Светлана Замлелова - Муся
А случилось вот что. Брат мой, обязавшийся поддерживать меня во всё время учёбы, сам вдруг оказался в неприятнейшем положении. И деньги высылать перестал. Остались мы с подругой на две стипендии, которых нам и на месяц-то недоставало. А ведь предстояло ещё платить за квартиру. И в этом мой главный кошмар заключался. Поначалу-то я стоически переносил свою бедность. Но уже очень скоро терпение моё растаяло, и для меня начались ужасные времена.
Я уже говорил, что мне необыкновенно нравилась моя комната и никуда выезжать из неё я не хотел. Но она стоила приличных денег, которые с некоторых пор стали казаться мне целым состоянием. Задумавшись как-то над её ценой, я даже подивился бессовестности нашей хозяйки: надо же запрашивать такие суммы! Да ей самой следовало бы приплачивать своим жильцам, кто бы они ни были, только за то, что согласны жить с ней под одной крышей. Странно, но пока были деньги, ничего похожего не приходило мне в голову. Теперь же, несмотря на то, что я уплатил хозяйке вперёд за полгода, меня не оставлял страх быть выселенным. А вдруг я не сумею найти денег в эти полгода? А вдруг придётся идти в общагу, а подругу возвращать родителям? Не в ломбард же самому вещи нести! Да и что я оставлю в ломбарде? Разве хозяйскую радиолу... Задаваясь подобными вопросами, я всякий раз столбенел, и ладони у меня холодели. Я воображал себе первое время, когда уже выйдет срок уплаты, а я в надежде, что вот-вот раздобуду денег, стану переезд свой откладывать. Хозяйка спервоначалу будет молчать, но, как бы невзначай, всё чаще и чаще встречаться со мной в коридоре и заглядывать мне в глаза. Сперва с немым вопросом, а там и с едкой ухмылочкой. А я должен буду бегать встреч с нею. А ведь она непременно станет мучить меня. Я прекрасно понимал эту старуху – это была старуха-изверг. Она возненавидела меня с тех самых пор, как я «женился». Ещё тогда, выгоняя мою подругу, она хотела сполна своей хозяйской властью упиться, ощутить её и тем самым себя потешить. Но не вышло. Я тогда осадил. И она впервые в собственном доме не смогла на своём настоять. Я тогда её позор видел и смеялся. Так неужели она случай упустит моему позору порадоваться?..
Потом нарочито вежливо и всё с той же едкой ухмылочкой станет платы спрашивать. Я, дескать, понимаю, что ты теперь сам без средств, в нищете, так сказать, но всё-таки... Потом церемонии свои оставит, требовать начнёт. А там и просто вон выставит.
Мысль о возможном моём позоре я не мог выносить без содрогания, но сам же зачем-то и раздражал себя ею поминутно. Выходило, что вперёд старухи, до которой, может, и дело не дошло бы, я сам взялся себя мучить. И очень скоро сделался совершенным ипохондриком. Я вдруг стал боязлив и суеверен, создал целый ряд каких-то собственных примет, в которые верил безоговорочно. Я стал подмечать ненужные мне мелочи и загадывать на этих мелочах. Поднимаясь домой, я думал, что если вот сейчас отворится дверь и на лестницу выйдет соседка, то я не успею достать денег, и меня непременно выгонят из квартиры. В ожидании сердце моё трепыхалось, и удары его я ощущал где-то в горле. Внутренне я весь сжимался и замирал. Если соседка не выходила, я, как можно дольше возился с ключами, чтобы потом не суметь упрекнуть себя в излишней поспешности и нечестности. Если же соседка выходила, внутри у меня что-то вдруг обрывалось и проваливалось в пятки. А я начинал ненавидеть соседку за то, что ей пришло в голову выйти на лестницу именно теперь. Весь день потом я оставался в дурном настроении, не сомневаясь, что непременно сбудется по загаданному.
Меня стал пугать собачий вой на улице, я раздражался, если случайно, открыв газету или книгу, натыкался на упоминания о болезнях или кончинах. Всё это я принимал на свой счёт, страдал и долго потом не мог успокоиться. Я чувствовал, что нервы мои как будто оголены, а чья-то невидимая рука безучастно поигрывает ими.
Я и сам удивлялся происходящим со мной переменам. Как будто осколок того самого зеркала вдруг попал мне в глаз или в сердце. Почему-то предметы в нашей квартире стали казаться мне отвратительными и уродливыми, люди на улицах – злыми, товарищи и преподаватели – глупыми и неинтересными. Я точно вдруг очутился в каком-то враждебном ко мне мире, где я был одинок и чужд всему. Оказываясь среди людей, я негодовал и свирепел. Дошло даже до того, что я стал ввязываться в уличные перебранки, а несколько раз и сам начинал ругаться, не в силах побороть неприязни к людям. Как-то, покупая в метро проездную карту, я почему-то подумал, что кассирше будет удобнее, если деньги я положу не в мраморное блюдце, а прямо перед ней на стол. Обрадовавшись такой удачной и оригинальной придумке, я просунул руку по локоть в окошко кассы и выложил деньги прямо под нос кассирше. Кассирша, лохматая девица с гнилыми зубами, безобразная, а потому злющая, швырнула мне карту и рявкнула, ощерив свои коричневые огрызки:
– Куд-да руки суёшь!
