Наталия Соколовская - Винтаж
Обзор книги Наталия Соколовская - Винтаж
Наталия Соколовская
ВИНТАЖ
Повесть
В больничный двор Латышев вышел, когда стало смеркаться. Воздух был свежим и горьким. Латышев ступил на газон, поворошил ботинком прелые листья. Пронзительный, нежный запах тления усилился. Латышев с удовольствием сделал несколько глубоких вдохов, поддался легкому головокружению и шагнул за ворота.
В больнице, расположенной на западной оконечности города, он проработал больше двадцати лет. Сначала, студентом первого меда, проходил в отделении гематологии интернатуру, потом остался там же врачом отделения, через пять лет защитил кандидатскую, еще через три года начал собирать материал для докторской, которую так и не закончил, потому что увяз в этом самом «материале», сплошь состоящем из мужчин и женщин, старых и молодых, в их страданиях, надеждах, смертях и редких выздоровлениях.
Он любил дежурить по выходным. Нынешнее воскресенье прошло тихо, а в понедельник утром поступили двое, мужчина и женщина. Женщина попала в больницу прямиком из маршрутки, где внезапно потеряла сознание, а мужчину привезли по «скорой». В приемном покое медсестра взяла у поступающих кровь. Вскоре спустился из отделения Латышев, и терапевт Ксения Семеновна сообщила ему, что женщина сбежала. Вот именно, подхватила манатки и сбежала, дура какая-то. На работу ей, видите ли, надо. Ксения Семеновна сердито отодвинула на край стола начатую историю болезни и, подперев ладонью щеку, стала смотреть, как Латышев пальпирует лимфатические узлы на шее мужчины.
Перед уходом он еще долго сидел в ординаторской, и Ксения Семеновна заваривала крупнолистовой, с бергамотом чай и добавляла в чашку одну ложку сахара, так, как он любил.
Машину Латышев отдал в распоряжение жены. Несколько остановок до дому он проходил пешком в любую погоду. А сегодняшняя погода была особенная: зависшее над городом сумрачное марево скрадывало лишние звуки и предметы, в середине октября было тепло, пахло грибным лесом, и все это напоминало что-то из детства, волшебное и страшное одновременно.
Латышев свернул на проспект, достал из кармана записку. Усмехнулся четкому Зинаидиному почерку. Стало быть, молоко, кефир, творог к завтраку, стиральный порошок, название которого Зинаида вывела чуть крупнее: она симпатизировала развязному телевизионному юноше, который рекламировал именно эту марку.
В витринах Латышев с досадой ловил свое отражение: крупный сутулящийся мужчина, взъерошенные волосы, бесформенный плащ, да еще видавший виды портфель в руке. Законченный портрет стареющего неудачника. Латышев с тоской представил, как поднимется на свой «пятый без лифта», уже на лестничной площадке услышит просверливший двойную дверь голос говорящей по телефону Зинаиды, повернет ключ в замке и на обыденно пошлой фразе: «Ага, вот и мой пожаловал!» – войдет в квартиру.
Так случилось, что достался Латышев Зинаиде девственником, о чем та, значительно поднимая выщипанные брови и тонко улыбаясь, не преминула сообщить всем подругам. Сама Зинаида была на четыре года его старше и имела ребенка от первого брака, девочку Таню, которую Латышев с радостной готовностью удочерил. Своих детей у Латышева так и не завелось, потому что Зинаида сначала делала карьеру в торговой фирме, а потом стало «уже поздно». Танечку он воспитывал как родную. Но однажды, после дурацкой, ни на чем возникшей ссоры, Зинаида сообщила Танечке, что «папа у нее не настоящий». Трудно сказать, кто больше был потрясен этим сообщением, Танечка или сам Латышев. Только отцовство его на этом закончилось.
«Иллюзию семьи» Зинаида поддерживала вполне формальными приемами. Например, Латышев должен был «следить за обувью». В его обязанности входило каждый вечер «приводить в порядок» собственные ботинки, а также сапоги или, смотря по сезону, туфли Татьяны и Зинаиды. И покупка продуктов была обязанностью Латышева. И мытье за собой посуды. «Я тоже работаю», – говорила Зинаида. «Да-да, и получаешь больше меня», – легкомысленно озвучивал Латышев опущенное продолжение фразы. Следующая за этим сцена была такой же душной и пошлой, как запах Зинаидиных сладких духов и пудры, которым пропитались все вещи в доме.
Того, что муж решит в один прекрасный день сбежать или хотя бы завести интрижку на стороне, Зинаида не боялась. На самой ранней стадии их отношений она предусмотрительно убедила склонного к рефлексии Латышева в его мужской ординарности. Проверять на других женщинах он уже не рисковал. А потом ему стало все равно.
