Эрик Фай - Нагасаки
Пока я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь подобраться ко сну то с фланга, то с тыла, меня сверлит мысль, которую невозможно отогнать. В одну из сотен ночей, проведенных в нескольких метрах от меня, эта женщина могла бы встать и ударом ножа убить меня во сне. Я ничего не знаю о ее прошлом, не знаю ни побуждений, ни причин, которые заставили ее здесь обосноваться и потом пачкать мои простыни, вытираться моим полотенцем, гадить в моем сортире, и за все это я на нее зол. Я находился целиком в ее власти; однако помышляла ли она о том, чтобы легко и без всякого повода меня убить и безнаказанно скрыться? Вспоминается рассказ Эдогавы Рампо о человеке, который тайно живет в диване[19]. Кончается ли рассказ убийством? Забыл; да это и неважно; много месяцев я жил в рассказе в духе Эдогавы и задним числом никому такого не пожелаю. Она меня не прикончила, очевидно потому, что она искала тихое, обжитое, прибранное местечко, намереваясь без лишних тревог продолжать бессмысленную авантюру, возможно, в ожидании какого-то проблеска света. Значит, это не была ни госпожа Смерть, ни госпожа Страх. Скорее госпожа Кто Угодно, и не было в ней никакого величия.
Мне давно бы следовало спать, и, лежа на спине, подогнув ногу, я уже погружался в сон, как вдруг одна закравшаяся мысль уничтожила все мои попытки заснуть. А что, если в доме прячется какая-то другая женщина? Эта нелепица заставила меня усмехнуться во тьме, и все же мне представилось, что в каждом стенном шкафу таился призрак былой любви, словно задержанная с поличным женщина воплощала мою давнюю влюбленность, скажем, юношескую любовь с первого взгляда, которую я не узнал. Я решил прибегнуть к своему запасу снотворных. Неестественный сон, тяжелый и серый, как плотная туча, прогнал эти мысли. Но спокойствие его нарушали хитросплетения грез, как нарушают спокойствие морского плавания яркие зигзаги молний в ночи.
Она прожила год в подпольеОн удивлялся, замечая, что на кухне пропадают продукты: пятидесятилетний холостяк, житель южных кварталов, установил камеру и выяснил, что в его отсутствие по дому разгуливает незнакомка.
Хозяин обнаружил самозванку, наблюдая за квартирой с места работы, и вызвал полицию, думая, что имеет дело с воровкой. Полицейские задержали женщину, поселившуюся в пустующем шкафу, где она расстелила циновку и разместила свои пожитки.
«Мне негде было жить», — объяснила пятидесятивосьмилетняя безработная. По сообщению полиции, она тайно жила здесь около года, иногда временно перебираясь на одну из двух других квартир, где также ночевала инкогнито.
Я отложил «Нагасаки симбун» — газету, которую никогда не покупаю. На статью указали мне коллеги; все вели себя уважительно и деликатно. Выдержав паузу, они покачивали головами, будто приговаривая: «Надо же… Ну и ну!» «Мне все равно», — хотел было я сказать, перед тем как пробежать эти строки. Что-то в моей жизни произошло, но теперь закончилось, инцидент исчерпан. Хотя ничто не было исчерпано и инцидент только начинался, я не желал подавать виду. Я отвечал на расспросы, играя двойную роль жертвы и мимолетной звезды. А они подшучивали, чтобы меня развеселить. «Неблагодарный! Похоже, вы нашли оригинальный способ выставить из дома жену, Симура! А сами все сваливаете на полицию». Я улыбнулся тому, кто это сказал, едва заметно, чтобы у него не возникло охоты развивать эту тему. Все вернулись к работе. Во влажных инкубаторах, нависших над Китайским морем, родился тайфун, и у нас были все основания вскоре ждать его вторжения в наши пределы. Машинально кликнув мышкой на экране, я открыл изображение кухни. За окнами, высоко на деревьях, коршуны выкрикивали свое «ки-и, ки-и». Я никогда по-настоящему не прислушивался к их крику, не обращал внимания, как они летают. Неизвестно, враждебно ли их «ки-и», предвещает ли оно нападение с пикированием или это лишь песнь дозорного.
Весь день коллеги продолжали надо мной подтрунивать, но благодушно, так что я сдался и согласился после работы пойти вместе с ними в бар. «Вы ведь теперь холостой…» «Несколько кружек пива вас утешат, Симура…» Когда пришла вечерняя смена, я отправился с товарищами. Их пристанищем было крошечное заведение неподалеку от торговых галерей Хаманомати. Всего пять мест у барной стойки, именно пять и ни одним больше — должно быть, они это знали, поскольку нас было пятеро. Я никогда прежде к ним не присоединялся, несмотря на их жесты доброй воли. «Наконец-то мы здесь!» — выпалил лидер тесной компании и с поклоном в мою сторону поднял рюмку, улыбаясь и сощурив глаза. Перестанет он наконец улыбаться и так на меня смотреть? Необходимость сдержать отрыжку нарушила его глупое блаженство.
