Владимир Холодов - Шанс
— Ну, так с первой же страницы сразу видно, что полное фуфло, что стоит полистать дальше, а некоторые нужно читать внимательно, вдумываясь и возвращаясь назад, — удивленно произнес он. — А у тебя что, иначе?!
— Ну, вообще-то я полагал, что заведомого фуфла, как ты выразился, в моей библиотеке нет. Примеры привести можешь?
И Николай приводил — весьма дилетантские, но очень язвительные и желчные. Поразительно, но он воспринимал уже не только голую фабулу и общую идею, но и уровень текста, — пока, разумеется, лишь интуитивно.
Как-то ночью Петр Сергеевич встал в туалет, увидел пустую постель и в тревоге стал искать Николая; нашел в комнате у Шуры, под иконами.
— Ты в Бога веруешь, Сергеич? — спросил тот.
— Нашел время…
— Нет, ты ответь, это очень важно.
— Скорее да, чем нет.
— А я раньше не верил. Под пулей ходил — не верил, чеха в лобовой атаке вот этими руками душил — не верил. А тут вдруг подумал: если Его нет, то кто же меня наказал?
— Водка, — сонно ответил Петр Сергеевич и пошел в туалет.
— Дурак ты, академик, — донеслось вслед.
К телефону он не подходил, даже когда Петра Сергеевича не было дома; просил отказывать всем визитерам, избегал любого общения во время прогулок и даже мимо консьержки проходил, вобрав голову в плечи. Почему-то панически боялся возвращения Шуры… К своей идее нового лобового столкновения он уже не возвращался. То ли не верил в ее осуществимость, то ли просто смирился с участью. Но о смерти, видимо, думал постоянно.
— Давай сегодня к нотариусу поедем, — сказал он вдруг за завтраком.
— Это еще зачем? — удивился Петр Сергеевич.
— Хочу квартиру тебе отписать… Ну, дарственную там сделать или завещание. А то пропадет ведь квартира, — ты-то здесь официально никто.
— Не пропадет, — детям достанется, — успокоил Петр Сергеевич.
— Они что, нуждаются?
— Да нет, оба вроде устроены, за границей живут. Но денег, как ты понимаешь, никогда много не бывает.
— Несправедливо это, Сергеич, — возразил он. — Я хочу, чтоб у тебя остались и квартира, и библиотека. Куда ты без книг? Поедем.
— Пустые хлопоты, Николай. Ты в психушке лежал, потому любой суд может признать тебя недееспособным и отменить все завещания.
— Да неужто твои дети судиться станут?
— С отцом бы не стали, но если чужой человек их фактически ограбит…
— Куда ни кинь — везде клин! — вздохнул он и впервые за последние дни выматерился. — А ты знаешь, Сергеич, я к тебе как-то привязался. И даже к телу твоему привыкать начинаю.
Шура приехала в воскресенье, под вечер; робко вошла в квартиру, робко огляделась по сторонам.
— Как я рад, что вы вернулись, — искренне обрадовался Петр Сергеевич. — Без вас плохо, так зашиваюсь, что домой съездить некогда, одежду кое-какую взять.
Николай тоже поздоровался с ней, даже заставил себя улыбнуться, но быстро ушел в свою комнату.
— Как он? — шепотом спросила Шура.
— Отходит понемногу… Уже существенно лучше.
— Дай-то Бог, — перекрестилась она. — Вы езжайте, если вам надо, я все сделаю… Только надолго не исчезайте, побаиваюсь я.
Боялась она зря. Они быстро нашли и общий язык, и темы для разговоров. Когда на следующий день Петр Сергеевич вернулся из Кузьминок, то застал самый пик жаркой теологической дискуссии — Николай и Шура обсуждали Евангелие от Иоанна, причем Николай побеждал за явным преимуществом, цитировал легко и по памяти.
И тут Петр Сергеевич впервые подумал, что случайным все это быть не может — его прежнее тело, немощное и старое, явно влияло на этот молодой, не испорченный излишним интеллектом дух. Как и почему — другой вопрос, но влияло несомненно. Петр Сергеевич давно и последовательно презирал вульгарных материалистов любого пошиба, но сейчас просто вынужден был признать очевидное: плоть и дух являются неразрывным целым, их влияние друг на друга безусловно, хотя изучено недостаточно, и теперь остается лишь покорно ждать, когда вчерашний грузчик с рынка окончательно превратится в профессора филологии. Во что превратится он сам и когда именно, оставалось лишь гадать. Во всяком случае, процесс, как говаривал один комбайнер ставропольский, уже пошел.
