Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

Должна признаться, я чувствую проблеск надежды: а вдруг она и вправду ведьма? Может, она вроде феи-крестной в «Золушке», скажет волшебные слова и наворожит, чтобы Ноа встал передо мной, как лист перед травой, — и вся моя жизнь, которая, кажется, скукожилась, приняв позу эмбриона, каким-то образом воспрянет, развернется, выпрямится и вернется в нормальное русло.

Да-да. Я действительно зашла так далеко.

Эллен, Софрония и Натали выглядят шокированными. Я поднимаю руку и вяло машу Бликс.

— Да у вас тут натуральный ад, как я посмотрю, — говорит Бликс, и все мы натужно смеемся. — Жизненные силы спасаются бегством из этой комнаты! Мне доводилось бывать на похоронах, где энергетика была получше, чем здесь. — Она упирает руки в боки, разглядывает нас, явно заинтересованная свадебными нарядами, и в какой-то момент мне кажется, что нам не избежать советов относительно стиля и моды. Может, главная проблема сегодняшнего дня в том, что у нас в одежде чего-то недостает, например воздушных шарфиков.

Вместо этого Бликс подходит ко мне и, взяв мои влажные руки в свои, холодные и костлявые, говорит сухо, хотя в глазах у нее прыгают чертики:

— Я тут не для того, чтобы окончательно испортить тебе настроение, но хочу сказать вот что: надеюсь, сегодня нам не придется его убивать. Но если понадобится, мы это сделаем. Знайте, я готова. Девочки, вы со мной?

Я вижу, что Натали начинает быстро-быстро моргать.

— Не думаю, что стоит его убивать, — шепчу я, хотя такие мысли у меня мелькали. Не удивлюсь, если Бликс это известно.

— Да, но он все равно искушает судьбу, — произносит она и подтягивает к себе кресло с видом человека, который намерен расположиться в нем надолго. — Однако нам в первую очередь нужно позаботиться о себе. Важный момент: как вы дышите! Вы делаете это осознанно? Вижу, что нет, не так ли?

Я делаю несколько старательных вдохов-выдохов.

— Знаете, что нам сейчас нужно? Позитивные вибрации. Нам нужно Дыхание Радости. Это в йоге есть такая штука. Я сейчас покажу, как оно делается.

К моему удивлению, она встает, вскидывает руки над головой, а потом резко опускает, одновременно согнув колени и наклоняясь вперед. Когда ее голова почти касается коленей, она испускает громкое: «АРРРРРРГХ!» Выпрямляется и смотрит на нас:

— Пять раз. Быстренько! Давайте, дамы. Выкрикните это: «Аррргх! Аррргх!»

Мы все, за исключением Натали, так и делаем. Нам слишком страшно, чтобы не послушаться.

Довольная Бликс хлопает в ладоши.

— Великолепно, великолепно. Бог ты мой! Вы, юные леди, такие красивые, вы знаете об этом? А мужчины… нет, я, конечно, очень люблю мужчин, однако будем честны: большинство из них — просто вонючие, потные, хрюкающие любители почесать яйца. Но предполагается, что мы все равно как-то должны их любить. — Она качает головой. — Такая вот шутка природы. Ни жить с ними не можем, ни пристрелить их. — С этими словами Бликс наклоняется, касается моей щеки теплым сухим поцелуем и смотрит мне в глаза. От нее пахнет пудрой, чаем со специями и какой-то травой, возможно марихуаной.

— Ты мне нравишься, — говорит она. — Уж можешь мне поверить. Ноа — мой внучатый племянник, но, как и большинство мужчин, особенно из моей семьи, к сожалению, ни черта не стоит. Думаю, сейчас самое время задать себе вопрос: действительно ли ты так хочешь быть с ним? Потому что, только без обид, мы сейчас можем все вместе уйти отсюда куда-нибудь на пляж. Искупаться голышом или сделать что-то еще в этом роде.

Бликс выпрямляется и снова смеется.

— Можете не благодарить, — заявляет она, — за ту картинку, которую я только что вложила вам в головы. Ну, с моим купанием голышом.

