Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки
А эти попытки найти его в Джоне Стразе… Раз или два казалось, что у меня получилось. Путь взросления полон противоречий, и в столь юные годы можно было бы хоть и наполовину, но поверить той лжи, которой он вымощен. «Папа знает лучше. Положись на меня. Старшие умнее. Делай, что тебе говорят». Но в моей душе зарождалась уверенность, что пропасть между нами расширяется. Потому что с детства мне было присуще честолюбие, а Джон Страз, при всем его опыте, был и оставался всего лишь смотрителем.
Но хорошим смотрителем, это мне было понятно. Он добросовестно выполнял свои обязанности. Запирал на ночь ворота, обходил по вечерам территорию, поливал цветы, засеивал поля для крикета, косил траву, встречал посетителей, раскланивался с преподавателями, организовывал ремонт, чистил водостоки, докладывал о неполадках, стирал граффити, переставлял мебель, выдавал ключи от шкафов, разбирал и разносил почту. Взамен некоторые учителя звали его по имени — Джоном, — и отец светился от гордости и благодарности.
Теперь в школе новый смотритель, его зовут Дуббс. Тяжеловесный, неряшливый брюзга. Вместо того чтобы следить за входными воротами, он сидит в сторожке и слушает радио. Джон Страз никогда бы себе этого не позволил.
Меня назначили на должность в сент-освальдском стиле, без свидетелей. О других кандидатах мне ничего не было известно. Со мной беседовали заведующий отделением, Главный, а также его первый и второй заместители.
Не узнать их было невозможно. За пятнадцать лет Пэт Слоун стал еще толще, румянее и веселее — словно шарж на того себя, каким он был когда-то; а вот Боб Страннинг не изменился, только волосы поредели: тощий, темноглазый, с резкими чертами и нездоровым цветом лица. Конечно, тогда он был всего лишь молодым и честолюбивым учителем английского с начальственными замашками. Теперь же он — настоящий школьный eminence grise,[8] составитель расписания, ловкий махинатор, ветеран бесчисленных академических дней[9] и учебных курсов.
Вряд ли нужно говорить, что узнать директора тоже не составило труда. Новый Главный директорствовал и в те времена — лет под сорок, хотя уже тогда с преждевременной сединой, высокий, чопорный, важный. Он меня не узнал — да и с чего бы? — но пожал мне руку холодными вялыми пальцами.
— Надеюсь, у вас нашлось время осмотреть Школу и вы вполне удовлетворены.
Заглавная буква прямо-таки слышалась в его голосе.
Ответом была моя улыбка.
— Да, конечно. Потрясающе. Особенно новое отделение информационных технологий. Динамичный современный инструментарий в традиционном академическом окружении.
Главный кивнул. Было видно, как он мысленно подшил эту фразу в папку — может, для проспекта на следующий год. Позади хмыкнул Пэт Слоун — то ли насмешливо, то ли одобрительно. А Боб Страннинг просто смотрел на меня.
— Что особенно поразило…
Слова застыли на языке. Вошла секретарша с чайным подносом. Удивление, что это именно она, и остановило меня на полуслове. То, что она может узнать меня, никаких опасений не вызывало, так что можно было продолжать:
— Что особенно поразило меня, насколько искусно современное привито к старому, а в результате создается нечто, превосходящее и то и другое. Школа, которая смело заявляет, что хоть она и может позволить себе последние нововведения, но не просто уступает популярным причудам, а с их помощью укрепляет традиции научного совершенства.
Главный снова кивнул. Секретарша — длинные ноги, кольцо с изумрудом, аромат № 5 — налила чай. Поблагодарить ее — холодно и в то же время с одобрением. Сердце часто билось, но было в этом своего рода удовольствие.
Это первое испытание, и мне было ясно, что оно выдержано.
Прихлебывая чай, я наблюдаю за Слоуном, взявшим свою чашку.
— Спасибо, Марлин.
Он пил чай, как мой отец, положив три или четыре куска сахара, и серебряные щипцы для сахара казались пинцетом в его толстых пальцах. Страннинг молчал. Главный ждал, и глаза его походили на гальку.
— Ну хорошо, — сказал Слоун, глядя на меня, — вернемся к делу. Мы слышали, как вы говорите. Ясно, что щеголять профессиональным жаргоном на собеседовании вы умеете. Но лично я хотел бы знать, каковы будете вы в классе?
Старый добрый Слоун. Знаете, он нравился моему отцу, был для него своим парнем, и тот совершенно не понимал, насколько Слоун хитер. «К делу» — его типичное выражение. Просто забываешь, что за йоркширским выговором и физиономией регбиста — оксфордский диплом (второй степени). Нет, не стоит недооценивать Слоуна.
Снова улыбка — и чашку в сторону.
— В классе у меня свои приемы, сэр, как и у вас, полагаю. А за его пределами я считаю своим долгом постичь любой профессиональный термин, с которым сталкиваюсь. Если умеешь быть красноречивым и добиваешься результатов, то не важно, следуешь ли ты последним инструкциям Министерства образования. Большинство родителей все равно ничего не понимают в преподавании. Единственное, чего они хотят, — знать, что не зря потратили деньги. Вы согласны?
Слоун хмыкнул. Он ценит искренность — настоящую или поддельную. На его лице отразилось сдержанное восхищение. Второе испытание тоже пройдено.
— И где вы себя видите в течение следующих пяти лет?
Это спросил Страннинг, который почти все время молчал. Честолюбивый, за постной физиономией скрывается незаурядный ум, ревниво охраняет свою маленькую империю.
— В классе, сэр, — незамедлительно прозвучал мой ответ. — Именно там моя стихия, именно это я люблю.
Лицо Страннинга не изменилось, но он все же кивнул, уверившись, что я не посягаю на его владения. Испытание третье позади.
Никаких сомнений, что лучше меня кандидатов не оказалось. Квалификация у меня высокая, рекомендации — первоклассные. Такими они и должны быть: на их подделку ушло немало времени. Самый изящный ход — фамилия, аккуратно взятая с одной из малых Досок почета в Среднем коридоре. Я полагаю, что она мне подходит, а кроме того, отцу было бы приятно, что у меня получилось воссоздать его в качестве «осси» — выпускника «Сент-Освальда».
История с Джоном Стразом — дело давно минувших дней: даже такие старожилы, как Рой Честли или Хиллари Монумент, вряд ли о них помнят. Но именно то, что отец — выпускник, было причиной моей близости к школе, моей привязанности к этому месту, моего желания там преподавать. А это делало мою кандидатуру подходящей даже больше, чем кембриджский диплом с отличием, должное произношение и скромная, но дорогая одежда.
Мне пришло на ум придумать несколько убедительных деталей: мать из Швейцарии, детство за границей. После усиленной тренировки удалось отчетливо увидеть и отца: подтянутый аккуратный человек с руками музыканта и страстью к путешествиям. Блестящий ученый в Тринити — именно там он познакомился с моей матерью, — позже стал ведущим специалистом в своей области. Оба трагически погибли прошлым Рождеством в автокатастрофе, около Интерлакена. Для полноты картины пришлось выдумать сестру в Сент-Морице и брата в Токийском университете. Моя годичная стажировка прошла в Харвудской гимназии в Оксфордшире, а теперь мне захотелось перебраться севернее — на более постоянное место.
