Наталия Соколовская - Винтаж
В пятницу Латышеву показалось, что прожили они с девушкой в этой комнате на девятнадцатом этаже несколько насыщенных лет. И герметичность их существования стала вдруг беспокоить его. Не то чтобы ему чего-то не хватало. Наоборот, всего было с избытком. А возможность безраздельного обладания девушкой, отсутствие необходимости делить ее с жизнью, находящейся за стенами гостиницы, только дополнительно его взвинчивала. Но было и другое: Латышев вдруг испугался, что надоест девушке, что она заскучает и внезапный их роман закончится раньше, чем он решится на радикальные изменения в своей жизни. Он толком и не знал, как ухаживать-то надо за такими барышнями.
Латышев усмехнулся, вспомнив, как дочь Татьяна называла возрастных состоятельных мужчин, обхаживающих красоток. Она называла их «папиками». Отвратительное слово, похожее на кличку для беспородных мелких собак.
Но какое такое «состояние» он мог, собственно, предложить? Квартира и машина останутся у Зинаиды, иначе и быть не может. Дача? Десять соток в карельской глуши и щитовой дом – сомнительная приманка для яркой молодой женщины.
Конец вечера снова прошел у телевизора, который девушка использовала исключительно как приставку к видеомагнитофону. Она удобно расположилась между коленей Латышева, худенькой спиной опираясь ему на грудь, и подпевала:
– «She may be the face I can’t forget…»
Внушительная пирамида из компакт-дисков, сооруженная на уголке телевизионного столика, казалось, вот-вот рухнет.
– А по прямому назначению телевизор ты не используешь?
– Это как же, душа моя? – безмятежно отозвалась девушка, прервав свое мурлыканье.
– Например, для просмотра новостей.
– О! – Девушка выпрямилась и уперла локти Латышеву в колени. – Полагаю, ничего полезного для себя я там не почерпну. Любоваться на мумифицированные дамские головы и стайку малопривлекательных политиков? Сомнительное удовольствие. – Она вернулась в исходное положение, кивнула в сторону пирамиды из дисков: – Уж если становиться овощем, то под руководством более талантливых ботаников. А может быть, тебе не нравится, как я пою? – Она кошачьим движением потерлась спиной о грудь Латышева. – Голоса, конечно, у меня нет. И со слухом, может быть, тоже проблемы. Зато от души. А это, – она опять показала на диски, – это, как восклицала героиня одного романа: «Dahin! Dahin!» Что можно при желании интерпретировать, если ты, конечно, английский в школе учил, как: «Escape!»
– Вот-вот! – Он ухватился за слово. – Завтра собирайся. Поедем куда-нибудь. А то все сидим в этом скворечнике. Куда бы ты хотела?
Девушка вывернулась из объятий Латышева, понимающе улыбнулась и заметила с забавной рассудительностью:
– До завтра еще надо дожить.
Назавтра и вправду все пошло как-то не так. Сначала Зинаида не хотела отдавать машину, скандалила, кричала, что и у нее тоже есть своя личная жизнь, а не только у него, что она все эти дни молчала, а теперь молчать не будет, и что планы на субботу она состроила уже давно, что у нее, между прочим, «есть человек» и не пошел бы Латышев к черту вместе со своей девкой.
При слове «девка» Латышев замер. Наверное, выражение лица его было жутким, потому что Зинаида струхнула, пролепетала что-то про «женское сердце, которое не обманешь», и ключи от машины ему в конце концов отдала.
Чтобы успокоиться, Латышев нарезал несколько кругов вокруг квартала. Вырулил к заливу, остановил машину, ступил на податливый песок прибрежной полосы. Туман, почти неделю накрывавший город, начал подниматься. Кое-где в разрывах проступало неожиданно синее небо. И луч солнца, вдруг срикошетив от стальной воды залива, резанул по глазам Латышева.
Он почувствовал необыкновенный кураж, сел в машину и через несколько минут уже парковался возле гостиницы.
Девушка, так же как и предыдущие дни, возилась на полу со своим платьем. В помещении пахло чем-то отдаленно знакомым, но этот запах заглушал другой, искристый, в пандан погоде, запах дорогих духов.
Она подняла от работы лицо. Макияж сегодня показался ему особенно ярким. Почти вульгарным. А может, дело было в солнце. Его было слишком много в комнате.
– Пожалуйста, задерни шторы.
Голос ее звучал глухо. Никакой еще вчерашней радости не было и в помине.
– Оставь это платье. Мы же собирались за город.
– Разве? – Она заслонилась рукой от яркого света и повторила: – Пожалуйста, задерни шторы.
Латышев прошел в комнату и замер возле окна.
