, сознательно не используемых человеком стратегий реалистического переживания и поведения. Предоставляют шанс понять происхождение, смысл и пустоту непродуктивных стереотипов. Дают свободу принять их или отказаться, наконец, от этих парализующих спонтанность программ - высвобождают инициативу. Благословляют использовать счастливые родительские ресурсы. Открывают к ним допуск...
Я увяз и едва не запутался в объяснениях.
А все из-за того, что сразу понимал и боялся, что надо будет показывать. Но было до задыхания тягостно заставлять себя демонстрировать то, что делаешь, только когда лечишь, и что легко, когда вызвано нуждой партнера.... Наконец решился. Спросил, кто из женщин хочет попутешествовать в детство?
- Почему - из женщин? - возразил кто-то.
- Женщина со мной - защищеннее.
Вызвалась Мария Петровна. Детский психотерапевт. Очень заботливая, разумная и предупредительная. Она всегда работает. Или идет на работу. Или, жертвенно устав, отдыхает до следующей работы. Или украдкой пережидает вынужденную паузу на регулярном семейном пикнике на природе с шашлыками.
Я попросил Марию Петровну вспомнить какую-нибудь счастливую ситуацию из ее раннего детства, когда она вместе с мамой и папой и когда им хорошо друг с другом.
Мария Петровна с всегдашней, чуть усталой улыбкой детского доктора стала рассказывать, как “весело” лет в пять-шесть ее рано утром будил папа.
- Вспомните эпизод, когда вы втроем, - перебил я, но сам удивился тому, как много она уже рассказала о своих родителях и о себе мне.
К сожалению, доктора и психологи слушали задание и смотрели в пол - “в себя” - или на меня. Никто, даже Александр Витальевич и Ирина Юрьевна, не наблюдали и не видели, не опережали Марию Петровну в ее знании о ней.
Оказывается, меня ведет в дальнейшем расспросе наблюдение и настороженное сочувствование, пребываний вместе с партнером в его обстоятельствах. Наблюдение за тем, чего он не заметил, а не моя версия. Я спрашиваю собеседника о том, что он мне уже “рассказал” своим существованием. Как бы галлюцинирую его воспоминаниями вместе с ним. Это я сию минуту про себя понял. И, с досадой отличив этим себя от коллег сейчас, тут же как тренер спросил у всех:
- Что о своих отношениях с родителями вам уже успела сообщить Мария Петровна?
- Что папа у нее бодрый и веселый, - отозвался студент -медицинский психолог.
- Это она сама сказала словами. Что вы узнали из собственного наблюдения, чего Мария Петровна о себе, и о них (родителях) не знает?
- Что она агрессивно относится к отцу! - Поспешил реабилитировать себя в собственных глазах всегда готовым выговором всем женщинам за “неправильное поведение” с мужчинами задетый Евгений Николаевич. А в сторону чертыхнулся, - Как мальчишка, попался! Сам постоянно пациентам твержу: “Наблюдайте!”.
Я “видел”, а точнее слышал в наигранном тоне и ощущал, сопротивляясь излишней отзывчивости маленькой героини Марии Петровны, что тогдашняя эгоцентричная девочка, как и нынешняя устало озабоченная доктор, принимает искренне демонстрируемую заботу отца за — настоящую. Что она не чувствует отца.
“Видел”, что вспоминаемый ею отец увлеченно осуществляет известную понятную роль идеального, заботливого “паи-ки-товарища”. Но не ощущает себя в отличие от роли.
Навязав дочери тоже роль понятной ему, любящей его “хорошей девочки”, он не чувствует и дочку непосредственную.
Между ними нет сочувствия.
Есть игра по понятному обоим, навязанному “хорошим отцом” сценарию.
Вот тебе и сознание как “комплекс социально значимых деятельностей”![250]
У дочки этого замечательного, веселого и бодрого папы ни он - вне роли, ни сама она - живая, никогда не войдут .в “комплекс социально значимого”. Не будут ни известны, ни осознаны.
Для папы важен сценарий, роль. Он не знает и не догадывается о собственном своем существовании. Не знает, что люди вначале существуют уже какие-то, а потом обучаются сценариям и ролям...
Вот почему Мария Петровна всегда трудится,... завоевывая право на любовь к себе. И всегда так безропотна...
Раньше мне даже приходило в голову, что она детдомовская.
Но для детдомовской Мария Петровна - слишком не стеснена телом, слишком тепла, физически обаятельна и не пугана. Может быть, и тело не входит для нее в “комплекс социально значимых деятельностей”? Живет себе своей отдельной от ее сознания, незамеченной жизнью полезного, обихаживаемого, ласкового, но не имеющего к ней (к ее “душе”!?) отношения, используемого животного.... А может быть ее папа - детдомовский?
