Маркус Вернер - Над обрывом
— Ну да, — отозвался я, сдерживая зевок. — Вы хотели внушить мне, что ваш взгляд не обращен вспять, потом набросали сценарий, который доказывает, что это неправда.
— Это верно, — сказал Лоос. — Такова дилемма нынешних диванных мечтателей. Предположим, они отвергают статус-кво и воображают, будто мчатся в грядущее, чтобы создать там нечто более отрадное. И терпят поражение. Ибо в грядущем и то, что давно уже факт, и то, что они должны примыслить, станет трижды фактом. И воздушный замок просто негде будет поставить. Иными словами, мечты о будущем могут быть только кошмарами, по крайней мере, для тех, кому страшно уже в настоящем. А если в своем воображении они отвергнут это будущее, предрекая с дивана человечеству легкий всемирный потоп, тогда по законам природы придется приземлиться во вчерашнем дне. И проглотить упрек в том, что твой взгляд постоянно обращен вспять. Если человеку желательно, чтобы все шло медленнее, спокойнее, ощутимее, не так шокировало, ему остается одно: своей фантазией вжиться в былое, ибо, как уже сказано, будущее станет таким ужасающе действительным, что даже самая скромная мечта не рискнет устремиться ему навстречу. Понимаете?
— Понимаю, — сказал я, — но это не означает, что я принимаю ваши нападки на энергоснабжение. Если оно прекратится, это коснется и вас: никакого Моцарта, никакого Гайдна по вечерам!
— Боже, — сказал Лоос, — я об этом не подумал. Но я выйду из положения. В конце концов я могу и сам себе что-нибудь сыграть.
— Вино, — продолжил я, — станет дефицитом, и сигареты тоже, потому что поставка товаров превратится в большую проблему.
— Вы меня мучаете, — запротестовал Лоос, — всемирный потоп у вас получается какой-то омерзительный, а это нехорошо.
— Я только предостерегаю вас от его последствий для вас лично.
— Ладно, — сказал он. — Значит, теперь мы должны хорошенько подумать, куда еще мы могли бы направить наши желания. Впереди для них нет вместилища, позади — романтизм с его изъянами, а посредине — полное безрассудство, от которого хочется бежать. Вот только куда?
— Я знаю куда. Пора по домам.
Не желая задерживать обслуживающий персонал, мы, последние посетители, встали, и я чуть было не потерял равновесие. Лоос, который тоже пошатывался, но все же двигался увереннее, заметил это и предложил проводить меня наверх, до Агры. Я сказал, что ценю его любезность, но он может спокойно отправляться спать. При чем тут любезность, возразил он, вам это необходимо. Со мной все нормально, я поеду, дорога почти все время идет вверх, вниз было бы опаснее. Пошли, сказал Лоос, не устраивайте спектакль. Я достал из бардачка фонарик, Лоос стоял рядом. «О, да у вас кабриолет», — сказал он. «Подержанный», — ответил я и бросил фонарик обратно в машину: он не работал. «Смотрите, луна взошла», — сказал Лоос, схватил меня под руку и потащил. А после нескольких шагов вдруг отпустил, словно испугавшись столь близкого общения. Мы молча шли через деревню. Перед небольшим киоском около почты он остановился и сказал, что здесь продаются художественные открытки с акварелями Гессе, его жена их очень любила.
— А вы? — спросил я.
Для него, сказал он, все, что любила его жена, в некотором смысле неприкосновенно. Пока мы шли дальше, я поинтересовался, было ли так же при жизни его жены. Если, ответил он, для него было невозможным разделять ее любовь к чему-либо, то он всякий раз пытался придать этому особое значение, осмыслить это, как достойное любви.
— А если бы в один прекрасный день она притащила домой садового гнома?
Будет ли твоя избранница таскать в дом садовых гномов или нет, как правило, становится ясно еще до свадьбы, ответил Лоос. Вообще, его жена любила не только акварели Гессе, но также и его сочинения, наверно, потому, что по-своему была ищущей натурой, а для ищущего человека Гессе — это как раз то, что нужно. Раскрой его книгу на любом месте — и сразу натолкнешься на какую-нибудь житейскую мудрость или жизненное правило, что его, Лооса, прямо-таки приводило в отчаяние, а вот жена такие изречения заносила в клетчатую тетрадку. Но он не собирается над этим подшучивать: как уже было сказано, он всегда уважал ее вкусы и, когда примерно два года назад, она выразила желание поехать на уик-энд в Монтаньолу и посетить музей Гессе в Торре-Камуцци, он сразу согласился. Так или иначе, в этом маленьком и довольно-таки изящном музее он вынужден был отметить, что выставленные реликвии, как, например, очки Гессе или поздравительная телеграмма Аденауэра к семидесятипятилетию писателя, не слишком его трогают, а зонтик Гессе — и подавно. Но именно этот зонтик, по-видимому, больше всего взволновал его жену.