Мне показалось, что она хотела прибавить ещё несколько слов, но вокруг было слишком много людей.
Случись со мной нечто подобное двумя месяцами раньше, я и не подумал бы обращать внимание. Но в тот момент я чувствовал всё слишком остро, я стал злым и мелочным. И эта выходка глупой кассирши вызвала во мне ярость.
– Чего ты орёшь! – закричал я на неё.
Я рассчитывал испугать эту страшную девицу. Но она нисколько не испугалась и даже, напротив, обрадовалась. Точно давно ждала, как бы развлечься от скучной работы, а для того сама спровоцировала этот скандал.
– Сам не ори! – завопила она и даже подскочила на своём стуле.
– Хабалка! – прокричал я в самое окошко.
«Хабалка» взвизгнула и, не стесняясь более многолюдством, обрушила на меня целый поток отвратительнейших ругательств.
Собравшаяся за мной очередь к разговору нашему отнеслась с пониманием. Никто не торопил нас, все терпеливо молчали и слушали.
Я до того распалился, что готов был ворваться в кассу и задушить это мерзкое существо, развлекающее себя бранью. Человеку интеллигентному невозможно выносить такое хамство. И потому уйти, не получив удовлетворения, я не мог, но что было делать? Поиски справедливости я решил начать с дежурного по станции. Но не найдя никакого дежурного, я отправился к контролёру. Главное же, что я ни за что не хотел оставить этого так.
– Кому я могу пожаловаться на обслуживание на этой станции? – важно и вызывающе спросил я у контролёрши, толстой и маленькой пожилой женщины с круглым ласковым лицом.
– А что случилось? – спросила она участливо и улыбнулась.
Мне показалось, что она смеётся надо мной. Вот, дескать, бегает дурак и сутяга, и подобно маленькому мальчику мечтает хоть кому-нибудь да нажаловаться. Только подумав об этом, я весь затрясся от злости, обиды и жалости к себе. Этот коктейль чувств пьянил меня и я, теряя над собой контроль, набросился на контролёршу. Зло, развязно и едко, как будто имел претензию к этой доброй женщине, я произнёс:
– Меня только что оскорбили, меня обхамили на вашей станции, – я упёр на слово «вашей», – а вы стоите и ничего не хотите знать, как будто вам нет до этого дела. Обхамила меня вон та девица в кассе. И если она не принесёт мне извинений, я подам в суд на неё, на вас и на администрацию метрополитена!
Я всерьёз рассчитывал, что лишь произнесу свою обличительную речь, как сбегутся мои обидчики и станут молить меня о прощении. Но обидчики не сбежались, а контролёрша только оглядела меня с сожалением и сказала:
– Простите её, миленький. Она устала, что поделаешь... Народу столько... А пожаловаться... Я даже и не знаю... Может, милиционеру... Вы спуститесь вниз, там в зале милиционера найдёте, ему и пожалуетесь... Проходите так, без карточки...
Она снова улыбнулась и, взяв меня за руку, провела мимо своей стеклянной будки к эскалатору.
Я попался на эту уловку. Не знаю, то ли тон её на меня так подействовал, то ли слово это дурацкое – «миленький». А может, и то, что она бесплатно позволила мне проехать, но я безропотно встал на эскалатор и покатил вниз.
Пошатавшись по залу, я присел на скамейку под цветастым панно и задумался. С одной стороны, от всех этих переживаний и бессмысленной суеты я так устал, что совершенно не хотел больше бегать по метро. Но с другой стороны, если оставить дело так, то всякой злой дуре с гнилыми зубами повадно будет оскорблять меня. Но вдруг сознание (а может, и бессознательное или что там ещё...) подсказало мне выход. Ведь это часто такое случается, когда мысль какая-нибудь входит в голову, точно сама собой, помимо воли. И тому, в чём вы боялись себе признаться, именно само собой находится рациональное оправдание. Вот и мне тогда также вдруг в голову вошло: «С кем ты связался? Зачем ты прицепился к этой полоумной? Разве ты также глуп? Ведь ты режиссёр, который снимет скоро сногсшибательный фильм, и чьё имя прогремит по всей России. А там и по всему миру... И ты связался с каким-то ничтожеством, которое и взгляда твоего не стоит!.. Связался и уподобился... Ну, посуди сам, как можно быть таким неразборчивым?..»