– Господи, да что же это? – Похоже, увиденное сильно его поразило.
– Что? – скорее из вежливости, не поворачивая головы, спросила девушка.
– Что это там, напротив?
– Другой берег. А что, собственно, случилось?
Латышев задернул шторы. Волнуясь, прошелся по комнате, аккуратно переступая чрез платье.
– Господи, я и не знал, что это так близко!
– Что близко? – в голосе ее звучало едва скрываемое раздражение.
– Да берег! Другой берег! – Он скинул наконец плащ и сел у ног девушки. – Понимаешь, это, наверное, потому, что я никогда раньше не видел залив с такой высоты. Мне казалось, что он большой. – Девушка с удивлением подняла на Латышева глаза, и он поспешил объяснить: – Ну ясно, Маркизова лужа, и все же… Когда смотришь с уровня земли, видна только линия горизонта. Да-да, вот отсюда иллюзия бесконечности… Еще в детстве, когда я с родителями ездил, да и потом… Мне и в голову не приходило, что здесь рукой подать.
– Рукой подать… Ах, пусть больших разочарований не будет в твоей жизни.
Только теперь тон, которым говорила девушка, насторожил его. Некоторое время Латышев наблюдал за тем, как сосредоточенно обметывает она внутренние швы на своем бальном платье, а потом осторожно поинтересовался:
– Так мы едем?
– Сегодня вряд ли. – Пальцы ее быстро-быстро перебирали ткань.
Опять зависла пауза, которую девушка не спешила прерывать. Наконец Латышев собрался с духом:
– Скажи, мне остаться?
Девушка, не отрываясь от шитья, пожала плечами.
– Ты кого-то ждешь?
Она ответила уже с отчетливой досадой:
– Может быть. Не знаю. Ах, какое это вообще имеет значение!
Сердце у Латышева ухнуло, заныло тоскливо. Вот оно. Чего-то подобного он ждал все это время. Руки и ноги его сделались тяжелыми. Он опять почувствовал себя неуклюжим, ненужным, старым. Таким, каким он был до встречи с девушкой.
Он поднялся с пола и вышел в коридор. Девушка не остановила его.
На улице было холодно. Ветер с залива разгонял последние облака. Латышев сидел, положив руки на руль, и смотрел в лобовое стекло. День сверкал яркими, такими ослепительно ненужными сейчас красками.
Латышев повернул ключ зажигания и через десять минут уже был дома.
До вечера он пролежал в бывшей Татьяниной комнате, уткнувшись лбом в жесткую спинку дивана. Дважды заглядывала Зинаида. В первый раз не то спросила, не то констатировала со злорадством:
– Что, отставку получил?
Спустя несколько часов, заглянув и обнаружив Латышева все в той же позе, только фыркнула.
На фоне общей, волнами накатывавшей боли ноющую боль под левой лопаткой он почти не различал. Так он лежал, время от времени засыпая и почти тут же снова просыпаясь.
Встал задолго до рассвета, трудно распрямил тело. Подошел к окну, с отвращением посмотрел на сплошную стену дома напротив с темными еще окнами. Вернулся, опять лег.
Потом он слышал, как демонстративно шумно ходила по квартире Зинаида и как хлопнула за ней входная дверь. Потом еще несколько раз засыпал и просыпался. А потом зазвонил мобильный.
Первой его мыслью было не отвечать на звонок. И даже не смотреть на высветившийся номер. Но он подумал, что могут звонить из больницы, и встал.
– Ах, душа моя, только не бросай трубку и прости, прости за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло. Из-за солнца, наверное. Но знаешь, я совсем не могу без тебя, не могу…
Латышев не стал анализировать, чему лучше приписать резкие перепады настроения, которым была подвержена девушка: перенесенной в детстве психической травме, алкоголю или наркотикам. Все это уже не имело никакого значения. Он быстро оделся и вышел из дому.
За прошедшие сутки тело ее сделалось еще легче. Так ему показалось, когда он, истосковавшийся, подхватил девушку на руки.
Было около шести, и закат пылал во все окно, предвещая на завтра ветреную погоду.
Девушка лежала неподвижно, вздохами отвечая на ласки, и тело ее светилось сквозь слой цветочной, горьковатой на вкус пыльцы. А может, все это Латышеву только казалось.
Когда за окном стемнело, Латышев заснул. Сначала сон его был легким и счастливым, и левой стороной тела он продолжал чувствовать тепло, исходившее от девушки. Постепенно тяжесть стала наваливаться ему на грудь. Несколько раз он пробовал проснуться, вынырнуть, но тяжесть не позволяла этого сделать. Наконец последним усилием он открыл глаза.