Лоос остановился, тяжело дыша.
— С тех пор как я остался один, я снова начал курить, а это даром не проходит, — сказал он. — Целых пять лет я не курил, хотя моя жена — сама она была некурящая — никогда не требовала, чтобы я бросил. Эта дородная дама избавила меня от вредной привычки.
— Дама, склонная к самоубийству?
— Нет, у нее не было такой склонности. Эта особа однажды сидела напротив меня в кафе и поедала разные сладости, причем торопливо, с прямо-таки неприличной жадностью. Мне стало противно. Как можно быть такой несдержанной и слабовольной, с возмущением подумал я, закурил сигарету и потом заметил, с какой жадностью я ее выкурил. Это была моя последняя сигарета, и целых пять лет мне не хотелось курить. Так что продолжим беседу.
— Меня интересует еще кое-что, — сказал я, — а именно история с зонтиком Гессе. Что в нем произвело такое большое впечатление на вашу жену?
Он тоже задавал себе этот вопрос, сказал Лоос, тем более что в зонтике не было ничего особенного — обыкновенный черный мужской зонт, точно такой же, как у него самого и у миллионов других людей. Это было непонятно не только ему: позднее, в номере отеля (они ночевали в «Бельвю») его жена тоже пыталась в этом разобраться. У него, ее супруга, сказал он ей тогда, тоже есть зонт, не имеющий, однако, для нее никакого значения, а вот перед зонтиком Гессе она стояла как перед святыней. Не хочет ли она объяснить, что так восхищает ее в этом зонтике? Она улыбнулась и напомнила, как они однажды посетили музей Фрейда в Вене. Там была выставлена сигара, которую Зигмунд Фрейд когда-то начал было курить и бросил. И в отличие от своей жены он, Лоос, смотрел на эту сигару молитвенным взглядом. Ему пришлось признать правоту жены, поскольку эта сигара тогда действительно его взволновала. На этом тема была исчерпана. Потом, в постели, жена прочитала ему стихотворение. Напечатанное на листе бумаги обычного формата, оно было выставлено в музее Гессе и очень ее заинтересовало. Две строки из этого стихотворения она прочла трижды, так что он запомнил их наизусть.
При каждом новом зове жизни сердце наше
Должно готовым быть к прощанию и новому началу.
Когда жена спросила: «Не правда ли, это прекрасно?», он спросонья бестактно заворчал, после чего она погасила свет.
Для меня было приятным сюрпризом, что Лоос умеет не только рассуждать и спорить, но еще и рассказывать, и то, что до сих пор он рассказывал о своей жизни так мало, дало мне повод задать вопрос: интересно ли ему работать в школе и нравится ли преподавать?
— В классе я чувствую себя на месте, — сказал он, — а вот за его дверьми бесчинствует злой дух, ведь за последние годы школа почти повсюду оказалась в когтях педагогически безграмотных чиновников. Однако сейчас, во время нашей прогулки этой тихой ночью, всякое дальнейшее упоминание о трагедии школы категорически воспрещается.
Мы замолчали и не произнесли ни слова, пока не поднялись по серпантину немного выше и не достигли плато Коллина дʼОро. Звезды исчезли за облаками, подул ветер.
— О чем вы думаете? — спросил Лоос.
— Ах, — сказал я, — я как раз пытался вспомнить, когда именно расстался с приятельницей, о которой вам рассказывал.
— Да, — произнес он, — вам пришлось напрягать память. Но так ли уж это важно?
— Вообще-то нет. Только мне вдруг пришло в голову, что моя приятельница, которая тоже отдыхала в «Кадемарио», могла встретиться с вашей женой — если они находились там в одно время.
— Моя жена была там всего пять дней, до одиннадцатого июня прошлого года, если вам это поможет.
— То есть послезавтра исполнится ровно год?
— Да, — сказал он тихо, — в воскресенье, в Троицын день, будет годовщина этого несчастья.
Я не решился еще раз спросить, как это произошло, только подумал, что, случись это при Валери, которая прожила в «Кадемарио» три недели, я наверняка услышал бы от нее эту печальную историю, — конечно, если она была знакома с женой Лооса.
Когда мы были недалеко от Бегоньо, упали первые капли дождя. Молния осветила спящую деревню, цикады замолкли, а после раската грома я посоветовал Лоосу сейчас же вернуться. Нехорошо прерывать начатое, возразил он, к тому же между молнией и громом прошло добрых шесть секунд. Если разделить это число на три, то можно вычислить, насколько далеко от нас гроза. Целых два километра. Так что поворачивать назад он не собирается. Но он был бы рад, если б мог побыстрее отлить.
