Андрей Рубанов - Жизнь удалась
– Неважно. Я тоже, например, хотел хард-рок играть. Как Ричи Блэкмор. И получать за это миллионы… А приходится, видишь, – конфетами спекулировать… Короче, на археолога ты выучишься потом. Когда будешь иметь нормальный заработок. Не восемьдесят рублей в месяц, а в десять раз больше. Думаю, месяца через три заживем нормально…
– Нормально – это как?
– Нормально – это нормально. По-человечески. Поедешь во Ржев?
– Поеду, – ответил Матвей, мгновенно пожалев о сказанном. Дал слово – надо держать, а как он его сдержит? Он сидел за рулем два раза в жизни. – А какая моя доля?
– По понятиям – половина, – ответил Знайка и шмыгнул носом совсем по-мальчишески.
– То есть?
– Около пятидесяти долларов при условии двенадцати рейсов в месяц. А дальше видно будет. Может быть, найдем что-нибудь поинтереснее…
Через два месяца, совершив пятнадцать рейсов во Ржев и обратно, Матвей получил на руки сто пятьдесят американских долларов наличными, купил себе кожаную куртку, матери привез пять килограммов сливочного масла и зауважал своего нового компаньона.
А еще через год Знайка сдержал свое главное обещание. Он придумал кое-что поинтереснее.
3. Гибель
– Ага! – провозгласил Никитин заплетающимся языком. – А вот и он!
Его глаза, вроде бы осоловелые, вдруг внимательно оглядели вошедшего с ног до головы.
Матвей приветственно склонил голову.
Занавешенные окна скупо, полосами пропускали бедный вечерний свет. Было жарко и душно. Сильно пахло перестоявшимся алкоголем, женским потом, недешевым сигарным дымом. Почему-то еще – йодом. Из-под высокого потолка исходили, переплетаясь, замысловатые музыкальные звуки: дрожал красивый вокал, поддерживаемый гитарными вибрациями, – вызывал головокружение, тоску, навевал мысли лишние, отвлеченно-порочные. На полу, на обширных, темного стекла, поверхностях низких столов во множестве валялись смятые бумажные салфетки, разноцветные пачки сигарет, стояли пепельницы, подсвечники с оплывшими огарками свечей, множество бутылок, бокалов, рюмок, фужеров, стаканов и прочих емкостей с недопитым и невыпитым.
Никитин в купальном халате сидел посреди циклопического дивана, утонув в подушках, развалясь, развесив бульдожьи щеки, как и подобает крупному политикану. Второй диван, поменьше, занимала полулежащая девка, плотная, щекастая, топлес; она сосала пухлыми губами из маленького чилима гашишевый дым и глядела на Матвея огромными прозрачными глазами. Ее пупок украшало золотое колечко. В чилиме громко булькало.
Затем мимо Матвея с развязной грацией прошествовала вторая – закутанная в махровую простыню, однако на каблуках. Светлые, плохо прокрашенные волосы похабно свисали на красивое лицо. Голые, на вид мраморно-гладкие ноги как будто светились.
– Наташка! – хрипло выкрикнул Никитин, провернув пьяными зрачками. – Что за песни ты нам тут завела? Под такие звуки только людей казнить!
– Сейчас самая модная музыка, – мелодичным голосом отозвалась длинноногая в простыне. – Наркоманская. Вся Европа слушает.
– Но мы ж не наркоманы, – возразил Никитин и подмигнул Матвею. – Кактус! Слышишь, Кактус! Скажи, мы разве наркоманы?
В полутемной глубине помещения обозначился маленький, узкоплечий, наголо бритый человек с жестоким, бедным на мимику лицом аскета, в круглых очках а-ля Джон Леннон. Этот тоже был в банном халате.
– Мы не наркоманы, – ответил он сипловатым, как бы жестяным голосом. – Какие же мы наркоманы? Мы просто кайфовые парняги. Час в радость, Матвей.
– Сколько раз повторялось, – неожиданно проревел Никитин, – что в моем присутствии уголовный жаргон не употребляется! Хочешь базарить по фене – иди на воздух…
– И то правда, – сразу ответил Кактус. – Здесь дышать нечем. Пойду я проветрюсь. А ты, Матвей, проходи, располагайся. Наталья, сделай гостю кофе. Я скоро.
Не посмотрев на Матвея, до сих пор стоявшего на пороге, маленький очкарик ловко боком протиснулся мимо него и вышел на крыльцо.
Как быстро приобретаются людьми хамские привычки! – подумал Матвей с сильнейшим вдруг раздражением. Почему они так со мной обращаются? Да, я должен деньги, да, не отдаю, как обещал. Да, неправ. Да, плохо поступаю. Но зачем срочно вызывать для важного разговора, а приехал – и что вижу? Многотрудную пьянку, шлюх, а ко мне относятся так, словно я случайно на огонек забежал…
Отвращение было так велико, что, если бы у Матвея в кармане лежал пистолет, он бы, не задумываясь, разрядил бы его в присутствующих. Но не имел он пистолета – не его стиль, потому, очевидно, и жив до сих пор…
А ведь я тебя, Никитин, помню совсем другим человеком. Быстрым, точным, осторожным. Худым и нервным. Корректным и приятным. Что сделало тебя, Никитин, свиноподобным мордоворотом? Деньги? Бог? Судьба? Или ты сам себя таким сделал?
– Чего набычился, дружище? – спросил Никитин и вдруг улыбнулся обаятельно и абсолютно трезво.
Матвей вспомнил предвыборный плакат: та же улыбка, тот же сокрушающе твердый взгляд, харизма сильно проявлена в серых зрачках и благородных морщинах красивого лба.
– О своем задумался, – мрачно ответил он. – Зачем звал?
Никитин молчал, но смотрел с симпатией. Длинноногая в простыне поднесла Матвею маленькую чашечку и улыбнулась накрашенным ртом. Пришлось вежливо осклабиться в ответ.
Он сделал несколько шагов и неловко, боком, сел на подлокотник дивана – того, где булькала, от удовольствия мелко пошевеливая розовыми ступнями, своим чилимом почти голая любительница дурного дыма.
Кофе оказался растворимым.
– Может, тебе лучше чего покрепче выпить? – спросил Никитин, мгновенно уловив мизер гримасы на Матвеевом лице.
Матвей пожал плечами. Он был готов ко всему. Вот сейчас ловко выскочат из потайной двери два тренированных быка, скрутят, потащат в подвал, в хорошо оборудованный звуконепроницаемый зиндан, пристегнут к стене, включат диктофон. И он будет долго, с мельчайшими подробностями рассказывать, как планирует рассчитываться со своими долгами…
– Наташка, плесни ему какой-нибудь отравы, – велел Никитин. – Коньяка, что ли. Или вон текилы.
– Текилу всю выжрали, – вежливо высказалась Наташка, поправляя простыню на богатых бедрах.
– Да? Ну водки налей тогда. Виски. Джину. Что там есть… Не видишь, гость нервничает. Ведь нервничаешь?
– Нервничаю.
– Не нервничай, – Никитин тяжело вздохнул. – У меня в судьбе… кое-какие изменения произошли. Неважно какие. И я подумал… и решил… списать твой долг. Совсем. Понял, нет?