Потом она лезет в свой объемистый бюстгальтер и извлекает оттуда пузырек с ароматическим маслом, которое, по ее словам, я должна нюхать, потому что оно успокаивает, способствует возникновению положительных вибраций и чистит ауру. Она подносит пузырек к моему носу. Оттуда пахнет розами и лавандой. Бликс, закрыв глаза, бормочет что-то, чего я не могу толком расслышать, прижимается лбом к моему лбу, как бы слившись разумом, произносит: «Ради блага всех, ради свободной воли всех, да будет так», — а потом открывает глаза и смотрит на нас.

— Послушай, милая, я должна вернуться к родне. Мои родственники начинают беспокоиться. Пытаются выяснить, что стряслось с блудным сыном и нет ли в этом их вины. Может, они вырастили его в уверенности, что все ему должны, и тому подобное. — Она морщит нос. — Мне очень жаль, что он обрек тебя на такое. Я на самом деле считаю, что, возможно, с этим мальчишкой не всё в порядке.

— Может, он просто проспал, — говорю я. — Или мост застрял в разведенном положении, и ему не удалось перебраться на наш берег. Или, может быть, он куда-то засунул деталь смокинга, не понял, в каком магазине смокингов закупался мой папа, и заблудился, а телефон у него разрядился.

Бликс смеется:

— Да, а может, дело в ретроградном Меркурии, или у нашего жениха после перелета сбились биоритмы, или его обсыпало веснушками. Как знать? Но с тобой всё будет хорошо. Помни об этом. Я тебе серьезно говорю. Тебя ждет большая-большая жизнь.

Она шлет нам всем воздушный поцелуй и горделиво удаляется. А потом я слышу рев принадлежащего Уипплу BMW на парковке. Они прибыли. Опоздали на пятьдесят восемь минут, но явились, и в комнату возвращается кислород, словно кто-то снова открыл перекрывавший его клапан.

Я встаю, все еще дрожа.

Мы слышим звук шагов, потом дверь рывком распахивается, и вот он, Ноа, стоит перед нами, больше похожий на актера, готового сняться в батальной сцене, чем на жениха. Его волосы торчат в разные стороны, он небрит, глаза напоминают маленькие черные точки в пустом пространстве налившегося кровью моря, и… и… о боже мой, он надел рубашку от смокинга с синими джинсами.

Я прижимаю ладонь ко рту. Возможно, я даже издаю какой-то звук. Вроде тех, что издают голуби.

— Марни, — обращается ко мне Ноа, — Марни, мне надо с тобой поговорить.

Он ведет меня наружу. В смысле, совсем наружу — не на парковку, не к небольшому забетонированному участку, где все эти добрые люди собираются после церкви, чтобы побеседовать. Нет, он ведет меня за руку на луг за церковью, туда, где церковная школа устраивает пикники. Там я впервые поцеловалась, будучи семиклассницей, со Стиви Пикоком. Его родители сейчас в церкви, ждут, когда можно будет посмотреть, как я выхожу замуж.

— Марни, — говорит он. Во рту у него так пересохло, что слова вылетают с каким-то лязгающим звуком. Мне хочется, чтобы он перестал произносить мое имя. Я хочу, чтобы он выглядел нормальным, счастливым и похожим на жениха, но этому не бывать. — Марни, — повторяет он, — детка, прости меня, мне очень, очень жаль, но, боюсь, я никак не смогу этого сделать.

И мир — этот большой, необъятный, прекрасный мир — исчезает, сжимаясь до маленькой точки прямо передо мной. Остается лишь шум крови в ушах и ощущение полной бессмысленности дальнейшей жизни.

4

МАРНИ

Вообще-то, нечто подобное случалось со мной и раньше.

В третьем классе меня выбрали на роль Марии в рождественской постановке. Я должна была надеть голубой мамин халат, тонюсенький, как паутинка, и нимб, который сделала из фольги, прикрепив ее к ободку для волос. Роль Марии в ту пору была важнейшим событием моей жизни — жизни, где я уже понимала, что моя старшая сестра Натали легко одерживает победы, собирая трофеи, к которым даже не особенно стремится: хорошие отметки, восхищение учителей, кавалеры, пластмассовые призовые колечки в коробочке с «Крекер Джеком» [2]

Но играть роль Марии она не могла, потому что уже делала это два года назад, ей пришлось стать пастухом. Мне и только мне предстояло сидеть у яслей, держа на руках восьминедельного малыша Смитов, который играл младенца Иисуса. Миссис Смит научила меня, как поддерживать ему головку и всякое такое в этом роде.