Новое молодое тело не могло усидеть в четырех стенах, ему требовался иной ритм жизни, где больше движения и физических, а не интеллектуальных усилий. Все чаще возникало непреодолимое желание выпить. Казалось бы, что за проблема, в доме всегда было спиртное, но после первой же рюмки проявлялось новое желание — женщина. И тогда Петр Сергеевич брал такси и ехал через весь город в кафе, где работала Катя. Он знал ее график, поэтому всегда заставал на месте, оставалось лишь в этом густом чаду договориться со старшей, сунуть ей какие-то деньги. Потом они отправлялись в его квартиру, где шел ремонт, и среди содранных обоев и банок с краской пару часов занимались любовью. Катерину это устраивало все меньше, она над ним подтрунивала и даже обидные слова говорила; кончилось же тем, что они окончательно расстались. Причем в тот момент, когда ремонт был почти закончен и ничто, казалось, им не могло помешать.
Но свято место пусто не бывает, его твердо была намерена занять таджичка Муська. Петр Сергеевич долго держал оборону, все еще не в силах побороть в себе остатки былой нравственности, но искушения преодолеть не смог и в конце концов сдался. Правда, произошло это много позже, когда он уже пил совсем по-черному, несколько раз познал случайную продажную любовь и в принципе ничем не отличался от той скотины, которой был в свое время Николай.
Муся, как выяснилось, была девушкой. Впрочем, почему была, она ею и осталась, несмотря на солидный опыт сексуальных утех. Когда Николай в сильном подпитии тащил ее в злополучную беседку, он все же понимал, идиот, что запад есть запад, восток есть восток, хотя не только никогда не читал Киплинга, но и имени этого не слышал. Русскую девку он в этом состоянии наверняка бы трахнул, даже если назавтра ждала кутузка. Но это гипотетически, ведь подобное прокатывало, и не раз. С Муськой все куда определеннее — наутро она повесится, а его убьют. Иных вариантов тут не бывает, ислам религия жесткая. Христианин может мучиться, сомневаться, искать ответ, — мусульманину ничего искать не нужно: законы шариата описывают все и вся и двойного толкования не допускают.
Николай до этого не раз ловил на себе взгляды Муськи. Он понимал, что ей нравится, но и не особо удивлялся — девка созрела, а вокруг одни недомерки таджикские. Короче, не захотела бы идти в беседку — не пошла. И не дрожала бы так, и губы не подставляла. И не стонала бы, когда он целовал ее грудь, а потом и ниже… А уж оргазм был настолько острым, что она едва сознание не потеряла. Потому и раздеть себя позволила, и ножки раздвинуть. “Ну, убьют, так убьют, хрен с ним”, — решил уже было Николай, не в силах сопротивляться похоти… И все же благоразумие взяло верх, и он довольствовался менее традиционным способом.
Утром Николай уже почти ничего не помнил, но Муська оказалась девчонкой на редкость горячей, страстной, а то, что он в ней разбудил, трактовала с банальной и вполне бабской тупостью — любовь. И за эту свою “любовь” она готова была платить любую цену — унижением, травкой, ссорой с родителями. Вот только с Катериной она никак не могла смириться — большое и настоящее чувство конкуренции не терпит.
Распутство и перманентная пьянка на первых порах вызывали у Петра Сергеевича эпизодические приступы стыда и угрызения совести, которые он научился снимать в общем-то логичным тезисом, что занимается всем этим непотребством как бы не он, а тело — не только чужое, но и глубоко чуждое. То, что Муське шестнадцать, его уже совершенно не смущало. Глупости все это, условности, думал он. Девушка становится совершеннолетней не по Гражданскому кодексу и даже не после акта дефлорации, — а исключительно потому, что у нее месячные начались. В России это происходит где-то лет в четырнадцать, на Востоке — в одиннадцать—двенадцать. Так что Муська не просто женщина, она зрелая женщина — опытная, умелая, страстная. Последнее так вообще с перебором… Теперь понятно, почему в исламских странах до сих пор практикуется варварская резекция клитора — женщина должна детей рожать, все остальное от лукавого.
Да уж, мысли странные, что и говорить. И явно не его — Петр Сергеевич никогда не был ни развратником, ни циником. Нынешнюю сексуальную активность считать своей как бы тоже не приходилось, с ним общались как с Николаем. Собственно, он и был Николаем — сначала телом, а теперь уже и мыслями.
Первый раз он переспал с Муськой, когда был пьян в стельку, — ну, наверное, как Николай в той злополучной беседке. Трезвым бы точно не смог, но тут все тормоза слетели. Утром себя казнил и ругал последними словами, а когда похмелился пивом, ясно ощутил перспективу: если не сможет обуздать свое новое тело, то все в его жизни кончится тем, что и сегодня ночью. Ведь дошло до того, что неделями не бывал на Чистопрудном — стыдно было появляться там в столь непотребном виде.
