Александр Лекаренко - Лауданум Игитур
Глава 8
Утро пришло настолько великолепным, в сиянии солнца и пении птиц, что он отпраздновал его приход щепоткой зеленого чая из почти неприкосновенного запаса. Была бы его воля, он бы праздновал каждое утро, за то, что оно пришло. Но восход солнца принес и заботы о хлебе насущном, он не мог питаться фотосинтезом, как конопля.
Он знал одно место, где вдоль берега реки тянулась цепочка глубоких ям, возможно, вымершие жители хутора когда-то набирали там песок. Со временем речка проникла туда и ямы представляла собой песчаные конусы, заполненные кристально-прозрачной, проточной водой. Это были рачьи ямы.
Он прихватил маску и трубку для подводного плавания, сохранившиеся еще со времен его безоблачного детства, и отправился добывать пропитание. Это было настолько легко, что трудно было назвать это добыванием. За один нырок он вытаскивал пять-шесть крупных, зеленых и злобных рачищ. Прошло немного времени, и они стали розовыми, спокойными и невыносимо вкусными.
«Да, конечно», — говорил он сам себе, глотая парующее, пахнущее укропом, белое мясо с розовыми прожилками, — «С шампанским было бы еще лучше. Так нету же».
О, зеленый мир, пронизанный солнцем и зеленая ветвь мира, даруемая Зеленой Леди! Кто сказал, что запах конопли неприятен? Тот же дурак, который запах дезодоранта предпочитает запаху женщины.
Солнце зеленым яблоком, поиграв в листве, созрев, скатилось к горизонту. Наступил синий вечер, время опиума, время тайны.
Алые угли в жерле камина. Луна восходит в проеме распахнутой двери. Занавес опускается, занавес поднимается, кто играет занавесом в игре жизни? Зритель и персонаж, он сидит в кресле на сцене своей судьбы, шипит черное зелье. Что в следующем акте?
Пришло время собирать камни. После смерти Нуруллы, Мусса захандрил и, хотя трафик не иссяк полностью, но река превратилась в ручеек в горах, зависящий от времени года.
Смерть начальника охраны ничего не изменила в его положении. Товарищ Мирзоев, доверявший только личным контактам, назначил нового начальника, но и заместителя не тронул, оставил при деле. Старик-мастер продолжал приносить рубины. Он платил ему деньгами за пределами рудника, но сам влазить, не зная броду, в торговлю камнями не рисковал. Да и жаль было расставаться с таким великолепием. У него скопилась уже целая коллекция чудесных камней.
А времена менялись быстро, круто и жестоко. Уже вывели войска из Афганистана. Начались беспорядки внутри страны, в столице творилось черт знает что. Оборона границы треснула и потекла во многих местах. Моджахеды и местные таджики братались почти в открытую. Опиум перестал быть проблемой, этим начали заниматься все, кому не лень, даже пограничники. Теперь на границе можно было получить пулю неизвестно от кого и неизвестно за что, просто потому, что появился. Само пребывание на руднике начинало терять смысл и становилось опасным, было нападение на охрану, перевозящую рубины.
Империя зашаталась. Но даже когда начали доходить леденящие кровь слухи о резне в Сумгаите, в Карабахе и Пенджикенте, никто еще не понимал, что это конец.
Он видел мощь армии, он видел налеты бомбардировщиков, после которых даже трава не росла. Он жил в стране, где, сколько ни воруй, все равно не видно. Он был готов к чему угодно, даже к гражданской войне. Но он никак не ожидал, что империя сдастся та легко, без единого пука.
Крах Советского Союза поставил на его убеждениях большую чугунную печать с надписью «Верно». Верно, он жил, верный только самому себе и веря только в себя одного. Потому, что все империи, государства, правительства, партии и народы — дерьма не стоят. Особенно народы.
Вспыхнувшая в конце концов, гражданская война спалила руками свободных таджиков оба его дома, в одном из которых был тайник с деньгами. Но он считал это небольшой платой за печать с видом на жизнь. Он уходил из Таджикистана налегке, со своей коллекцией, с добычей рудника за шесть месяцев и без ненависти в сердце.
Пришло время разбрасывать камни.
Глава 9
Следующее утро пришло хмурым и дождливым. Он сразу почувствовал запах тления, запах разлагающейся плоти. Уже понимая, он, все-таки принюхиваясь, попытался обнаружить источник. Потом в правом нижнем углу поля зрения появились как бы колышущиеся волны дыма. Не было никакого источника — приближался приступ. Он знал, что скоро в правой части головы появится боль, постепенно она захватит правый висок, правую часть затылка и глаз. А потом она станет нестерпимой.
Он начал лихорадочно готовить трубку, стараясь не думать о боли. Могучий опий снимет страдание. Но если в момент входа думать о боли, то он же ее трансформирует в виде желто-горячего шарика под костями черепа. Шарик не будет болезненным, но он станет пульсировать, слепить глаза.
