Пробежка в парке - Парк Дэвид
Мина так и не пришла в сознание после аварии, и когда я вспоминаю часы, проведенные у ее больничной койки, иногда пропускаю момент отключения системы жизнеобеспечения, а взамен представляю, что бы она сказала мне на прощание, будь у нее такая возможность. Мина велит мне заботиться о себе, а сразу вслед за этим берет с меня обещание присматривать за Рэйчел и Элли.
Дождь усилился, и я рад этому, поскольку надеюсь, что он поможет охладить мой закипающий двигатель. У меня такое чувство, будто что-то рвется наружу из моей груди, и пока Кэти стрекочет про книжку, которую она сейчас читает, я воображаю, что сейчас разыграется сцена из «Чужого» и из меня вылезет гротескный мутант. Но, может быть, это всего лишь мое сердце, сердце, которое чувствует, что работает на износ, лихорадочно качая кровь, в то время как легкие посылают отчаянный сигнал SOS, требуя кислорода.
— Все в порядке, Морис? Вы добились прекрасных результатов. Расправьте плечи, не сутультесь, чтобы легкие дышали свободно, — говорит Полин.
«Пожалуйста, сэр, у меня колет в боку. Можно я пойду переодеваться?» — звучит в моей голове голос мальчика в нейлоновых шортах во время слякотного забега по пересеченной местности, которые так любят устраивать учителя физкультуры. Однако вслух отвечаю:
— Все в порядке, Полин.
Однако что-то происходит со временем, потому что, по словам Полин, прошло десять минут из двадцати, хотя она должна бы сообщить, что осталась всего минутка. Оказывается, мы только на полпути, тогда как я хочу услышать, что финиш уже близок. И Кэти больше не щебечет над ухом — должно быть, тоже это чувствует. Я кошусь на нее: лицо моей спутницы устремлено вперед и блестит от дождя. Это придает ей вид святой подвижницы; думаю, Кэти было бы приятно, если бы я сказал ей об этом, но ведь такие вещи не принято говорить, да и дыхания у меня не хватает.
На дорожке уже появились лужи, впрочем недостаточно глубокие, чтобы тратить энергию на их огибание, поэтому я шлепаю прямо по ним, обдавая наши с Кэти лодыжки маленькими алмазными капельками. Но основной вопрос, лежащий в сердцевине всего этого: когда станет легче? Когда прекратятся страдания? Надеюсь, что скоро, потому что долго я не выдержу. Я был бы несказанно счастлив сыграть роль капитана Отса и для всеобщего блага сказать, что я пойду на улицу и, может быть, вернусь не скоро [7]. Вот только я и без того на улице, и когда мы снова пробегаем мимо голого каштана, я начинаю чувствовать себя одной пустой скорлупкой, из которой вынули сердцевину.
Марк даже не пришел на похороны Мины, и меня это вполне устроило. Он был тогда в Шотландии, якобы навещал какого-то приятеля, но так и не удосужился вернуться. А мы с Рэйчел сидели на передней скамье и даже в какой-то момент взялись за руки, правда ненадолго. И в этой церкви, куда наша семья ходит только на крестины, свадьбы и похороны, я думал, как здорово было бы повести дочь по проходу к алтарю и увидеть, как она выходит замуж за хорошего парня, который будет любить ее и заботиться о ней. Сделает ее счастливой. Но, может, в этом-то и заключается главная ошибка: нам всем нужен кто-то, кто сделает нас счастливыми, как будто мы сами на это не способны. А если нам повезет (или не повезет) найти кого-то, что произойдет, когда этого человека не станет?
Не знаю, может, потому, что я вижу Рэйчел издали, мне чудится, будто она похудела, и хотя некогда дочь гордилась своей внешностью и не жалела денег на одежду и косметику, теперь она выглядит какой-то неухоженной. Слегка изнуренной. А однажды утром, закинув Элли в детский сад, Рэйчел битый час просидела в парке, словно не хотела возвращаться домой. Я подумал было, не подойти ли к ней, будто случайно, но удержался, сказав себе, что это рискованно: вдруг дочь поймет, что я за ней слежу. Это тот самый парк, куда я водил ее в детстве. Ей больше всего нравились качели, она всегда просила подтолкнуть ее повыше. Именно такую Рэйчел я люблю себе представлять: не сидящую в одиночестве на скамейке в парке, хмурую и исхудалую, а парящую над городом на качелях, так высоко, что кажется, будто она летит над крышами жилых кварталов и даже над портовыми кранами.
