Дом мертвых запахов - Огненович Вида
Эта книга Тессы Рэндалл, «Стены из пепла» (Лондон, Рэндалл & Григгс, 1982), настигнет Дошена в одном небольшом канадском университете (Университет Ватерлоо), — а произойдет это спустя пять-шесть лет, — где он будет преподавать на кафедре славянской филологии сербский язык и сравнительное литературоведение. Он прочтет описание множество раз, с огромным волнением, оно выбьет его из колеи и всколыхнет многие дорогие и болезненные воспоминания. Ностальгия, которую он вначале побеждал исступленной перепиской, не отпустит его ни на миг за все время четырехлетнего пребывания, а в этой заметке он получит отличный материал для чтения. Читая, Дошен вспомнит, помимо прочего, и эту немного безумную прогулку посреди ночи вокруг огромного запертого дома, который тогда ему покажется каким-то далеким, прекрасным сном. Он будет изумляться литературному дару Тессы Рэндалл, которая смогла создать такой текст из краткой попытки совершить ночную прогулку сквозь рой несносных комаров, привлеченных светом фар, они просто лезли в глаза и загнали их назад в машину до того, как им удалось подробно осмотреть дом снаружи. Однако они будут туда приезжать и потом, много раз.
Молодой специалист по английской филологии, доктор in spe [4], Милан Дошен с радостью согласился с задачей ассистента: от имени Кафедры постоянно находиться под рукой у гостей из Англии, семейной пары Рэндалл, которые приехали изучать архивы и собирать материал для своих научных исследований и книг в качестве стипендиатов Британского Совета. Для этого дела трудно было бы подыскать более подходящего человека, чем Дошен, так как он, родом из приграничного села Баймока, достаточно хорошо знал и венгерский, который тоже требовался англичанам. Ему отчасти льстило, что выбрали именно его, хотя поначалу он порядком волновался, кроме того, все это выглядело весьма привлекательным, и он считал, что во многом будет для него полезным. Попрактикуется в устном переводе, так сказать, в терджиманском [5] ремесле, что он считал самым сложным, а потому и стоящим труда. Он будет слушать и постарается говорить на настоящем английском, с хорошим произношением, а не разговорно-туристском. У него появится возможность лучше узнать образованных, ученых людей, зарубежных коллег, и общаться с ними, что во время коротких студенческих поездок в Англию и другие страны ему не удавалось, за исключением нескольких болтливых летних знакомств, какие из памяти обычно уносит первой осенней бурей! И, в конце концов, практически все, что они хотели изучать, будучи здесь, в определенной степени интересовало и его. Они выбрали этот, пусть и небольшой, университет, из-за близости придунайского городка, имевшего значение для их исследования на нашем берегу Дуная, а Сегеда и Будапешта — на венгерской, где у них также были дела.
Из письма, пришедшего до их приезда, как оповещение и рекомендация, он узнал, что оба они так или иначе связаны с книгой. Работают в издательстве. Издательский дом «Рэндалл & Григгс». У них разные интересы. Господин Рэндалл как раз сейчас, как редактор и составитель, готовит к печати объемную хрестоматию текстов и очерков периода европейского Просвещения под названием «Больше Света». Отбирает авторов, позиция которых наилучшим образом подкрепляет его тезис, что передовые идеи, выдававшиеся за новые движением Разума и Просвещения, на самом деле взяты у писателей Елизаветинской эпохи. (Дошен защитил кандидатскую диссертацию по теме «Сэр Филип Сидни и его Труды» и обрадовался стоящему собеседнику). Итак, господин Рэндалл приезжает в поисках рукописей, записок, первых изданий, биографических заметок, комментариев, дневников и воспоминаний выдающихся личностей периода Рационализма, а в особенности Досифея Обрадовича, из-за его связей с Англией и венгерским просветителем и реформатором языка Ференцем Казинци, чей перевод «Гамлета» 1790 года, в сущности, приводит именно в эти места. Он хотел бы, если получится, посмотреть рукопись этого перевода, в надежде найти какие-нибудь примечания и заметки, причем не только переводческого характера, которые помогли бы разгадать, как Казинци толкует эту драму, и причины, по которым он из всех произведений Шекспира выбрал для перевода именно это. Томас Рэндалл считал, и в письме это было четко указано, что труды и учение этих двух великих современников могли бы стать источником оригинальных выводов и доказательств его теории о единстве движущих идей в культурном развитии Европы.
