Энтони Берджес - Долгий путь к чаепитию
– Еще не прочитал, Билл? Ты находишься на этой странице, по моим скромным подсчетам, в течение последних пятидесяти пяти – вру, – последних пятидесяти шести целых пяти в периоде лет.
Мистер Гладстон строго ответил:
– Многое лежит между строк, вот почему нужно читать очень внимательно. Так, Том?
– Так, так, Билл.
– Например, они тут пишут: ПРЕСТУПНИКИ ПОЛУЧИЛИ 15 ТЫСЯЧ ФУНТОВ. Так вот, я думал об этом в течение примерно…
– Пятидесяти шести целых пяти в периоде лет, – перебил сэр Дж. Стефенс.
– Именно так. И я думаю, что на самом деле они получили пятнадцать месяцев – то есть их посадили в тюрьму на год и три месяца.
– Вы хотите сказать, – спросил Эдгар, – что под тысячами фунтов подразумеваются месяцы?
– В этом нет ничего невероятного, – веско заметил мистер Гладстон. – Нужно смотреть в корень. Говорят же, что время – деньги. Так, Том?
– Так, так, Билл.
– Получается, – заметил Эдгар, мгновенно посчитав в уме, – по пятьсот фунтов в день в июне, сентябре, апреле, ноябре[52].
МЕСЯЦЫ
В июне, сентябре,
Апреле, ноябре
Всегда по тридцать дней,
В других на день полней.
Февраль же всех бедней:
В нем двадцать восемь дней,
Но в високосный год
Февраль на день растет.
– О том и речь, – сказал мистер Гладстон с триумфом. – А при двадцати пяти часах в сутках – а это именно то, чего я собираюсь добиться и непременно добьюсь в следующем парламенте, – получилось бы – посчитай ты, мальчик.
– Двадцать фунтов в час, – немедленно ответил Эдгар.
– Неплохие деньги, – заговорил человечек в костюме клоуна по имени Арт Стэнли. – Это больше, чем получаем мы. – Он строго обратил раскрашенное лицо к окну, и Эдгар стал смотреть вместе с ним. За окном виднелись горы и большое красивое сверкающее на солнце озеро, на берегу которого танцевали какие-то люди.
– А, вот и они, – сказал Арт Стэнли. – Нам лучше выйти к ним.
Остальные завздыхали и закивали. Мистер Гладстон сказал водителю:
– Нам нужно будет выйти, Мэтью, и показать им, где раки зимуют.
Водитель, человечек с ручкой и карандашами за обоими ушами, грустно кивнул и остановил фургон на обочине. Эдгар спросил:
– Кому? За что?
– Поэтам, – сказал мистер Маколей, выдувая из трубки горящие бумажки. – Никогда их не выносил. Учти: подползать к ним нужно медленно.
Эдгар вздохнул и больше вопросов не задавал. Он просто выбрался из фургона вслед за остальными человечками, которые, громко шикая друг на друга, тихо поползли в высокой траве. Томми Карлейль начал чихать.
– Шшшшш. ШШШШШШШШШШ!
– Я не нагошно, честное слово! Это все сенная лихогадка! Ап-ЧХИИИИИ!
У озера приплясывало около дюжины человек; все они были тощие и длинные, кроме одного толстого и пыхтящего. Он вопрошал:
– Для чего суммммъективно или оммммъективно необходимо данное упражнение?
– Слушай же, – ответил тощий человек с безумным взглядом и множеством зубов. – Оно необходимо, чтобы пробудить вдохновение. Вдохновение означает вдыхание, а мы теперь вдыхаем и выдыхаем с большим трудом. – И он стал читать:
Нарцисс – прелестное растенье,
Берет он деньги за цветенье.
Он тратит их на все подряд
И желтый шьет себе наряд.
Самовлюблен, нетерпелив,
Он любит иногда полив
И рад, когда бушуют воды —
Ведь все от щедрости природы.
Томми Карлейль, лежавший в траве и пытавшийся справиться со своим чиханием, издал громкий лающий звук, как собака, которая воет на луну, и прокричал:
– О презренный болтун! О ужас ужасный!
Мистер Гладстон обреченно кивнул и кинул клич:
– Вперед, Летучая бригада! [53]
То, что увидел Эдгар, было не очень педагогично. Артисты Эдембургского Ревю наскакивали на поэтов и старались сбросить их в озеро. Но толстый поэт, говоривший о суммммъективном и оммммъективном, воздел руки к небу и провозгласил:
– Магия. Поэзия – это магия. И суммммъективно, и оммммъективно.
И он принялся декламировать, в то время как тощие поэты падали в воду и вылезали оттуда, чтобы загнать туда, в свою очередь, Эдембургское Ревю:
И взял гитару сей хорек,
И зашвырнул ее на брег,
Где страшен сусликов порок,
Где грозный, грузный, грязный грек.
Хорек луну благословил,
И на звезду наслал туман,
Потом весь воздух отравил
И слег в горящий океан.
Чу! Раздался победный клич:
Хорек грядет! Хорек грядет!
Он облегчает паралич
И к чаю путника ведет.
Даже Эдгара, которому стихотворение показалось бессмысленным, последняя строчка задела за живое, а эффект, произведенный на Томми Карлейля, вообще был поразительный.
– О да, – сказал он, кивая, – люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.
Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:
– О да, тут уж ничего не скажешь.
Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:
– Я понял! Его власы в струе лазури… Мне всегда хотелось понять, что я имел в виду, когда это писал, и теперь я понял!
Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:
– Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.
Он опять заснул, а водитель проговорил:
– Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.
– А кем вы раньше работали? – вежливо спросил Эдгар.
– Понимаешь, – сказал водитель, не отвечая на вопрос, – они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят – в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю – только никому об этом не раззванивай, – они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.
– А кем вы раньше работали? – терпеливо спросил Эдгар.
– Я-то ездил по школам, – вздохнул водитель. – Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.
– Например? – спросил Эдгар.
– Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал – вся была в отца.
– И каков был ее отец? – поинтересовался Эдгар.
Водитель усмехнулся:
– Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.
– Послушайте, – сказал Эдгар. – Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. – Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.
– Как хочешь, – обиженно сказал водитель. – Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.
– Этим и кончается? – спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.
– Да что ты! – засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. – Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.
– Правильно, – сказал кот сквозь сон. – Очень нам тут нужны жулики.
Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.
Глава 4
ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ
Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.
Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.