И вот теперь Латышеву было сорок пять, а Зинаиде сорок девять. Дочь Татьяна закончила иняз, вышла замуж за немца и без всякого сожаления укатила в Мюнхен. Зинаида капризничала, грозилась уехать жить к дочери, если та родит, а Латышев сочувственно улыбался, кивал и делал вид, что верит, но ясно было как день, что в Мюнхене Зинаида никому не нужна. Зинаида молчанию Латышева злилась еще больше, начинала плакать, и тогда Латышев шел на кухню мыть скопившуюся за день посуду или в бывшую Татьянину комнату, где включал компьютер и до глубокой ночи гулял по сети, собирая в отдельную папку все, что касалось его профессии, или общался с коллегами.
Латышев оставался при Зинаиде и как бы доживал. Так ему казалось. Узнай он, что добрая треть женского персонала их отделения в свое время вздыхала по нему, а докторша Ксения Семеновна даже развелась с мужем, то искренне удивился бы.
Латышев зашел в круглосуточный супермаркет, расположенный в торце нарядного двухэтажного торгового центра, извлек из кармана Зинаидину инструкцию и пошел бродить среди полок с продуктами. Минут через десять он пристроился к хвосту недлинной очереди в кассу.
Какое-то время он просто стоял и наблюдал за выражением лица кассирши: лицо ее было таким же свободным от эмоций, как монитор, на который она смотрела, отсчитывая сдачу. Но вдруг взгляд кассирши поменял выражение и завис. Произошла заминка. Очередь нетерпеливо колыхнулась. Латышев проследил за кассиршиным взглядом и увидел нечто, выпадающее из общей картины: нечто ярко-подвижное, нежное, вызывающее.
Девушка, на которую, к неудовольствию уставшей очереди, отвлеклась кассирша, беспрестанно совершала легкие маленькие движения: кутаясь в карминно-розовую шаль и приветливо улыбаясь большим детским ртом, она то проверяла ремешок сумочки, то поправляла волосы, скрепленные на макушке чем-то вроде букетика фуксий, который при желании можно было принять за маленькую шляпку. И когда девушка поднимала руку, Латышеву казалось, что возле ее головы порхает яркий мотылек.
Латышев удивился и даже из очереди выступил, чтобы рассмотреть получше сие чудо. Одета девушка была явно не по сезону: пышная, в лиловый горох юбка, чулки со швами и легкие туфли-лодочки на маленькой шпильке. Что находилось под тонкой, беспрестанно сползающей шалью, разглядеть Латышеву не удалось. Но по тому, как девушка, бдительно поводя плечами, каждый раз водворяла шаль на место, скрываемая деталь туалета могла оказаться самой неожиданной, если она вообще присутствовала.
«Что за птица! – не то возмутился, не то умилился Латышев. – Наверное, ровесница Татьяны».
Толстая тетка в стеганой, смахивающей на ватник куртке рассматривала девушку в упор, осуждающе-презрительно поджимала губы и переводила негодующий взгляд на очередь, приглашая полюбоваться «фифой». Девушка торопливо забрасывала в пластиковый пакет йогурты, сыр, сухие хлебцы и яблоки. Она так спешила освободить место для напиравшей тетки, что, неловко шагнув от кассы, задела коленом край металлической тележки, груженной ящиками с колой, охнула, пошатнулась и уронила пакет. Часть продуктов рассыпалась. Тетка победоносно тряхнула тугим желтым перманентом. «Неужели все толстые такие противные?» – Латышев опять с досадой поймал в стекле свое отражение.
Девушка в охапку собрала с пола яблоки, сыр, йогурты и виновато улыбнулась очереди. Когда Латышев расплачивался, девушка все еще возилась у стойки возле окна. Приговаривая что-то себе под нос, она старательно размещала продукты в пакете, успевая и потереть ушибленное колено, и поправить цветы фуксий в волосах.
Неожиданно внутри у Латышева что-то дрогнуло, разбалансировалось. Он, не считая, принял сдачу, поднял отскочивший за кассу пакетик с хлебцами и протянул его девушке, когда та уже двинулась к выходу. Девушка замерла на месте и уставилась на Латышева прозрачными, чуть раскосыми, тщательно подведенными глазами. Ее высокие скулы покрывал тонкий слой румян. «Какая-то она… – Латышев терялся в определениях. – Какая-то не теперешняя, что ли…» Разглядев девушку ближе, он понял, что ошибся с возрастом: ей было около тридцати.
– Болит? – Он указал на колено.
Девушка встрепенулась, утвердительно кивнула, сунула в руки Латышеву пакет с продуктами и присела на корточки. Такая непосредственность Латышева озадачила, но деваться было уже некуда. Девушка подняла край юбки, под которой оказалась вторая, белоснежная, крахмальная. На правой руке девушки была надета коротенькая, нежно-малиновая перчатка. «Вот откуда мотылек», – догадался Латышев. На фоне белой нижней юбки перчатка смотрелась вызывающе, почти неприлично. Девушка, точно услышав его мысли, подняла лицо. Шаль, которую она придерживала подбородком, распахнулась, и Латышев увидел тугой, терракотового цвета корсет и тонкую сорочку, едва прикрывающую плечи. Латышев растерянно моргнул и заслонил девушку спиной от посторонних взглядов.