Кроме того, было добавление, что его интересуют старинные музыкальные инструменты, медицинские атласы, гравюры и каллиграфия. Из иностранных языков он говорит по-немецки. (Довольно непонятный немецкий, уточнит это заявление старый профессор Волни уже при первой встрече).
А госпожа Рэндалл идет по следу одной своей необыкновенной соотечественницы, дальней родственницы (по материнской линии нижней ветви их семейного древа), Джулии Пардоу, которая в начале девятнадцатого века, возвращаясь из Царьграда, где провела некоторое время за изучением тамошней жизни и обычаев, домой, в Лондон, отважно отправилась на пароходе по Дунаю, и, путешествуя вверх по течению реки, побывала в этих местах, тогда мало изученной в Европе пограничной полосе, разделяющей Восток и Запад. Об этом путешествии она оставила интересные путевые заметки и довольно подробный дневник, в которых упоминаются многие люди, описываются речные пристани и прибрежные пейзажи. Для своей книги о ней госпожа Рэндалл разыскивает некоторые биографические детали, связанные с нашими местами.
Сей краткий обзор ее исследовательских намерений, изложенный в письме, предуведомившем приезд, представлял собой, в сущности, сжатое содержание развернутой, запутанной, как у Шарлотты Бронте, истории, которую впоследствии Тесса Рэндалл будет с удовольствием рассказывать в подробностях, стараясь склонить людей к сотрудничеству. Так, она была убеждена, что находится лишь в одном шаге от материала и информации для написания романа, основанного на подлинных документах, и что, идя по следу, она может набрести и на каких-то неизвестных дальних родственников, что станет отдельной главой в ее произведении. Она пребывала в романтическом убеждении, что одна из ее прабабок, Лора Джулия Пардоу, дочь царьградской путешественницы, родившаяся весной 1837 года, была зачата под какой-нибудь веселой вербой в рощице неподалеку от этого старинного придунайского городка.
Это не только предположения, говорила она, из писем точно видно, хотя и нет названия городка. Пароход, которым Джулия Пардоу отбыла из Царьграда, кажется, был вынужден остановиться и причалить, может быть, как раз к небольшой, скрытой от глаз карловацкой пристани. Сильная буря, превратившая медлительный Дунай в дикую водную пучину, не давала судну сдвинуться с места. Год 1836, время — ранняя осень. Несмотря на то, что путешественники должны были соблюдать на борту строжайший карантин, а сам корабль охранялся, неустрашимая мисс Пардоу тайком добралась до берега, вместе с корабельным проводником, неким господином Петричем, или Петровичем, рыцарем ее дунайского похода. С ним она официально познакомилась сразу после его прибытия на пароход по делам службы, на пристани Текия, где-то неподалеку от Джердапа, а на самом деле, с трепетным восхищением, лишь полторы недели спустя. Днем, проплывая мимо Белграда, они рассматривали зеленеющие лесистые островки и наблюдали за разнообразными мелкими и крупными птицами, что стаями подлетали к судну, которое в эти минуты буквально разрывалось от щебета, карканья и свиста. Некоторые птицы летели так низко, что до них можно было дотянуться рукой, а многие поднимались под самое небо, чтобы вновь стремглав ринуться на ветвистые деревья, росшие на островах. Это была мельтешащая до головокружения игра природы перед глазами путешественников, которые потом могли дать отдохновение взгляду, наблюдая печальные стаи длинношеих лебедей, с королевским спокойствием скользивших вдоль речных берегов. Иногда только ненадолго взметнутся над водой, издалека похожие на клочья густого белого тумана. Мисс Пардоу, страстная наблюдательница и любительница птиц, напрасно старалась приманить их ближе, махала, подзывала, бросала еду, жалуясь, что благородные белоснежные чистюли держатся подальше от парохода, и что она не может вблизи наслаждаться их горделивой красотой. Никто даже не заметил, как молчаливый проводник бросился в воду и нырнул. Кому-то показалось, что вдалеке, меж потревоженных лебедей показалась мужская голова и плечи, и все (а некоторые, может, и с завистью) поразились, когда он прошествовал по палубе со снежно-белой птицей в руках, остановился перед англичанкой и передал ее ей с поклоном. Затем спокойно вернулся в каюту переодеться, потому что плавал, как это предписывают приличия, в рубашке и брюках. Из дневника неясно, добрался ли лебедь до Лондона, но написано, что в ту ночь, когда они вдвоем выбрались на берег, птица осталась на пароходе, как залог. По тягостным крикам, прежде всего, все и заметили, что мисс Пардоу и ее кавалер отсутствуют!
