Маркус Зусак - Против Рубена Волфа
Ограбить зубную клинику.
Поставить журнальный столик в гостиной на диван, чтобы играть в футбол свернутыми носками.
Впервые пойти на собачьи бега.
Продать соседям за пятнадцать баксов Сарин сломанный фен.
Продать Рубов испорченный кассетник пареньку с нашей улицы.
Продать телик.
Ясно, не все из этих идей мы смогли воплотить.
У зубного была катастрофа (мы, естественно, сдали назад). Футбол носками закончился разбитой губой у Сары, проходившей через гостиную. (Клянусь, это был локоть Руба, не мой.) На собачьих бегах было весело (хотя мы и вернулись с них на двенадцать баксов беднее, чем уходили). Фен прилетел к нам через забор с прицепленной запиской: «Верните наши пятнадцать баксов, не то порвем, жулье паршивое». (Деньги мы вернули на следующий день.) Кассетник так и не нашелся (да и парнишка все равно изрядно прижимистый, не думаю, что удалось бы с него много получить). Наконец, последнее: продать телик нечего было и думать, даже при том, что я составил список из одиннадцати причин с ним распрощаться. (Причины такие:
Первое. В девяноста девяти процентах фильмов в конце побеждают хорошие, а это прямое вранье. Ну, то есть давайте признаем. В настоящей жизни побеждают гады. Им достаются все девчонки, все бабло и вообще все. Второе. Если постельная сцена, то все идет как по маслу, а на самом деле люди на экране должны быть перепуганы так же, как я. Третье. Тыщи реклам. Четвертое. Реклама всегда гораздо громче самой передачи. Пятое. От новостей всегда как-то погано. Шестое. По телику все люди красавцы и красавицы. Седьмое. Все самые лучшие сериалы закрываются. Например, «Северная сторона». Слышали? Нет? Именно – ее зарубили несколько лет назад. Восьмое. Все телеканалы принадлежат богачам. Девятое. Богачам принадлежат, кроме того, прекрасные женщины. Десятое. Сигнал у нас все равно что-то адское, потому как антенна плохо ловит. Одиннадцатое. Постоянно повторяют шоу под названием «Гладиаторы».)
Сейчас вопрос один: какая нынче идея? Но на самом деле, это скорее решение, которое надо было принять вчера вечером, как ясно из слов Руба. Он начинает с «Эй».
– Эй! – говорит он.
– Да?
– Твои какие соображения?
– О чем?
– Ты знаешь, о чем. Перри.
– Денег-то надо.
– Надо, да вот предки нипочем нам не разрешат платить по счетам.
– Ну да, но за себя-то мы сможем платить – покупать еду и вещи, тогда всего хватит на дольше.
– Да, наверное.
Потом Руб подводит итог.
Решено.
Сказано.
Конец.
Руб произносит:
– Мы пойдем.
– Лады.
Правда, мы знаем, что не будем платить за свою еду. Не. Не собираемся вообще. Мы идем на это по другой причине. По другой причине, которая вынуждает нас изнутри.
Теперь остается дождаться понедельника и позвонить Перри Коулу, но нам уже сейчас надо задуматься – обо всем. О кулаках других ребят. Об опасностях. И если узнают родители. И как выживать. Нам на ум пришел новый мир, и надо с ним как-то обращаться. Мы решили, и теперь не пристало удирать, поджав хвост. Мы решили перед теликом, а это значит: надо попробовать. Получится – ура. Пролетим – не привыкать.
Руб думает об этом, я вижу.
Сам же я стараюсь не думать.
Я стараюсь сосредоточиться на роскошных ногах дамочки в «Колесе». Вот она открывает буквы, и ног видно больше, и тут же она оборачивается и улыбается мне. У нее милая улыбка, и я на долю секунды забываю. Забываю о Перри Коуле и всех предстоящих тумаках. И от этого задаюсь вопросом: тратим ли мы большую часть своих дней, стараясь запомнить или стараясь забыть? Тратим ли свое время в основном на то, чтобы бежать навстречу своей жизни или прочь от нее? Не знаю.
– Ты за кого? – прерывает мои размышления Руб, уставившись на экран.
– Да не знаю.
– Ну?
– Ладно, давай. – Показываю пальцем. – Я за дурищу посередке.
– Это ведущая, придурок.
– Да? Тогда вон за ту беленькую с краю. Похоже, соображает.
– А я за чувака с другого краю. У него такой вид, будто только что смылся из Лонг-Бэя[2]. Костюмчик дичайший. По-зорник.
