Дэвид Митчелл - Лужок Черного Лебедя
Это вроде транса.
* * *День уже кончился, и небо начало превращаться в открытый космос, когда я заметил на льду другого мальчика. Он катался с той же скоростью, что и я, и по моей траектории, но все время держался на противоположном от меня конце озера. Когда я был на двенадцати часах, он был на шести. Когда я добирался до одиннадцати, он оказывался на пяти, и так далее, всегда в самой дальней точке. Я решил, что это может быть Ник Юэн — он был такой, приземистый. Но странное дело: стоило мне вглядеться в этого мальчишку больше чем на секунду, и его съедали какие-то темные пятна. В первые несколько раз я решил, что он ушел домой. Но стоило мне сделать полкруга по озеру, как он возникал снова. Я его видел краем глаза. Один раз я покатил напрямую через озеро, чтобы его перехватить, но он исчез, не успел я добраться и до острова в середине. Когда я вернулся на орбиту, идущую по окружности озера, мальчик опять появился.
«Беги домой! — кричал у меня в голове Глист. — Что, если он — привидение?»
Мой Нерожденный Близнец терпеть не может Глиста. «Что, если он — привидение?»
— Ник? — крикнул я. Голос прозвучал как будто в комнате. — Ник Юэн?
Мальчик продолжал катиться.
— Ральф Бредон? — крикнул я.
Ответ долетел до меня только через полный оборот по орбите.
«Мальчишка мясника».
Если бы врач сказал мне, что мальчик на озере — моя выдумка, а его слова прозвучали только у меня в голове, я бы не стал спорить. Если бы Джулия сказала мне, что я сам себя убедил в присутствии Ральфа Бредона, чтобы счесть себя особенным, я бы не стал спорить. Если бы какой-нибудь мистик сказал мне, что в один конкретный момент в одной конкретной точке пространства может, как антенна, принимать слабые сигналы от уже не существующих людей, я бы не стал спорить.
— Каково там? — крикнул я. — Холодно, наверно?
Ответ долетел до меня только через еще один оборот по орбите.
«К холоду привыкаешь».
Может, дети, утонувшие в озере за многие годы, сердятся, что я бегаю у них по крыше? Может, они хотят, чтобы к ним попадали все новые дети? Для компании? Может, они завидуют живущим? Даже мне?
Я крикнул:
— Ты можешь мне показать? Показать, каково там?
В небесное озеро вплыла луна.
Мы сделали один оборот по орбите.
Призрачный мальчишка был все еще тут — он несся по льду, пригибаясь, совсем как я.
Мы сделали еще один оборот по орбите.
Сова или что-то такое пропорхнуло низко надо льдом.
— Эй! — крикнул я. — Ты меня слышал? Я хотел узнать, каково…
Лед смахнул меня с ног. Хаотическую долю секунды я висел в воздухе на совершенно неправдоподобной высоте. Как Брюс Ли в каратешном ударе — вот так высоко. Я знал, что мягкой посадки не выйдет, но все равно не ожидал, что будет так больно. Трещина пробежала по всему телу, от щиколотки до челюсти, до костяшек пальцев, как ледяной кубик, брошенный в теплый лимонад. Нет, больше, чем ледяной кубик. Зеркало, брошенное на землю с высоты «Скайлэба». И место, где оно ударилось о землю, распавшись на кинжалы, шипы и невидимые занозы — это и была моя щиколотка.
Я завертелся на льду и остановился, дрожа, у берега.
Несколько секунд я только и мог что лежать, купаясь в сверхъестественной боли. Даже Великанский Стог[2] на моем месте заскулил бы.
— Чертова сука! — выдохнул я, чтобы не заплакать. — Сука, сука, сука!
Сквозь острые, как кремневые осколки, деревья едва доносился слабый шум с шоссе, но мне туда было не добрести. Я попробовал встать, но плюхнулся на задницу, морщась от нового приступа боли. Я не мог двинуться. Если я здесь останусь, то умру от воспаления легких. Я не знал, что делать.
* * *— Опять ты, — вздохнула кислая бабка. — Мы так и думали, что ты скоро опять заявишься.
— Мне больно, — голос меня не слушался. — Я повредил ногу.
— Вижу.
— Так больно, что я сейчас умру.
— Да уж наверно.
— Можно я только позвоню от вас папе, чтобы он меня забрал?
— Мы не любим телефонов.
— А вы не могли бы сходить и позвать кого-нибудь? Пожалуйста!
— Мы никогда не выходим из дома. Ночью-то. Здесь-то.
— Пожалуйста! — боль накрывала и трясла меня, как будто я был под водой, и голос вышел громкий, как электрогитара. — Я не могу идти.
— Я понимаю в костях и суставах. Зайди-ка в дом.
В доме было холоднее, чем снаружи. У меня за спиной скользнула на место задвижка и повернулась ручка замка.
— Пошел-пошел, — произнес голос кислой бабки, — пошел вперед, в гостиную. Я приду сразу, как приготовлю, чем тебя лечить. Но что бы ты там ни делал, веди себя тихо. Ты очень пожалеешь, если разбудишь моего брата.
— Хорошо… — я отвел взгляд. — Где у вас гостиная?
Но в темноте зашаркало, и кислая бабка исчезла.
Далеко в другом конце коридора виднелось лезвие мутного света, и я похромал туда. Одному Богу известно, как я пришел сюда на раздробленной лодыжке от замерзшего озера по кривой, бугрящейся корнями тропе. Но как-то, должно быть, пришел, раз я здесь. Я проковылял мимо лестницы. На нее падал приглушенный лунный свет, и я разглядел старую фотографию на стене. Подводная лодка в каком-то порту, судя по виду — где-то в Арктике. Экипаж стоит на палубе, салютует. Я побрел дальше. Лезвие света никак не приближалось.
* * *Гостиная была чуть больше большого гардероба и вся набита музейным барахлом. Пустая клетка для попугая, валки для отжима белья, огромный комод, коса. И всякий мусор. Гнутое велосипедное колесо и одна футбольная бутса, покрытая закаменевшим илом. Пара древних коньков висела на вешалке для пальто. Здесь не было ни одного современного предмета. И камина тоже не было. Ничего электрического, кроме побуревшей голой лампочки. Волосатые растения высовывали беловатые корни из крохотных горшков. Боже, как холодно! Диван промялся подо мной, выпуская из себя звук «ссссс». Из гостиной вел еще один дверной проем, завешенный занавеской из бус. Я попытался найти позу, в которой щиколотка болела бы меньше, но не вышло.
Наверно, прошло какое-то время.
Кислая бабка держала в одной руке фарфоровую миску, а в другой — мутный стакан.
— Снимай носок.
Щиколотка раздулась, ступня висела мертвым грузом. Кислая бабка подставила мне под икру табуретку и встала на колени рядом. Ее платье шуршало. Это был единственный звук в комнате, если не считать звона крови у меня в ушах и моего прерывистого дыхания. Бабка сунула руку в миску и принялась размазывать по моей щиколотке кашу, похожую на хлебный мякиш.
Щиколотка вздрагивала.
— Это компресс. — Бабка ухватила поудобнее мою ногу. — Чтобы снять отек.