Приступы появились после встречи с караван-баши в Афганистане. Они всегда начинались одинаково — с несуществующего запаха, запаха разлагающегося мяса. Во время приступов у него появлялись видения. В них не было ничего чудесного или фантастического — просто он переживал куски жизни каких-то совершенно незнакомых людей. Однажды, к примеру, он целый день провел в неизвестном городе, сидел за столиками кафе, заходил в магазины, встречался с женщиной и даже испытал с ней несколько краденных, мучительно-чужих оргазмов. Во время приступов его сознание раздваивалось, так же, как и голова, разделенная болью на две части. Он был здесь и одновременно — где-то еще.
Торопясь, не делая перерывов, он выкурил три трубки одну за другой и обвис в кресле. Кажется, успел. На этот раз он опередил боль. Он пронзил ее тремя черными дымками, которые здесь, в этом мире — просто дымки, но в мире боли — это копья, пронзающие дьявола. И боль сдалась, уползла.
Его дыхание стало спокойным, бешеное сердцебиение сменилось ровным ритмом. Но подступающий приступ успел расколоть его сознание надвое. Он был здесь, в этом кресле — всклокоченный, бледный, умиротворенный человек, наслаждающийся тем невероятным облегчением, которое не знакомо тому, кто не испытал настоящей боли и предчувствия этой боли. Но где-то в другом месте, он был голым коричневым человеком, сидящим со скрещенными ногами на раскаленной скальной площадке, под отвесными лучами солнца. Он лыс, но волосы, обрамляющие лысину, спускаются до середины спины, грязная, полуседая борода падает на грудь. Прямо перед ним простиралась горная страна — хаос вздыбленного камня, пиков, плато и сухих осыпей. За ним был вход в пещеру, и он знал, что там — прохлада и прозрачная вода, сочащаяся из трещины в стене. Но он сидел, палимый солнцем, напряженно выпрямившись, с широко открытыми, невидящими глазами. Он спал.
Видение было предельно реалистичным, как и видение видения привидевшегося этому человеку. Он увидел, как с неба на него нисходит огромная птица с женской головой и женской грудью и разрывает на куски его утлое тело. Его внутренности вываливаются из вспоротого живота, его кровь впитывается в пыль, его сердце бьется в кровавой грязи. Затем птица с неподвижными глазами составляет его тело заново. Она дает ему новые кости из белого металла с желтым отливом, она вкладывает ему в грудь красный камень вместо сердца и наполняет его вены черным бальзамом. Человек видит себя, идущим во главе караванов, через бесплодные пески и горы, сражающимся в тысяче схваток с разноплеменными людьми и дьяволами, он видит себя тысячу раз убитым и тысячу раз возрожденным, потому, что вечный бальзам, текущий в его венах, делает его бессмертным. Он видит себя в храмовом зале перед земной богиней, увенчанной коброй, с алым фиалом в руке и в подземном святилище, в толпе людей, облаченных в красное, перед пьедесталом с черным двуполым божеством. На земле и под землей, во вращающемся воздухе и в бушующем огне, его дух — спокоен, вечен и несокрушим.
Он вернулся в свое бренное тело, ведомый его отчаянным призывом о мочеиспускании. А, вернувшись в свое кресло, попытался, было порефлектировать на тему — а не сходит ли он с ума? Но рефлексия была прервана непроизвольно вырвавшимся смешком — с чьего, интересно, ума? Впрочем, задуматься было о чем, впервые его транс, вызванный мигренью, столкнул его с чем-то запредельным. Впервые задумался он о том, откуда и куда ведет его нить его жизни. И насколько эта нить — его? Опиум, деньги, рубины, кровь — вот четыре вещи, которые вели его всю жизнь. Четыре — не число жизни. Четыре — число смерти. Вопреки нумерологии, арифметика его жизни насчитывала не менее тридцати случаев, когда он был на волос от смерти — и чудом спасся. И не менее тысячи трехсот тридцати, когда когтистая лапа закона могла прихлопнуть его, как муху или ободрать, как липку — до костей. Но не прихлопнула. Случай, приведший его в лес, заключался в следующем.
Бежав в Россию из объятого войной Таджикистана, он, будучи обладателем, возможно лучшей в Европе коллекции рубинов, оказался гол, как сокол, вследствие незнания каналов сбыта. Поэтому, подался в дело, дающее перспективу и в котором были тяги на уровне министерства — в милицию. Люди, которым он когда-то переводил в «царандое», теперь занимали очень приличные посты. Но они не понимали. Они решили, что ему нужна зарплата, звездочки и быстрая выслуга лет — для пенсии. Они пристроили его в батальон специального назначения и отправили назад — в Таджикистан. Причем все произошло так быстро, что он едва успел закопать свои рубины в подмосковном лесу. Трясясь в десантном самолете без обшивки, отопления и звукоизоляции и, время от времени, принимая ходящую по рукам бутылку водки, он горестно размышлял о том, что Россия стояла, стоит и стоять будет наивным идиотизмом своего служилого люда. Любому таджикскому, узбекскому, туркменскому менту он мог бы, сунув на лапу, прямо сказать, что ему надо. И получил бы. Но не таков русский офицер. Русский офицер, будь он хоть трижды взяточник и казнокрад, ни в жисть не поймет, что все, что нужно его боевому товарищу — это место участкового в г. Синепупинске и возможность спокойно продать ворованные рубины. Нет. Он обнимет, он поцелует, он выпьет бутылку водки и пошлет тебя в самую жопу, в самый ад — за выслугой лет.