Дождь льет как из ведра, но нам осталось еще пять минут. Я начинаю надеяться, что сейчас из какого-нибудь невидимого громкоговорителя объявят: «Из-за дождя матч отменяется», но под неуклонно мрачнеющим небом слышится только влажное шлепанье ног. Я каждый день наблюдаю, как пролетают в мгновение ока очередные пять минут, а вот теперь каждая минута, каждая микросекунда становится вечностью, и стрелки секундомера Полин, кажется, назло замедляют ход. В моем полубредовом сознании начинает звучать песня, и я пою про себя с нарастающим отчаянием: «Давай, Эйлин», правда, при повторе слова превращаются в «Давай, Полин, давай, Полин, дуй в этот чертов свисток».
Наконец раздается свисток; предполагается, что мы все должны перейти на быстрый шаг, но я нашел деревянный столбик и обнимаю его; кажется, только он удерживает меня в вертикальном положении. Я нависаю над столбиком, ухватившись за его верхушку обеими руками, и пытаюсь отдышаться, чувствуя, что весь кислород улетучился куда-то за пределы Вселенной. Так вот каково это — оказаться в «зоне смерти» на Эвересте, где воздух настолько разрежен, что каждый шаг дается неимоверными усилиями. А потом я осознаю, что меня хлопают по спине и называют молодцом, и это немного шокирует, потому что единственная близость, которая ассоциируется у меня с групповой физической активностью, — это хлопок мокрым полотенцем в школьной раздевалке. «Молодец, Морис», — звучит со всех сторон, и меня по-прежнему похлопывают чьи-то руки, хотя я не вижу чьи, потому что прижался лицом к столбу, точно собираюсь с ним целоваться. Сперва мне не хочется его отпускать, чтобы не упасть, а потом Полин уговаривает меня ослабить хватку, выпрямиться и набрать немного воздуха в пустые легкие. Я тронут. Тронут по столь разным причинам, что и объяснять не буду.
— Молодец, Морис, вы справились, — говорит Полин, и я пытаюсь улыбнуться, но ничего не отвечаю, потому что знаю: стоит мне заговорить — и я начну плакать, а плачущий мужчина моего возраста в ярко-синей быстросохнущей футболке «Фьюжн Про» с длинными рукавами и воротником на молнии (размера XL) и спортивных штанах (тоже размера XL) — не слишком презентабельное зрелище. Но эти слезы — не оттого, что я впал в детство, осознав, что у меня промокли ноги и отсырела спина, потому что дождь попал мне за шиворот. Просто я слышу, как Мина говорит, что я должен заботиться о себе и о Рэйчел с Элли, но, пытаясь сделать первое, я не знаю, как подступиться ко второму, разве что приглядывать за ними издали и быть начеку. А когда все уходят вперед, я отстаю и, несмотря на старания, роняю несколько слезинок. Затем вытираю их, надеясь, что если кто-нибудь обернется, то решит, что это всего лишь дождь. Всего лишь человек, вытирающий со щек капли дождя.
Кэти
Хоть я и сказала, что не занята активными поисками партнера, по крайней мере сейчас, когда я сосредоточена на предстоящем пятикилометровом забеге, это не мешает мне думать о мужчинах. Год назад Мартина из библиотеки попыталась познакомиться через интернет, и в итоге мужчина прислал ей фотографию той части тела, видеть которую ей вовсе не хотелось. Прежде чем заблокировать этого типа, она послала ему сообщение, в котором написала, что предпочла бы увидеть изображение его мозга, но поскольку он, вероятно, столь же мал, как его — ну, вы сами знаете что, — ей придется потратиться на лупу. Мы дружно хохотали над этим за утренним кофе, однако, если отсеять тех воздыхателей, чьи манеры и побуждения категорически не позволяют рассматривать их всерьез, меня беспокоят мужчины, которые отлично умеют притворяться теми, кем отнюдь не являются. Меня беспокоит, что правда может выплыть наружу, когда все уже зайдет слишком далеко и ты станешь уязвимой, запутавшись в паутине правдоподобия.