В конце концов выигрывает как раз чувак из Лонг-Бэя. Он заграбастывает пылесос и уже заполучил поездку на Великую Китайскую стену, еще вчера, судя по всему. Неплохо. Поездка, в смысле. В суперигре он чуть не выигрывает дурацкую кровать с дистанционным управлением. Вот честное слово, единственное, из-за чего мы смотрим, – это тетка, открывающая буквы. Мне нравятся ее ноги, и они нравятся Рубу.
Мы смотрим.
Мы забываем.
Мы знаем.
Мы знаем, что в понедельник будем звонить Перри Коулу: сказать, что согласны.
– Тогда надо бы начать тренироваться, – говорю я Рубу.
– Ясное дело.
Домой приходит мама. Где отец, мы не знаем.
Мама выносит пищеотходы в компостную кучу.
Вернувшись, она говорит:
– Под забором что-то прям воняет. Кто-нибудь из вас в курсе, что там?
Мы переглядываемся.
– Нет.
– Точно?
– Ну-у… – Я прогибаюсь под давлением. – Там несколько луковиц, которые валялись у нас в комнате, и мы про них забыли. Вот и все.
Мама не удивляется. Она вообще перестала удивляться. Думаю, она просто принимает нашу глупость как явление, на которое нельзя повлиять. Но она все же задает еще вопрос.
– Что они делали в вашей комнате?
Но она тут же уходит. Думаю, ей не очень-то хочется знать ответ.
Появляется отец, и мы не спрашиваем, где он был.
Заглядывает Стив и потрясает нас – удостаивает вопроса:
– Как дела, пацаны?
– Норм. У тебя?
– Все хорошо.
Хотя он по-прежнему смотрит на отца с презрением, досадуя, что тот не согласился на пособие, или на выплату трудоустраивающимся, или как там еще это называется. Стив по-быстрому переодевается и исчезает.
Приходит Сара с банановым мороженым в руке. Улыбается и дает нам с Рубом откусить. Мы не просим, но она знает и так. Она видит, как у нас шевелятся рыла на упоительную бледную снежность фруктового льда среди зимы.
На следующий день мы с Рубом начинаем тренироваться.
Встаем пораньше и отправляемся на пробежку. Будильник звенит еще в темноте, минуту-другую мы валяемся в постелях, но, вставши, уже не томимся. Мы бежим плечом к плечу, в трениках и старых фуфайках, а город бодрствует в морозной дымке, и наше сердцебиение катится вдоль улиц. Мы живые. Наши шаги аккуратно подворачиваются один за другим. Кудрявая шевелюра Руба сталкивается с солнечным светом. Между зданий свет ступает по нам. Нитки рельс свежи и хороши, а с травы в Белмор-парке еще не сбиты отзвуки росы. Руки у нас мерзнут. В венах у нас тепло. Наши глотки всасывают зимнее дыхание города, а я представляю людей в постелях, они еще смотрят сны. И это, по-моему, здорово. Здоровский город. Здоровский мир, и два волка бегут сквозь него, высматривая свежее мясо своих жизней. Гонятся за ним. Упорно гонятся, несмотря на страх перед ним. Все равно бегут.
– Руб, не спишь?
– Не.
– Блин, побаливает, слышь. Эти утренние пробежки не сахар для ножищ.
– Знаю – у меня тоже болят.
– Но это приятно.
– Да, очень.
– Похоже не знаю, на что. Будто у нас наконец что-то появилось. Что даст нам – не знаю… Вообще не знаю.
– Цель.
– Чего?
– Цель, – продолжает Руб, – у нас наконец-то есть причина быть. Причина выходить на улицу. Мы не болтаемся просто так.
– Точно. Вот именно так я и чувствую.
– Я знаю.
– Но, блин, ноет все адски.
– У меня тоже.
– Нуи мы все равно бегаем завтра утром?
– Без вопросов.
– Отлично.
И в темноте комнаты мои губы растягивает улыбка. Я ее чувствую.
6
– Черт бы драл!
Телефон отключен – у нас же нет денег за него платить. Вернее, у родителей нет денег. Стив или Сара могли бы заплатить, но ни в жисть. Не дозволено. Такое даже не обсуждается.
– Ну тогда с меня хватит, – взрывается Стив посреди кухни. – Я переезжаю. Как только смогу.
– Но тогда у них не будет твоих денег за харчи, – вмешивается Сара.
– Ну и что? Если они хотят страдать, пусть не у меня перед носом.
В принципе, справедливо.
Помимо того что справедливо, сегодня понедельник, уже вечер, и скоро семь. Это нехорошо. Совсем нехорошо. Очень нехорошо.