Мы выпили. В одиночку я пью очень мало, а поскольку весь год я, как правило, один…
— Э-хе-хе… — вздыхали они по очереди. — Вы, конечно, правы, Симура, эх!.. Нам бы ваше мужество…
— Мужество?
— Да, чтобы выставить наших благоверных!
И мы продолжали пить, потеряв счет времени, в этом «Торис-баре», узком, как вагон для перевозки скота. Два вентилятора, один против другого, поскрипывали, медленно поворачиваясь на сто восемьдесят градусов то в одну, то в другую сторону, будто не одобряя нас за то, что мы пили пиво, или за наше возбужденное поведение, не знаю. Коллеги, затащившие меня в эту жалкую дыру, были куда моложе, чем я, — они были молоды, а я нет. Они поддразнивали женщину, которую называли хозяйкой, некую Матико, с морщинистым лицом, непрерывно улыбавшуюся, в платке, странно повязанном вокруг головы, отчего она походила на длинноухого кролика. Сама по себе Матико была тут ни при чем, но при взгляде на нее мое состояние ухудшалось. Где им было заподозрить, в какое уныние приводила меня выпивка. С каждым глотком я отдалялся от других, а они хохотали все громче, иногда совсем заглушая музыкальный фон. Юкио, самый экспансивный среди нас, принялся рассказывать правдивую историю, услышанную по радио: утром 6 августа 1945 года один бизнесмен просыпается в гостинице города Хиросимы, куда прибыл накануне. Через несколько минут город потрясает взрыв, от которого он чудом не погиб, но впал в состояние шока. Он кое-как возвратился домой в Нагасаки, но на следующий же день после возвращения, 9-го, ударная волна от второй бомбы отбрасывает его к противоположной стене комнаты. Так вот, сегодня, в свои девяносто три года, этот здоровяк чувствует себя превосходно! Он даже недавно отсудил возмещение убытков с процентами, будучи, насколько известно, единственным, кто за несколько дней пережил два атомных взрыва.
Они расхохотались. Я представил себе, что на эти деньги бедняга сможет купить себе мультифункционального робота, который будет ухаживать за ним в оставшиеся годы. Или месяцы.
Выслушав историю про этого типа и две бомбы, я поулыбался (столько, сколько нужно), после чего встал, ссылаясь на возраст, — мол, я не так стоек к алкоголю, как вы, молодежь, а завтра опять на службу! Откинув норэн[20], я ретировался вместе со своей грустью. Вывеска «Торис-бар» еще долго подмигивала мне в спину красно-оранжевым, и последняя песенка, оттуда доносившаяся, заезженная мелодия, знакомая всем представителям моего поколения, провожала меня до самого дома. У меня не было ни малейшего желания сразу ложиться спать. Я мог бы побродить у реки, где есть несколько довольно сомнительных кабаре, но в глубине души мне этого вовсе не хотелось. Душа не лежала ни к чему; она застыла на мертвой точке.
Размонтировать камеру было парой пустяков. Сложнее — решить, что с ней делать. Выбросить? Можно бы и убрать в какой-нибудь ящик, она уже никому не причинит вреда. Когда она оказалась в моей руке, я заметил, что сжимаю ее с силой, как будто хочу раздавить. В том, что кто-то сейчас находится за решеткой, виноват вот этот глазок! Понимая, что пытаюсь свалить вину на вещь и негодуя на себя, я возмутился вслух. Если я с собой резок, то всегда на «ты». «Тебе мало, хочешь чего-то еще? Положить на стол новую приманку и поджидать, пока другая мышь попадется так же глупо, как первая? Хочешь заснять отлов? Потом прокрутить на видео? Воображаешь, что твоя кухня — зал для кастинга? Скольким горемыкам ты хочешь устроить смотр, чтобы наконец найти ту, которая тебе нужна, сказочную принцессу? Тебе не удалось встретить ее где-нибудь на улице, как это случается со всеми, и ты надеешься, что она материализуется прямо здесь? Давай-ка протрезвись, ты же никогда не мог удержать возле себя женщину…»
Разумеется, рвота приносит облегчение. Среди всего, что мы извергаем вон, есть слова, которые вертятся в голове и не перевариваются. На поверхности тяжелого пива плавали остатки пищи. Я думал, что теперь меня успокоит душ и навалится усталость. Ничего подобного. Вытянувшись на постели, я ждал, но ожидания не оправдывались. Надеялся ли я заснуть? Нет, забыть. Не ту бедную женщину — она была мне никем; забыть всю свою жизнь, чья пустота и бесплодность внезапно обнажились передо мной. В ней давно уже не теплилось никаких надежд. Эта женщина достойна проклятия. Из-за нее все как в тумане.
